Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович - Страница 119

— Спокойно, сибиряк!

Ноги его подломились, и он упал бы, если бы не оперся о коляску мотоцикла.

— Сибиряк… с печки бряк, — ещё раз насмешливо произнёс Кузин-Валентик, шагнул к Полипову. — Повернись спиной! Подними руки.

Полипов повиновался. Валентик выдернул у него из кобуры пистолет, отстегнул с ремня такую же, как у него самого, сапёрную лопатку. Эту лопатку он сам и посоветовал ему недавно взять с собой, объяснив: «Мало ли в какой переплёт наш брат-газетчик попадает. Спасительница, руками ж не окопаешься. К тому же холодное оружие, если что…»

Обезоружив Полипова, он тем же насмешливым голосом проговорил:

— Ну, а теперь спроси чего-нибудь.

И, будто повинуясь, Полипов выдавил хрипло, через силу:

— Что… всё это значит?

Валентик снял очки и отшвырнул их далеко в сторону. Потом отодрал усы, но выбрасывать их не стал, а сунул в карман брюк.

— Что… всё это значит? — опять спросил Полипов. Губы при этом у него не шевелились, а дрожали и дёргались.

— От Лахновского тебе большой привет.

— От… кого?! — И Полипов снова осел на мотоциклетную коляску.

— От штандартенфюрера Лахновского Арнольда Михайловича.

— Не может быть… Не может быть… — пробормотал Полипов.

— Ну, ты… встать! — жёстко теперь скомандовал Валентик. — Размазня… Бери мотоцикл. Кати в овраг. Живо!

Полипов, неуклюже повернувшись, взялся за руль, упёрся сапогами в землю. Но то ли мотоцикл был слишком тяжёл, то ли силы совсем покинули Полипова — машина не трогалась. Тогда Валентик, не выпуская из рук пистолета, подтолкнул сзади.

Вдвоём они докатили мотоцикл до обрыва, столкнули в заросший диким кустарником овраг, неподалёку от того места, где весь день пролежал Валентик. При падении раздался треск ломаемых сучьев.

— Теперь этого… туда же. Давай! — махнул пистолетом Валентик. — Тащи, говорю!

Полипов, качаясь из стороны в сторону, пошёл к телу Березовского. Взял его за руки, стараясь не глядеть на торчавший из горла нож, поволок его, пятясь задом, к обрыву. А Валентик шагал сбоку.

— Ну вот, — проговорил он, когда Полипов, сбросив младшего лейтенанта вниз, разогнулся. — Если и найдут, так не сразу. Теперь ещё повернись спиной. Руки назад!

Полипов встал к нему спиной. Валентик быстро и умело схватил его запястья каким-то узким ремешком, крепко стянул.

— Это на всякий случай, — сказал Валентик. — Рот забивать кляпом или не надо?

— Не надо, — промолвил Полипов, почти не слыша своего голоса.

— Ну, смотрите, — перешёл Валентик вдруг на «вы». — Надеюсь на ваше благоразумие. Но если что, сразу пристрелю. Шагом марш. Идти впереди меня не дальше пяти метров. Прямо, вдоль оврага.

Некоторое время они шли друг за другом по кромке обрыва. «Если что, сразу пристрелю…» — гудел у Полипова под черепом голос «подполковника», а в горячем теперь мозгу лихорадочно металось: «Но это „что“ не случится… А если всё же вдруг навстречу кто из наших?! Какой-нибудь солдат… или автомашина? Броситься в сторону и закричать! Пристрелит? Да лучше смерть! А может, не попадёт, темно…»

Минут через десять — пятнадцать они спустились в ложбинку и, пройдя по ней немного, оказались на дне самого оврага, дикого и глухого. По лицу хлестали ветки, и Полипов, боясь, как бы не ткнуться глазами в какой сучок, уныло думал, что теперь-то, если даже наверху объявится целый взвод советских солдат, кричать бесполезно. «Потому и рот не стал затыкать, сволочь…»

Полипов глянул вверх. Небо стало уже тёмным, звёзды высыпали на нём всё гуще. И ему показалось, что там, наверху, под этими звёздами, был мир, оставленный им давно-давно, в который ему уже никогда не вернуться.

До какой-то деревушки они добрались ещё затемно. Сперва всё шли по оврагу, затем лесом, пока их не окликнули. Окликнули по-русски. Сердце у Полипова ёкнуло. «Подполковник» ответил: «Дождь и ветер» — и Полипов догадался, что это пароль, тут же застучали колёса по корневищам, в темноте замаячила повозка.

Человек, приведший его сюда, знаком приказал взобраться на неё, влез сам. Кучер, молчаливый как пень, даже из любопытства не глянул на Полипова, подождал, пока он и его спутник сели, и тронул лошадь.

Сидеть Полипову было неудобно, связанные за спиной руки затекли, в запястьях и в плечах ныло.

— Развяжите хоть теперь-то, — попросил он.

Слов его будто никто не расслышал.

Когда въехали в деревушку, рук своих Полипов уже не чувствовал. «Подполковник», посвечивая фонариком, завёл его в какой-то затхлый подвал и только здесь, рывком повернув его к себе спиной, разрезал стягивающий запястья ремень. Когда руки палками повисли вдоль туловища, в плечах возникла боль, будто суставы проткнули раскалённым прутом, голова закружилась.

— Ну вот, жди пока тут, — произнёс Кузин, кривоплечий человек, устало зевнул. И добавил, будто расставаясь с близким: — Отдыхай. И я пойду спать.

В подвале ничего не было, кроме подстилки из перетёртой соломы на полу. Это Полипов заметил, когда «подполковник» светил тут своим фонариком. Даже окна, кажется, не было. Во всяком случае, когда этот зловещий человек ушёл, Полипов остался в чернильной темноте. Ни проблеска, ни звука — полнейшая тишина. «Так вот как… в могиле! Вот как в могиле!» — стучало без конца у него в голове. Потом шевельнулась мысль, что сердце его качает уже не живую, а холодную кровь, качает ещё по привычке, но сейчас остановится, потому что остывшая кровь с каждой секундой густеет. Вот уже в груди появились боли, вот уже не суставы, а сердце проткнул раскалённый прут… «Это конец! Вот какой бывает конец!»

Он закрыл глаза, увидел перед собой небо, каким видел его из оврага, — чёрным, с белыми звёздами. И сознание его потухло…

…Очнулся он в такой же темноте, лишь вверху, как знак продолжающейся где-то жизни, мерцало несколько слабеньких светлых полосок. Пётр Петрович Полипов долго смотрел на них, пока не вспомнил, где он находится, что с ним произошло, и догадался, что эти полоски света пробиваются в подвал сквозь вытяжную трубу.

В плечах больше не ныло, в сердце теперь не кололо, хотелось только по большой и малой нужде. «Интересно, спал это я… уснул или потерял сознание? И что будет дальше?! Лахновский, Лахновский… Штандартенфюрер. Это, кажется, полковник у немцев. Почему же он штандартенфюрер?»

Полипов встал и, удивляясь немного не столь реальному уже представлению о случившемся, сколько своему наступившему вдруг спокойствию, стал двигаться вдоль стены, намереваясь постучать в дверь: должны же они понимать, что здесь живой человек. Дойдя до угла, он наткнулся на что-то, нагнулся, нащупал деревянную бадейку. Понюхал её и убедился в предназначении этой посудины…

Затем он долго сидел в противоположном от параши углу, опять вспомнил, как оно всё случилось, как шли по оврагу, потом ехали, как при въезде в деревушку их несколько раз останавливали какие-то люди, говорящие по-русски, но одетые в немецкую форму, и, узнав Кузина, или как там он у них назывался, пропускали дальше. Вспомнил также о мелькнувшей было вчера мысли во что бы то ни стало бежать, если представится хоть один шанс из тысячи. Сейчас это ему уже казалось безрассудством. Какой там шанс! Кривоплечий сразу бы прихлопнул его.

В темноту подвала вдруг просочилась какая-то музыка, тягуче-тоскливая, похоронная будто. Она была еле-еле слышна, Полипову почудилось, что это у него слуховые галлюцинации, и сердце опять больно пронзило: вчера он представил себя заживо в могиле, а сегодня…

Он мотнул головой. Но музыка не прекращалась. Заунывные звуки всё точили и точили что-то в груди, задевая там за самое больное.

Он встал, снова притираясь к стене, пошёл — где-то же должна быть дверь. Нашёл её, приник ухом к влажным, заплесневелым доскам. Музыка слышалась теперь чуть отчётливее.

— Уф! — Он вытер рукавом гимнастёрки холодный пот, отошёл, опять сел.