Беатриса - де Бальзак Оноре - Страница 33

Горячая слеза увлажнила глаза Беатрисы, она резко повернулась и отошла к грубому парапету, высеченному в скале. Каллист последовал за ней.

— Сударыня, — шепнула Фелисите виконтессе, — вы, должно быть, не знаете, что маркиза рассталась с мужем и что она уже два года не видала своего сына, и неизвестно, когда его увидит.

— Вот как! — воскликнула г-жа де Кергаруэт. — Несчастная дама! Что ж это, по решению суда?

— Нет, по влечению сердца, — ответила Камилл.

— Как я понимаю ее! — храбро заключила виконтесса.

Старуха Пеноэль, очутившись в лагере врага, с горя отступила с племянницей на заранее подготовленные позиции. Быстро оглянувшись и видя, что за ним никто не следит, бедный Каллист схватил руку маркизы и прильнул к ней долгим поцелуем. Беатриса обернулась, краска гнева залила ее лицо, глаза мгновенно высохли; с уст ее чуть было не сорвалось ужасное слово, но она не сказала его, увидев, что юноша не может сдержать слез, что и этому прекрасному ангелу так же больно, как и ей.

— Боже мой, Каллист! — шепнула Фелисите, когда он приблизился к ней вместе с г-жой де Рошфид. — И это ваша теща, а эта глупышка — будущая жена?

— Зато у нее богатая тетка, — с горькой иронией ответил Каллист.

Наши путники направились к харчевне, и по дороге виконтесса де Кергаруэт сочла своим долгом набросать перед Камиллом убийственную сатиру на дикарей Сен-Назера.

— Я люблю Бретань, сударыня, — сдержанно возразила ей Фелисите, — я родилась в Геранде.

Каллист невольно залюбовался мадемуазель де Туш; ему достаточно было этого голоса, спокойного блеска глаз и достоинства движений, чтобы снова вздохнуть свободно, как будто и не было страшных признаний прошедшей ночи. Все же на лице Фелисите лежала печать усталости, черты его обострились, но на спокойном челе нельзя было прочесть следов жестокой внутренней бури.

— Смотрите, вот они, королевы! — сказал Каллист Шарлотте, указывая на маркизу и Камилла, и подал девушке руку, к великому удовольствию мадемуазель де Пеноэль.

— Что это твоей мамаше взбрело на ум, — сказала старуха, продевая под локоть племянницы свою сухонькую ручку, — водиться с этой беспутницей!

— Но, тетушка, ведь эта женщина — слава Бретани!

— Не слава, а позор, детка! Уж не собираешься ли и ты к ней ластиться?

— Мадемуазель Шарлотта права, а вы несправедливы, — сказал Каллист.

— Ну, с вас что взять, — возразила старуха, — вас-то она околдовала.

— Я питаю к ней такие же дружеские чувства, как и к вам, — заявил Каллист.

— С каких это пор дю Геники начали лгать? — спросила старая девица.

— С тех пор как Пеноэли начали глохнуть, — отрезал Каллист.

— Значит, ты в нее не влюблен? — продолжала допрос Жаклина в совершенном восторге от признания Каллиста.

— Раньше был, а теперь нет, — заявил он.

— Скверный мальчишка, почему же ты нас так долго мучил? Я-то хорошо знаю, что любовь — это вздор, а брак — дело солидное, — добавила она, многозначительно поглядывая на племянницу.

Слова Каллиста отчасти успокоили и Шарлотту; она верила в силу детских воспоминаний и надеялась с их помощью вернуть себе Каллиста, поэтому она пожала руку юноше, а тот поклялся себе начистоту объясниться с богатой наследницей.

— Ах, Каллист, — промолвила она, — подумай только, мы опять будем играть в мушку! И как весело мы заживем!

Кучер подал карету, Фелисите усадила на заднее сиденье виконтессу и Шарлотту, а сама с маркизой устроилась на передних местах; хватились Жаклины, но старушка как в воду канула. Каллист, вынужденный отказаться от удовольствия, которое он рисовал себе такими радужными красками, поехал рядом с каретой верхом; к счастью, лошади притомились и шли тихой рысцой, так что юноша мог беспрепятственно любоваться Беатрисой. История не сохранила той странной беседы, которую вели дорогой четыре дамы, очутившиеся игрой случая в одном экипаже, ибо вряд ли можно считать достоверными тысячу и одну версию, которые обошли все салоны Нанта с легкой руки виконтессы, без конца повторявшей острые словечки и рассказы, якобы услышанные ею из уст прославленного Камилла Мопена. Однако она поостереглась передать или даже просто понять ответы мадемуазель де Туш на все те нелепые расспросы, которыми обычно осаждают писателей; для них это — своего рода расплата, и жестокая расплата, за редкие минуты радостей.

— Как вы пишете книги? — спросила виконтесса.

— Точно так же, как вы вышиваете или вяжете, — ответила Фелисите.

— А откуда вы черпаете столь глубокие наблюдения и столь очаровательные картины?

— Оттуда же, откуда вы черпаете все ваши остроумные речи. Нет ничего легче, чем писать, и если бы вы пожелали...

— Как! Значит, все дело в желании? Вот уж не думала! А какое ваше произведение вы любите больше других?

— Ну, знаете ли, мне, как и вам, очень трудно отдать предпочтение какой-нибудь одной из своих милых «кошечек».

— Вы пресыщены похвалами, и боюсь, что я не сумею сказать ничего для вас нового.

— Зато, сударыня, никто не умеет лучше вас найти для своих похвал столь изящную форму выражения.

Виконтесса решила, что не следует оставлять без внимания и маркизу, и произнесла, бросив на нее выразительный взгляд:

— Никогда не забуду этого путешествия в обществе ума и красоты!

— Вы льстите мне, сударыня, — возразила маркиза, смеясь, — было бы противоестественно заметить обыкновенный ум, когда находишься возле таланта; а я к тому же не сказала еще ничего умного.

Шарлотта живо чувствовала, в какое нелепое положение ставит себя ее мать, и умоляюще смотрела на нее, как бы желая удержать от дальнейших расспросов, но виконтесса смело вступила в состязание с двумя насмешливыми парижанками. Каллист, сдерживая своего коня, ехал рядом с каретой и мог видеть только двух путешественниц, сидевших на передней скамейке; его взгляд, выдававший грустные мысли, подолгу покоился то на одной, то на другой красавице. Со своего места Беатриса невольно видела гарцующего Каллиста и упорно отводила от него глаза; жестом, который может привести влюбленного в отчаяние, она натянула шаль на сложенные руки и, казалось, вся ушла в глубокое раздумье. Но вот за поворотом открылась тенистая и зеленая дорога, влажная, как лесная тропинка; колеса кареты бесшумно покатили по песку, молодые ветви цеплялись за верх экипажа, и ветер приносил откуда-то опьяняющий запах цветов; Фелисите залюбовалась этим очаровательным уголком, затем, коснувшись колена Беатрисы, указала ей на Каллиста:

— Как он прекрасно сидит на коне, — сказала она.

— Кто, Каллист? — подхватила виконтесса. — Он искуснейший наездник.

— О, наш Каллист очень мил, — добавила Шарлотта.

— Такие лица встречаются в Англии на каждом шагу, — вяло произнесла маркиза, даже не закончив фразы.

— У него мать ирландка из рода О'Брайенов, — возразила Шарлотта, которая сочла себя оскорбленной.

Камилл Мопен и маркиза въехали в Геранду в сопровождении виконтессы де Кергаруэт и ее дочери, к величайшему удивлению обывателей сего богоспасаемого городка; они высадили своих спутниц у переулочка, ведущего к дому дю Геников, где собралась чуть ли не половина герандских жителей. Каллист стегнул коня и помчался галопом, чтобы предупредить тетку и мать о прибытии дорогих гостей, которых ждали к обеду. Обед же в этот день перенесли, против обычая, на четыре часа. Впрочем, юноша возвратился, чтобы попрощаться с дамами, отправляющимися в Туш; он поцеловал руку Фелисите, надеясь, что ему удастся прикоснуться и к руке Беатрисы, но маркиза упорно не разнимала сложенных под шалью рук, и напрасно бросал он на жестокую красавицу увлажненные слезой взгляды, в которых читалась отчаянная мольба.

— Дурачок, — шепнула Фелисите, касаясь его виска дружеским поцелуем.

«Она права, — подумал Каллист, глядя вслед отъезжавшей карете, — я забыл советы маменьки; боюсь, что я вечно буду забывать ее советы».

Когда мадемуазель де Пеноэль, бесстрашно проделавшая путь из Сен-Назера на наемных лошадях, появилась в столовой дю Геников, она застала там виконтессу де Кергаруэт и Шарлотту за столом, убранным с необычайной роскошью, и рядом с ними улыбающихся радушных хозяев. Старуха Зефирина распорядилась достать из погреба лучшие вина, а Мариотта превзошла самое себя в изготовлении бретонских кушаний. Виконтесса до сих пор не могла прийти в себя от восторга, что ей удалось проехаться в карете со знаменитым Камиллом Мопеном, и все пыталась разъяснить присутствующим, что такое современная литература и какое место занимает в ней Мопен; но ее попытки ознакомить герандцев с литературой постигла та же участь, что и злополучный вист: ни сами дю Геники, ни кюре, который был приглашен к обеду, ни кавалер дю Альга не поняли ни слова. Впрочем, аббат Гримон и старый моряк порядком приналегли на ликеры, поданные за десертом.