Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович - Страница 118

— Не знаешь, отец, где дивизионная газета располагается?

— Эти… писатели, что ли? — спросил шофёр. Удостоверения он не взял, только кивнул головой, прикрытой грязной, засаленной пилоткой.

— Примерно… фронтовые журналисты.

— Рядом с нашей АХЧ, говорили. На сгоревшем хуторе, что ли… Садись.

За ужином Кузин опять рассказывал о довоенной московской жизни, упоминал имена известных столичных журналистов и писателей, с которыми, так или иначе, сводила его судьба. Некоторые из этих имён, слышанные когда-то Полиповым, всплывали теперь в памяти, он с завистью глядел на Кузина, а потом и сказал откровенно:

— Завидую вам, подполковник. Интересная жизнь. В самой гуще, так сказать…

— Да, Пётр Петрович, не сбоку припёка, — не стал скромничать и Кузин. — Хотя, конечно, я не Стеклов или, скажем, Кольцов. То были журналисты международного класса. Но, в общем, ничего. Война нашему брату-газетчику сейчас много даёт. Открывает великие творческие горизонты… Есть у меня мечта — после нашей победы засесть за книгу о фронтовых журналистах. С кем, как говорится, встречался, с кем общался… Увековечить скромный, но так необходимый для дела великой нашей победы труд фронтового газетчика…

Всё это Кузин-Валентик говорил не без умысла, чувствуя, что Полипов, согласившийся пойти с ним на передовую, может от этого под каким-то благовидным предлогом и отказаться. И пути для отступления ему надо было отрезать.

— А вы, Пётр Петрович, откуда родом? Где до войны работали?

— Да я что же? — скромно пожал плечами Полипов. — Был на советской и партийной работе. Долгое время трудился первым секретарём сельского райкома партии. Я коренной сибиряк.

— Ну-у! — воскликнул подполковник, и глаза его вспыхнули. — Ах, как я мечтал побывать в этом легендарном краю! Алексей Максимович Горький всё любил повторять: удивительные люди там живут! И тоже, как я, грешный, всё хотел поехать в Сибирь, да так и не успел… А сибирские дивизии что под Москвой сделали, а?! Спасли, можно сказать, столицу!

— Это вы уже через край, — усмехнулся простенько Полипов. — Не одни сибиряки под Москвой воевали.

— Да, это так, разумеется. Ничего, история разберётся, всё оценит. Ну-ну, расскажите мне чуток о своей жизни.

— Да что в ней интересного? Борьба, работа… И тюрьмы, конечно.

В глазах Кузина за стёклами очков мелькнуло удивление, настороженность. Он тихонько потрогал свой ус, спросил:

— Какие, простите, тюрьмы?

Полипов, чувствуя, как всё его существо заливает волна удовлетворения, понимая, что сейчас сразит этого хвастливого подполковника, в жизни, видимо, удачливого, наповал, ещё немного помолчал и как бы нехотя произнёс:

— Известно, какие тюрьмы… Царские. Потом белочешские.

— Что вы говорите?!

— Да… Мы там, в Сибири у себя, с азов начали. С организации социал-демократических кружков в массе рабочих. Ну, а историю гражданской войны в Сибири вы знаете. Белочешские контрреволюционные выступления, Колчак…

Настороженность в глазах у Кузина исчезла, а удивление осталось. Полипов сразу же отметил это, усмехнулся про себя.

Неподалёку затрещал, приближаясь, мотор. Кузин сразу же повернул на звук голову. Полипов встал, подошёл к окошку, увидел Сашу Березовского, подъехавшего на каком-то чёрном мотоцикле с коляской. Его окружили наборщики, сержант Климов, мелькнул потом Горохов.

— Что это такое? — спросил Полипов, открыв окно.

— Сейчас, товарищ майор! — крикнул Березовский, пошёл к крыльцу.

— Опять что-то выкинул этот Березовский, — проговорил Полипов недовольно.

Березовский меж тем влетел в комнату, вытянулся у дверей.

— Товарищ подполковник! Разрешите обратиться к товарищу майору?

— Ну, между своими-то зачем уж эта официальность? — улыбнулся Кузин. — Обращайтесь…

— Товарищ майор! У автотранспортников одолжил, — кивнул Березовский за окно, где стоял мотоцикл. — Трофейный. Разрешите довезти вас до войск? Мне ж тоже надо на передовую. К завтрашнему номеру кое-что подсобрать…

Кузин, оглядывая Березовского, молча пошевеливал бровями.

— Хорошо, Березовский, — сказал Полипов. — А нельзя этот мотоцикл вообще забрать для редакции?

— Так вы попросите в штабе дивизии. Чего ж нельзя…

— Хорошо, идите. Мы сейчас.

Через несколько минут они выехали. Полипов предложил Кузину место в ко-ляске, сам неловко взгромоздился позади Березовского.

Когда усаживались, Кузин спросил:

— Выходит, Пётр Петрович, что вы член партии с дореволюционным стажем?

— Да… — ответил Полипов, поймав любопытный взгляд Березовского. — Осенью 1905 года я, будучи почти мальчишкой, уже в Новониколаевской тюрьме сидел.

— Это где же?

— Новониколаевск? Да теперешний Новосибирск.

— Ах, да…

— А в девятьсот восьмом году снова. Но это было уже в Томске.

Больше Кузин ничего не спрашивал, сидел в коляске, о чём-то задумавшись. Полипов, чувствуя, как поскрипывают под ним пружины сиденья, тоже молчал. В голове сами собой ворошились мысли, что, если этому Кузину удастся написать свою книгу, вовсе нелишне, если в ней будет фигурировать и он, Пётр Петрович Полипов. «Неплохо, неплохо, что Кузин забрёл в редакцию. Конечно, теперь он будет внимательно следить за мной, надо не ударить в грязь лицом, пойти на самые передовые рубежи… хотя бы и немцы наступать начали… Это бы даже хорошо, если бы начали. И Березовского — с собой. Пусть все узнают в редакции, что я не робкого десятка. И что я ещё в девятьсот пятом в тюрьме сидел, потом в девятьсот восьмом… Березовский не утерпит, раззвонит. И все неловкости, неизвестно даже, как и почему возникшие в день прибытия в редакцию, забудутся навсегда…»

Так думал Пётр Петрович Полипов, не подозревая, что в его жизни с каждой секундой приближается новый, неожиданный поворот, причиной которого являются давние-давние поступки, совершённые именно в те годы, о которых он сейчас говорил и вспоминал.

На каком-то подъёме мотоцикл затрещал сильнее, и это будто вывело подполковника Кузина из задумчивости. Он вскинул голову, огляделся. Солнце давно село, закат розово догорал, краски с каждой минутой блёкли, светло-серое вечернее небо было прошито тонкими звёздами, на востоке уже довольно густо, на западе пореже.

Кузин достал из полевой сумки фонарик, карту и, освещая её, начал рассматривать. Потом спрятал то и другое, проговорил:

— Саша, тут сейчас просёлок будет. Сверни-ка на него.

— А зачем? Тут же прямее. А там какой-то овраг объезжать.

— Я от ваших соседей связывался с командиром вашей дивизии полковником Велихановым. Он куда-то сюда хотел свой КП перенести. Разыщем его сперва.

Ни Березовский, ни тем более Полипов в этих словах ничего не заподозрили, и, когда подъехали к просёлку, Березовский свернул на него, мотоцикл понёсся тёмной степью, фары в прифронтовой полосе зажигать было запрещено. Березовский напряжённо вглядывался во мрак, чтобы не сбиться с затравеневшей, едва приметной дороги.

Не достигая метров тридцати до оврага, просёлок раздваивался.

— Куда ж теперь? — обернулся Березовский, притормаживая.

— Остановись. Сейчас разберёмся, — сказал Кузин.

Все сошли с мотоцикла. Кузин осмотрелся и произнёс:

— Чёрт! Неужели это не тот просёлок?

— Я эти места знаю, товарищ подполковник, — сказал Саша Березовский. — Вот эта дорога в Малые Балыки пошла. А эта — в обход болота. Тут болотища тянутся на много километров…

Это были его последние в жизни слова. Едва он замолк, Кузин левой рукой тронул его за плечо, кивнул на звёздное небо:

— Гляди-ка…

Березовский запрокинул голову, Кузин мгновенно выхватил нож и всадил ему в голое горло. Младший лейтенант лишь коротко простонал и рухнул, чуть не задев тоже глянувшего в небо Полипова.

Какие-то секунды Полипов, не в состоянии оценить и понять случившееся, чувствуя лишь, как цепенеет и становится холодным его мозг, смотрел вниз, на Березовского, а когда поднял голову, увидел не самого Кузина, а пистолет в его руке. В уши начала больно звонить кровь, и сквозь этот звон он расслышал: