Ханский ярлык - Изюмский Борис Васильевич - Страница 2

Повесть «Тимофей с Холопьей улицы» переносит нас с южной окраины Руси на север, в Новгородскую вечевую республику. Республику? Новгород также раздирали жестокие противоречия между богатой знатью и трудовой беднотой. В борьбе с немецкими псами-рыцарями новгородцы выступили сплоченной и несокрушимой стеной. Но схлынули люди с поля брани – и социальные распри вспыхнули с новой силой. И как трудно было правдолюбцу и грамотею Тимофею с Холопьей улицы сказать и в записях своих сохранить для потомства полную правду о том, как в действительности жили новгородцы в своей «республике».

И наконец «Ханский ярлык». В этой повести писатель пытается художественно осмыслить дела московского князя Ивана Даниловича Калиты, предпринявшего еще во времена татарского ига смелую и небезуспешную попытку собирания единой Руси вокруг совсем еще молодой Москвы. Нет, он отнюдь не идеален, этот московский князь, и все же его действия, хотя далеко не всегда безупречные, способствуют зарождению нового Русского государства. Такова мудрость истории.

Борис Васильевич Изюмский был общительным, как сейчас говорят, коммуникабельным человеком. Много, увлеченно и напряженно работая, он всегда находил время для дружеского общения с людьми.

Убежденный и талантливый педагог, он отлично знал жизнь школы, учащихся и учителей. По страницам его книг проходит вереница подростков. И всегда это мальчишки и девчонки со своими мыслями, заботами, тревогами, радостями. Борис Васильевич был глубоко убежден в том, что писатель обязан знать не только парадную сторону жизни, но и ее изнанку. Творческие встречи были у него и в исправительно-трудовых колониях несовершеннолетних правонарушителей, которые появлялись потом в его книгах, как живые, не придуманные, не безликие литературные персонажи.

К Борису Васильевичу Изюмскому – опытному писателю – с надеждой обращались за помощью молодые литераторы, и он доброжелательно читал их произведения. Все талантливое радовало его, и он прилагал немало усилий, чтобы оно стало нашим общим достоянием.

Все больше и настойчивее мы утверждаем сегодня милосердие в качестве одного из моральных устоев нашего образа жизни. Для Бориса Васильевича чужая боль была его личной болью. «Чужой болью» назвал писатель и одно из выстраданных своих произведений.

Только год не дожил Борис Васильевич до того времени, когда в апреле 1985 года в нашу жизнь вошли демократия и гласность. Борис Васильевич ждал этого времени, своим творчеством торопил его наступление…

Но с нами остались его книги. Как все настоящее в искусстве, они помогают молодым отыскать верную дорогу в жизни, учат добру, порядочности, милосердию. Написанные человеком высокой культуры, произведения писателя обогатят вас знанием жизни, откроют неведомые страницы славной истории русского народа.

Гавриил Колесников

Ханский ярлык

ВОССТАНИЕ В ТВЕРИ

По широкой главной улице Твери в город въезжал с отрядом сильным двоюродный брат хана Узбека – баскак Чолхан Дедентьевич.

Вороной конь его с белым пятном на лбу грыз удила, косил по сторонам.

На Чолхане – белый шелковый халат, островерхая шапка из войлока. Злое лицо его с черной бородой, черными редкими усами, сабельным шрамом на смуглой щеке надменно окаменело.

Тверичи, стоя у ворот своих дворов, хмуро глядят на пришельцев: скуласты недобрые татарские лица, непонятна, ненавистна речь.

О Чолхане, внуке хана Менгу-Темира, слышали – безжалостен: чтобы доказать свою верность Узбеку, убил сына родного. Да и по обличью сразу видно – кроволитец.

Позади Чолхана едут богатые татары в синих, красных халатах, войлочных белых шапках, а дальше растянулся отряд. На кого ни глянь – рыскают свирепые, как у голодных волков глаза.

У дворов бормочут:

– Ишь, пуза наели на хлебах наших…

– Оголодали, нехристи, Русскую землю…

– Щелканья стая…

Востроносенький мальчонка лет восьми – Матвея-кольчужника сын, Петянька, – привлеченный яркими халатами, побежал возле отряда. Татарин с урезанным ухом хлестнул малыша плетью через плечо. Петянька залился кровью, упал в пыль. Мать подбежала к нему. Укрывая телом своим, закричала бесстрашно:

– Не смеешь, басурман, дите бить, не смеешь!

Татарин и ее хлестнул раз, другой. Лицо его перекосилось от злобы:

– На колени, помет собачий! Не сметь на могучего хана глядеть, на колени!

Заставив женщину пригнуться, он поскакал вдогонку отряду. Залаяла вслед собачонка. Татарин на ходу пустил в нее стрелу, пригвоздил к земле.

Почти все тверичи спрятались, притаились, над городом нависла зловещая тишина.

Едет главной улицей Твери отряд Чолхана Дедентьевича.

На краю площади, возле избы, стоят юноша с девушкой, смотрят на татар с любопытством и испугом. Через три дня свадьба назначена. Как же теперь?.. Молодой татарин с широким вдавленным носом, хищно изогнувшись, метнул аркан. Петля захлестнула шею девушки, приглушила ее вскрик. Татарин, подтянул по земле девушку к себе, забил кляпом ей рот, поволок за конем. Все это произошло так мгновенно, что жених оцепенел. А придя в себя, бросился на защиту невесты. Но десяток татар наскочили на него, стали топтать конями, рубить саблями и, оставив позади себя кровавое месиво, продолжали путь.

Чолхан въехал на княжеский двор. Бледному тверскому князю Александру процедил сквозь зубы:

– Убирайся с глаз, здесь я сяду.

– У меня ханский ярлык… – начал было Александр, но, увидев побелевшие от ярости глаза Чолхана, торопливо пошел собирать семью.

Еще тревожнее стало в Твери. От избы к избе передавали в смятении:

– Щелкан требует с каждого по шкуре соболя, бобра и лисы.

– Да отколь же нам взять для него, проклятого?

– Кто не даст – детей отбирает…

– Говорят, навсегда князем сел, нашу веру сменить заставит…

– Насмеханье!

– Дракон лютый!

– Тверские города баскакам раздаст…

В городе начался разбой. Татары ходили по избам, брали что приглянется, набивали добром свои переметные сумы.

Чолхан, подбоченясь, сидел на коне посреди городской площади. К нему подводили непокорных, били палками и кнутьем; разжигая докрасна железо, ставили на щеке признак.

Гнали мимо девушек со связанными назад руками. Они шли плечом к плечу, пригнув головы, пыля босыми ногами. Чолхан, подняв плетку, властно остановил пленниц. Оглядел их сузившимися глазами, раздув ноздри, отрывисто приказал сотнику:

– На мой двор!

Сотник завистливо ухмыльнулся. Подойдя к высокой простоволосой девушке, плетью приподнял подбородок:

– Эй, эй! Веселая нада! Вперед…

Чолхан отвернулся. Холодными глазами смотрел на то, что происходило вокруг. На его остроскулом лице написаны были и торжество, и жестокость, и презрение ко всем этим, кому время от времени надо было напоминать о грозной власти повелителей мира.

Он чувствовал себя властителем урусов и у каждого из них словно ощупывал мускулы – на что сгодится: убить ли сейчас или тащить на аркане степью. А брату – великому хану Узбеку – он скажет: «Нарушил твою охранную грамоту, выданную тверскому князю, потому что подлые осмелились не повиноваться, поносили тебя». «Великий Узбек одобрит расправу», – решил он и успокоился.

Следующий день был праздник Успения. Да какой это праздник – глаза бы на свет не глядели!.. Дьякон Дюдько – всей Твери известный кутила – проснулся на зорьке, вспомнил все, что вчера свершилось в городе, и сердце заныло. Он встал – большой, неуклюжий, – оделся, заглянул в конюшню. Мирно хрустела овсом тучная соловая[1] кобылица. Выкупать бы ее, да как проведешь к воде, когда всюду басурманы шныряют? Э-э, волков бояться – в лес не ходить!