Я, Мона Лиза - Калогридис Джинн - Страница 74

Один раз я обернулась и перехватила взгляд отца, который наблюдал за мной с тем же чувством.

Когда солнце начало клониться к закату, гости разошлись и отец отправился в свой опустевший дом, где никого не осталось — даже Дзалумма его покинула. Моя бравада угасла вместе со светом.

Я молчала, пока Франческо знакомил меня с прислугой: горничными Изабеллой и Еленой, камердинером Джорджио, кухаркой Агриппиной, судомойкой Сильвестрой и кучером Клаудио. Большинство слуг жили при доме, занимая комнаты на первом этаже напротив кухни, в юго-западном крыле, выходившем окнами на задний двор. Я повторяла каждое имя вслух, хотя понимала, что все равно его забуду; сердце так громко стучало, что заглушало мой собственный голос. Некоторых слуг мне даже не представили — конюхов, вторую кухарку, которая приболела, посыльного мальчишку.

Елена, миловидная женщина с каштановыми волосами и строгим взглядом, отвела нас с Дзалуммои на третий этаж, в просторные комнаты, которые теперь принадлежали мне. Покои Франческо располагались на втором. Высоко держа лампу, она сначала показала мне детскую, с пустой колыбелью под неумело выполненным изображением Марии и ее младенца, глядящего по-взрослому. Далее располагалась пустая комната няни — здесь было пронзительно холодно, и я решила, что в этом камине никогда не разводили огня.

А затем горничная привела нас в отведенную мне гостиную, где стояли стулья, столик с зажженной лампой, письменный стол и полки с книгами, удовлетворяющими женский вкус: любовная лирика, псалмы на латыни, учебники классических языков, тома с многочисленными советами, как хозяйке следует вести дом, как принимать гостей, как лечить простейшие болезни. Здесь тоже не горел камин, но было теплее, так как это помещение находилось на два этажа выше столовой, где ярко горел огонь, и на этаж выше покоев Франческо.

Гостиная и детская выходили окнами на север — это был фасад дома. Мои покои, а также комната прислуги, где теперь поселилась Дзалумма, потеснив Елену и Изабеллу, смотрели окнами на юг. Елена показала нам, где живут служанки, позволив мне краем глаза заглянуть внутрь; моя собственная спальня в родном доме была меньше и скромнее.

Затем мы пересекли коридор, и Елена распахнула дверь в спальню невесты, в мою спальню.

Комната отличалась откровенно женственным убранством. Белые стены, кремовые полы, розовый и зеленый мрамор, каминная полка и вся отделка камина из белого гранита, ярко блестевшего при свете щедрого пламени. Перед камином стояли два изящных кресла с пухлыми сиденьями, затянутыми бледно-зеленой парчой; на стене позади них висел огромный гобелен, на котором две женщины собирали апельсины с дерева. На кровати, засыпанной лепестками роз, лежало вышитое и отделанное кистями покрывало из того же синего бархата, что и мое платье. С балдахина черного дерева свисали роскошные занавеси, отделанные золотом; внутренние искусно задрапированные занавеси были сшиты из прозрачного белого шифона. Окна до пола, открывавшиеся на юг, вели, как я и предполагала, на балкон.

Обе стороны кровати украшали столики, на одном из них стояла белая миска с цветочным узором, наполненная благоуханной розовой водой. Выше висело овальное зеркало. На втором столике размещались лампа, серебряная тарелка с изюмом, графин с вином и серебряный кубок.

Все убранство было совершенно новым, явно подобранным специально для меня, и с трудом верилось, что я здесь не первая обитательница.

Елена продемонстрировала мне железную цепочку, свисавшую с потолка возле кровати, — если ее потянуть, то в комнатах прислуги звенел колокольчик.

— Спасибо, — сказала я, давая понять, что отпускаю служанку. — У меня есть все, что нужно. Теперь я хочу раздеться.

Легкая улыбка, ни разу не исчезнувшая с лица горничной во время нашего знакомства с домом, и сейчас не померкла. По-прежнему высоко держа лампу, Елена присела в поклоне, после чего вышла, прикрыв за собою дверь. Я постояла, прислушиваясь к шарканью ее туфель по мрамору, к скрипу двери, открывшейся, а потом закрывшейся в конце коридора.

Дзалумма расшнуровала мне рукава и лиф. Громоздкое платье с тяжелым шлейфом упало на пол, и я, обессилев, переступила через него с тихим стоном.

Потом, в одной тонкой сорочке, я присела на кровать и наблюдала, как Дзалумма тщательно складывает рукава, платье и устраивает их на полке просторного гардероба. Наконец она осторожно сняла с моих волос бриллиантовую сеточку и спрятала в сундук вместе с остальными драгоценностями. Тогда я села перед зеркалом и позволила распустить мне волосы. Я уставилась на свое отражение и увидела маму — молодую, испуганную, беременную.

Дзалумма тоже ее увидела. Она осторожно провела щеткой по моим волосам, а потом пригладила прядь свободной рукой. Каждый раз, касаясь щеткой волос, она нежно гладила меня ладонью, ей хотелось утешить меня, и другого способа она не знала.

Я обернулась к рабыне и подметила, что она держится в точности как я — с наигранной бравадой, — так мы хотели приободрить друг дружку.

— Если тебе что-то понадобится…— начала она.

— Мне ничего не нужно.

— …То я буду ждать за дверью.

— А после придешь? — спросила я. Несмотря на страхи, я обратила внимание, что Франческо не выполнил одной моей просьбы — не поставил в комнату лежанку для Дзалуммы. Хотя в богатых семьях было принято, чтобы слуги спали отдельно, Дзалумма всегда устраивалась на лежанке рядом с кроватью мамы на случай припадка. После смерти мамы присутствие Дзалуммы служило мне утешением. И сейчас, в этом холодном доме, она тоже могла бы меня утешить. Спальня слишком огромная, и кровать тоже. Я одна здесь не засну.

— Я приду, — тихо пообещала она.

— Жди, когда позову. — Я кивнула и отвернулась, чтобы она могла уйти.

Франческо появился через четверть часа. Робко постучал, но я не ответила сразу, и тогда он, приоткрыв дверь, позвал меня по имени.

Я сидела напротив камина, уставившись в огонь, — обхватила колени руками и прижалась к ним щекой, упираясь голыми ступнями в теплый шершавый гранит. Если бы я подвинулась чуть ближе, то жар обжег бы мне кожу, но он все равно не мог рассеять холода вокруг меня.

Я поднялась и подошла к мужу. По-прежнему одетый в темно-красный свадебный наряд, он мило, даже робко улыбался, и я остановилась в двух шагах от него.

— Праздник прошел хорошо. Думаю, гости остались довольны, а ты что скажешь? — спросил он.

— Да, — ответила я.

— Комнатами довольна?

— Они превзошли все мои ожидания.

— Отлично. — Он помолчал. — У меня для тебя подарок. — Он достал из кармана шелковый кисет.

Я протянула руку, взяла мешочек и долго возилась с тесемками: пальцы не слушались, онемев, словно я только что побывала в ледяной воде. Франческо тихо рассмеялся и развязал кисет. Содержимое выскользнуло мне на ладонь.

Это была дамская брошь. Массивное украшение из крупного, размером с желудь, граната, обрамленного мелким жемчугом, в серебряной оправе.

— Это… семейная реликвия, — пояснил Франческо, внезапно смешавшись, и сцепил руки за спиной. — Она принадлежала моей матери, а до того — моей бабушке.

Камень был мутный, тусклый. Ничем не примечательная брошь, разве только что очень старая. Каждая жемчужинка была в черном ободке, несмотря на то, что украшение явно совсем недавно почистили.

«Реликвия, — подумала я. — Для всех его невест».

— Спасибо, — натянуто поблагодарила я, собираясь с силами, чтобы вытерпеть жестокость, которая неминуемо должна была последовать.

Но произошло нечто совершенно невозможное и замечательное. Лицо Франческо по-прежнему ничего не выражало, только скуку. Он подавил зевок.

— Пожалуйста, — неуверенно ответил он. — Что ж, ладно. — Он начал озираться, а потом снова улыбнулся. — День выдался для тебя трудный, не сомневаюсь. Увидимся утром. Спокойной ночи.

Я уставилась на него, не веря своим ушам. Он пребывал в явном смятении, ему не терпелось от меня отделаться.

— Спокойной ночи, — ответила я.