Рыцари без страха, но не без упрека - Галахова Галина Алексеевна - Страница 2

– Да кто же, наконец, этот Влад Волгин? Что-то не знаю такого.

– Он глаз теперь к нам не кажет. Расстались мы с ним. Это шеф наш бывший. Он из пятого, – коротко пояснил Коля. – Давайте, ребята, лучше всё-таки и правда не надо писать никакой истории, а? Я лично против. Накостылять ведь может. Не Влад, конечно, а Вася.

– Накостылять – это мы ему ни в коем случае не позволим, – весело сказал учитель. – Как, ребята?

Донеслось слабое и неуверенное:

– Ага, не позволим. А вдруг…

– Ну раз так, я просто горю желанием поскорее узнать эту вашу исключительно мужскую историю. Я прав? А девочек попросим нам помочь. Ната, садись за мой стол. Будешь записывать. Потом тебя сменит Оля. Будем готовить вещественные доказательства для вашего бывшего шефа и Васи Поперечного, который теперь вам перечит, – так, что ли?

Всех охватило невиданное веселье. Особенно разошлись мальчишки, даже запрыгали на партах: «Ха-ха, подготовим вещественные доказательства, вот будет смеху, такое напишем – сразу всё вспомнит».

– Кто первый начнёт?

Разом все смолкли, а некоторые, самые большие весельчаки, даже головы под парты попрятали: карандаши у них, оказывается, закатились куда-то и не достать, такие цветные карандаши…

– А где же наши герои? – удивился Геннадий Николаевич, оглядывая пустые парты. – Ведь только что были здесь, веселились. Ну ладно, Георгий, вылезай. Первым будешь тогда ты. Как самое главное действующее лицо, правильно?

– Я что, я могу! – вскочил Геошка. – Я всё могу! Но ведь наши все пока молчат от стеснения. А когда мы хором заговорим, нас даже поливальная машина не остановит.

– Особенно тебя, – вставил Коля, большой любитель на всех нападать.

– Ага, – согласился Геошка, – меня уж наверняка. Но я, честно, не главное лицо, Геннадий Николаевич, и не самое действующее. Хотел бы я им быть, но не вышло. – Геошка тяжело вздохнул. – Оля оказалась у нас главной. Главной и действующей. Правда, Оля?

Оля Лебедева, которая с недавнего времени сидит на одной парте с Геошкой-кочевником (ни с кем Геошка так и не смог усидеть надолго, уж на что Пантелей терпеливый, но и у того терпение лопнуло из-за Геошки), при этих словах Геошки покраснела и опустила голову.

– Не знаю, – тихо сказала она. – Может, так. А может, и нет.

По классу прошелестело:

– Оля. Если бы не Оля, Тихий Тиран Вася и сейчас…

– Я-то начну, – Геошка тянул время изо всех сил, – но чур, потом все давайте за мной, идёт? А то вдруг навру или перепутаю. Я ведь такой, вы меня знаете. И ещё… много месяцев назад это всё началось. Мы же тогда совсем другие были и сейчас на тех нас уже не похожи. Куда это время, интересно, укатывается? Хотел бы я хоть одну секунду оттуда, из первого класса, с собой унести живую. Никто не знает, как её оттуда выловить?

Все опять быстро ожили и засмеялись, пока ещё приглушённо. Ничего тут не прибавишь: любили они слушать Геошкины речи. Всегда он что-нибудь такое скажет странное или выделывать начнёт, до чего никто и не додумается.

– Секунду можно засушить. У меня, к примеру, цветок есть засушенный. Когда мы в прошлом году Клавдию Львовну провожали, я засушила на память садовую ромашку из её букетов.

Все тотчас повернули головы в сторону Томы. Она держала в руках лёгкое дрожащее солнце ромашки на прозрачном заутюженном стебельке. Лицо её было грустным.

– Тома, да это же совсем не то! Не оттуда!

Тома смутилась.

– А я думаю, именно то, – робко сказала она и вернула ромашку на страницу тетради, где у неё переписаны были любимые песни. – И оттуда.

– Нет, ты всё перепутала, – заупрямился Геошка и с надеждой посмотрел на мальчишек. – Надо с начала начинать, а ты в середину залезла, чуть ли не в самый конец. Нет, а вы, ребята, всё-таки оживляйтесь. Если каждый вспомнит хоть что-нибудь, то получится одна круглая правда. Верно, Пантя?

Пантелей, Геошкин лучший друг, открыл рот и закрыл рот, ничего не сказав. Иногда по большим праздникам (ну как же не праздник – Пантя заговорил!) Пантелей ронял слова, те, что на вес золота, и то всегда с большой оглядкой ронял. Всё-таки всему другому Пантя предпочитал слушать, думать и мечтать. Зато Геошка предпочитал ни то, ни другое, ни третье. Он предпочитал носиться по свету в поисках всевозможных приключений – пусть даже это будет столкновение лбами. Но зато как ему потом было хорошо загрести в тихую гавань, в самый конец коридора школьного, и перевести дух возле друга своего Панти! Пока Пантелей заворожённо смотрел в небо, упёршись носом в стекло, Геошка ему про столько приключений на всех пяти этажах успевал рассказать, что никакой тут перемены не хватало. Поэтому не раз приходилось прихватывать для этого дела урок, где Геошка самозабвенно свои рассказы Панте шептал, Нате Котофеевой шептал, Коле Лаврушенко шептал, Алику (и без того Егозихину) и всем-всем, к кому забрасывала его суровая учительская воля.

– Так мне, что ли, и правда начинать? – удивился Геошка, хитро поглядывая по сторонам. – Или, может, кто сам уже хочет первым?

– Дворжиков, не тяни! – возмутились девочки. – Ты же обещал первым рассказывать, а теперь пятишься.

– Ладно, так и быть. По вашему личному, девочки, приказанию начинаю. Но послушайте сперва про ФУНТЛИХА, а то без него вам никакое наше ДЕЛО В ШЛЯПЕ не понять.

– Про кого, про кого? И при чём тут ДЕЛО В ШЛЯПЕ? – опять возмутились девочки. – Ну, Дворжиков!!!

ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

Алик был не прав, когда убеждал учителя, что это недолго, раз – и всё! Время улетело на целых три месяца, прежде чем эта история, рассказанная очевидцами, уместилась в толстой тетради за сорок четыре копейки. Когда наконец в ней была поставлена последняя жирная-прежирная точка, Геннадий Николаевич, он же классный руководитель второго «б», проверил, нет ли в истории грамматических, а также математических и прочих других – исторических, географических – ошибок. Математические, грамматические, географические и прочие ошибки учитель исправил, кроме ошибок ИСТОРИЧЕСКИХ. Если бы учитель исправил все её ИСТОРИЧЕСКИЕ ошибки, этой истории, как говорится, не суждено было быть. Но история была, и Геннадий Николаевич с ней считался. И нисколько не просчитался, когда из толстой разбухшей тетради извлёк не только умопомрачительную историю, но и уйму других рассказов, между делом рассказанных второклассниками совершенно чистосердечно.

Итак, в тот исторический день имени Жирной-Прежирной Последней Точки учитель собрал учеников и сказал:

– Всё, ребята, общий черновик у нас уже готов. А теперь я предлагаю каждому написать чистовик. Пусть каждый перескажет эту историю по-своему. Вы же не только молчаливые свидетели, но есть среди вас и живые участники этой истории. У них наверняка найдётся что к ней ещё добавить. Можно даже нарисовать рисунки. Тогда получится книга. Своя собственнная… Все будут авторы и все художники. Ну как, согласны?

Все бурно согласились, захлопали и затопали.

– Пусть первым черновик берёт Георгий. Он столько нам порассказал, что ему, как говорится, и карты Лабрадорской империи в руки. За ним – Пантелей. Потом – Оля и так далее. Ровно через месяц, прошу вас, пожалуйста, положите на мой стол тридцать три тетрадки и ни одной меньше.

Все закричали «ура!».

Действительно, ровно через месяц тридцать три тетрадки и ни одной меньше горой лежали на учительском столе. Весь вечер допоздна учитель просидел в школе и читал эту историю, пересказанную по-разному его учениками. Все они постарались – особенно, конечно, Геошка, Пантелей и Оля. Остальные просто даже перестарались. Тридцать три тетрадки учитель разложил на своём столе так: тринадцать человек честно перекатали эту историю с Геошки, пятнадцать не менее честно – с Пантелея. Коля Лаврушенко благородно прислал чистую тетрадь с такой припиской: «По-своему писать ничего у меня так и не получилось. Списывать не хотел, а рисовать не умею». Ната Котофеева старательно изрисовала всю тетрадь от корки до корки и под рисунками сделала короткие подписи. Оля Лебедева написала эту историю совсем ни на что не похоже. Молодец Оля! Как впоследствии выяснилось, ей в этом очень сильно помогал или мешал (кто его разберёт)