Леди-босс - Истомина Дарья - Страница 19

— Тебя не забуду, не боись, — сказала я. — Куплю тебе что хочешь. Корову хочешь? Или парочку? У вашей Зорьки не вымя — одно название! Ты Элге скажи, пару телочек из той же Голландии притаранят. С родословной, как у графинь. Молоком зальют. Со сметаной.

— Графини с наших кормов сдохнут. А главное, Лизка, нам чужого не надо. Тем более ворованного.

— Это в каком смысле?

— А во всех смыслах! Ты чего на чужое губы раскатала, девка? Твое это все? Твоим горбом нажито? По совести это или как?

— Интересное кино! — Мне стало любопытно, к чему это она меня заводит. — Между прочим, у нас семья состоялась. Почти что. Что ни говори, а я мужняя. А с Туманским жить — тоже работа была! О-го-го!

— Всей твоей работы, Лизавета, было ноги выше головы задирать, между прочим, с большим для организма удовольствием. А для этого университетов кончать не надо. И твоей заслуги тут никакой. Ты с судьбой в подкидного дурачка сыграла. Это она тебе кобелюку с деньгой в виде козырного туза подсунула! А что не собственным горбом, в поту и трудах, а с игры взято, туда и сгинет! Вот скажи, откуда это все у них взялось? Что они, Туманские эти, землю пахали? Или, как дед твой Иннокентий Панкратыч, по научности всю жизнь мозги вывихивали? Дед мозгами ворочал, а ничего, кроме радикулита и книжек, не нажил. Кто они такие? С чего это им все — хоромины, иностранные машины, коньяк с лимоном и холуев мильон? И почетное звание — хозяйва!

— Гашка, Гашка! — попыталась я охладить ее пыл. — Что тебе до этого? Ну сумели. Поняли правила бизнеса. Коммерция имеет свои сложнейшие законы.

— Я один закон понимаю, — заводилась она, — чтобы тут прибавилось, там отнять надо! А жулик, он и есть жулик, как его ни назови! Это ж они, между прочим, и лично меня облапошили, нас с Ефимом! Из рубля подтирку для задницы сделали. Из пенсии насмешку даже для побирушек. Да еще и издеваются, кругом ор идет, что по радио, что по телику, — свободная, мол, ты, Агриппина Ивановна! Делай свой бизнес! Живи — не хочу! А моего бизнесу — сотки мои клятые, с картошкой и капустой! Сдохли бы без них давно уж… Это в мои-то годы опять раком стоять, по грядкам ползать, колорада давить, а потом мудровать, за сколько я смогу молодую картошечку на вокзале толкнуть. У меня теперь башка, как вон этот компьютер! Сколько менту отстегнуть, чтобы с места не шуганул, сколько Бориске-гундосому с ихней рэкетирской бандой, сколько на хлеб и табак останется, на электричество. Коли за него задолжаю — провода обрежут к чертовой матери, и ни одной серии в Плетениху больше не передадут!..

— Совершенно с вами согласная, Агриппина Ивановна. Не жизнь, а мука! Только Туманские тут при чем?

— Все они при чем! Шманские-Туманские, мэрские, думские, московские! И ты из меня недоразвитую дурочку не делай! Развили, слава богу!

— Тогда, Глаша, чего ты ждешь? Марш-марш вперед, рабочий народ! Хочешь, я тебе красный флаг сошью с кистями! Слава богу, в зоне на машинке строчить научили. Только я тебя на штурм Бастилии одну не отпущу!

— «Бастилия?» Чего это?

— Ну пусть мэрия! Я согласная. Мы эту Щеколдиниху вверх ногами и на фонарь. Чтобы знала, падла, как Басаргиных обижать! И войдем мы с тобой в освобожденный дедов сад, попьем воды из свободного нашего колодца и водрузим над нашим бывшим домом светлое знамя труда!

— Издеваешься?!

Гаша вдруг заплакала. Голова ее тряслась.

— Лизка-а-а, Лизка-а-а! Мне ж страшно за тебя! Не твое все это… Ты ж дура полная! Бьют тебя, бьют, а тебе все мало. Отступись, а? Ну не будет тебе удачи! Ты ж не они, ты ж другая. Ведь закрутят, опять посодют, у них хитрожопости не на таких, как ты, хватит! Ты ж на край ступаешь! Мало тебе тех пуль, думаешь, на тебя не отлито? Ну не в крови, так в говне утопят! Отдай ты им все! Ему!

— Кому это?

— Да азиату этому! Думаешь, я совсем ничего не чую? Он глаз уже на все положил. Даже эта самая твоя новая подруга жизни Карловна — чухна или, может, финка? — и та не выдержала, проговорилася… Даже ей — страх!

Я в который уже раз удивилась Гаше. Что-что, а чутье на опасность именно для меня у нее было отработано, как у овчарки. И если даже Элга поджимает хвост, хотя и бодрится, то что-то про Кена я еще недопонимаю. А вслух сказала:

— Брось, Гашенька! И на него найдется намордник. Чего трухать-то? Нормальный иезуит. Это у него не отнимешь.

Гаша недоуменно поморгала, оглянулась и спросила шепотом:

— «Иезуиты» кто такие, Лизка? Иностранцы? Магометы, что ли?

Я не выдержала и расхохоталась.

— Живи как знаешь! — обиделась Гаша. — А я одно знаю: приползешь ты еще, кошка драная, до нашей Плетенихи — спасаться. А я еще подумаю: спасать ли тебя.

С тем и отбыла.

Добром этот день окончиться не мог. Так и вышло. Хотя поначалу я все относила за счет нервного перенапряга. Один Кен чего мне стоил. Меня крутило, трясло. Страшно хотелось почему-то грохнуть что-нибудь стеклянное или завыть во всю глотку.

Я плюнула на все, выпила снотворного, навалила на себя одеял и тут же провалилась в какой-то зябкий, скользкий кошмарный сон.

В мокром от дождя платье я должна была перейти какое-то болотце. Из зеленой плотной ряски торчали черные пни, усыпанные красной, как кровь, ягодой вроде клюквы. Я то и дело проваливалась по пуп в ледяную воду, и внизу живота было ощущение ледяной сырости и тяжести. Потом пришла боль — и я ощутила себя сплошным нарывом, который никак не прорвется. В поясницу воткнулись какие-то острые сучья.

Я проснулась, попробовала сесть и сразу поняла, что случилось. Я нормально рухнула в ежемесячную муку, словом, прохудилась по дамской части. Это могло означать только одно — не было у меня никакой беременности, а было то, что собачники называют «ложная щенность». Это когда собака-самка воображает, что носит щенков, начинает городить кубло для потомства. У нее могут даже сосцы налиться молочком…

Я думала, что хуже, чем есть, уже быть не может. Оказывается, я, как всегда, ошибалась.

Сим-Сим мне как-то говорил, что в английском судопроизводстве оговорено, что, если женщина совершает преступление, вплоть до убийства в свои критические дни, это является смягчающим обстоятельством.

Мне убивать никого не хотелось. Кроме себя.

Простыни были мокрые. Трусики липли.

Отверзлись хляби…

Я отыскала чистое бельишко, тампоны, доковыляла до ванной и сделала все, что положено. Потом, стуча зубами, закуталась в банный халат Сим-Сима и спустилась в кухню. Зачем теперь беречь себя?

Я нашла водку, закурила и пошла засаживать просто так, без закуси. И все почему-то вспоминала этот английский закон. Я тогда сказала Сим-Симу, что, если он вздумает протолкнуть меня в балаганчик под названием Госдума, я непременно протолкну такой закон для соотечественниц. Хотя мужской в основном депутатский корпус вряд ли это поймет. Потому что ни один мужик не испытывает ничего подобного. Если не считать геморроидальных колик, которыми они обзаводятся, потому что годами не отрывают своих задниц от законодательных лавок.

Мы даже сочиняли с ним законодательный спич, который я произнесу с трибуны, и веселились, как полные придурки.

Я уводила себя в воспоминания, чтобы не думать о самом главном: ребенка не будет. Моего маленького Сим-Симчика. Не вышло. И только это имело значение. Все остальное — корпорация, фирмы, дела, деньги, барахло и в каком-то смысле даже сам Сим-Сим — перед этим меркло. Он должен был быть. Но не будет. За что меня так?

Снова все та же веревочка?

Пришла Элга, в бигуди и белой ночной маске из кремов, похожая на клоунессу из фильмов Феллини.

Села напротив меня и сказала:

— По популярной информации женский алкогольный синдром скверно поддается излечению, Элизабет! Я полагаю, если лабораторно исследовать в данный момент времени вашу мочу, анализ продемонстрирует наличие стопроцентного содержания спиритус вини…

— Уйдите.

Она как не услышала:

— Вы не имеете логики! Вы имеете серьезные обязанности. Хотя бы перед теми, кто вас любит. Это я немножечко имею в виду и себя.