Princeps Omnium - Warrax - Страница 28

Благодаря христианству зафиксировалась и еще одна черта архетипа. Учение Христа последовательно стоит на позиции милосердия. Скажем, в трактате V века "Против сект" Эзника Христос и Сатана спорят в Аду, кому достанутся души, и Христос утверждает свое милосердие, попирая требования Дьявола о соблюдении воздаяния по справедливости (см. также легенды на стр. 165). Противоположностью же милосердия является не жестокость, которая не противоречит сатанизму, но не входит в архетип,[138] а именно безжалостность.[139]

Следует отметить, что в архетип входит именно безжалостность (не-милосердие), а не некая абстрактная справедливость. «Справедливость» — это выкидыш из того же места, что и «добро», «правда», «истина», «свобода». Это одно из химерных понятий, утопия, которой развлекает себя чел?овечество. К нему прибегают все, кому не лень для оправдания своих притязаний, и она с легкостью натягивается на любую форму. Что служит мерой справедливости? Сразу вспоминается Протагор: "Человек — мера всех вещей". И сразу же — Станислав Ежи Лец: "Человек — мера всего, до чего же удобно! Раз меряют великаном, раз карликом". Справедливость по своей сути — фактическая или мифическая оценочная конвенция о том, как "должно", она всегда субъективна и временна, и далеко не всегда добровольна и разделяема. Реально подобные конвенции просто навязываются более сильной стороной.

Еще в древности делались попытки вывести релятивистскую формулу справедливости. Например, скептики, начиная с Пиррона, анализировали противоречия между представлениями о справедливости в различных культурах и делали вывод, что она состоит в следовании законам и обычаям своей страны. Но этим они практически привесили этот термин к другому понятию — благоразумию (которое в данном случае ничем не отличается от конформизма). А справедливость в частном смысле конкретного субъекта — это соответствие реальности интересам этого субъекта. Но тут вспоминается другой Крылов: "Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать…"

Кроме того, христианство способствовало окончательному объединению диссоциированных ранее черт архетипа в единое целое и, как следствие, получению архетипом конкретного наименования.[140] Христианству же сатанизм в первую очередь противостоит исключительно из-за того, что христианство антижизненно по своей сути и широко распространено; более того — является социально приемлемым.

Интересно, что христиане и сами иногда проговариваются о том, что полноценная жизнь — это Сатана:

Стоит упомянуть об одном рецедиве в истории христианства, о повторении и развитии мотива, очень напоминающего иудейскую концепцию. Примат всемогущества бога перед идеей непричастности его ко злу еще раз блеснул во время реформации. И выдвинули его главные столпы реформации — Лютер и Кальвин. И тот и другой категорически отрицали, что свободная воля совместима со всемогуществом бога — если что-то существует в мире, то только потому, что бог этого пожелал, и наоборот: ничто не может существовать, если это существование богу не угодно. Он управляет каждой пылинкой во Вселенной и всеми созданиями, и Дьяволом.

Но зачем тогда нужен культ, наставления в вере, "борьба со злом", да и само пришествие Христа? И не следует ли из всего этого, что сам бог ответствен за «зло»? Лютер эти вопросы игнорирует. Раз зло существует, то на это есть воля божья. Но бог желает, чтобы добро боролось со злом.

Лютер различает два аспекта бога — ветхозаветного сурового и неумолимого судью и милосердного, любящего, благого, доступного только через Христа. Причем Лютер постоянно подчеркивает, что это только видимость: есть только один Бог, но ограниченным людишкам он кажется двойственным.

Дьявол — орудие бога, словно секатор в руках садовника. "Выполняя свои решения через посредство Сатаны как орудия его гнева, Господь направляет цели людей так, как Ему угодно, пробуждает их волю и укрепляет решимость", — говорит Кальвин.

Воля Бога может совпасть с желанием Дьявола, но цели у них разные: у бога цель всегда благая, у Дьявола — наоборот. Секатору нравится срезать сухие ветви, так как разрушение — его цель; но он никогда не сможет порезвится там, где садовник не пожелает. И несмотря на то, что садовник своим секатором "делает больно" бедным веточкам, его него благая цель — устроить прекрасный сад. Почему нужно разбивать этот садик таким примитивным образом, если ты всемогущий? Почему бы все сразу не вырастить, как нужно? А это тайна! Мотивы божьих деяний человеку часто недоступны. Его ограниченному пониманию одно кажется злом, другое — благом, но в конечном счете любое зло оборачивается благом, поскольку все, что творит бог, есть благо.