Леди-бомж - Истомина Дарья - Страница 9

Потом я полезла по лестнице наверх. И — задохнулась от растерянности. Эта сука вырубила и выкорчевала весь наш сад. Остались только несколько альпийских горок с цветами. И цепочка деревьев вдоль ограды.

Фонарь из-за ворот светил мощно, и видно было все до травинки. Цветочные горки сиротливо торчали там и сям на плоской зеленой лысине с проплешинами, новый газон приживался плохо. По лысине петляли дорожки из цветной плитки, а на траве стояла мощная тарелка спутниковой антенны. Похоже, судья Щеколдина контачит со всем миром. Совершенно идиотские невысокие чугунные садовые фонари стояли, как солдатики, их стеклянные кумполы не светились.

Неподалеку от запертых ворот просматривался новый кирпичный гараж на две ячеи. Перед гаражом стояла белая «Волга» последней модели, похожая на иномарку.

Но главное, что меня потрясло, — нашей громадной открытой веранды, на которой обычно стояла плетеная мебель, не было. То есть она, конечно, сохранилась, но в совершенно новом виде — как террасная пристройка, остекленная похожими на черные зеркала тонированными окнами и дверьми, такой стеклянный аквариум, в который из сада поднималась новая широкая мраморная лестница. Хозяйка как будто хвасталась — вот как я могу! Тем более что и крыша уже была из красной меди с медными же водостоками.

Было очень тихо, если не считать того, что в траве потрескивали лениво кузнечики да время от времени издали доносилось буханье дискотечного барабана.

Что меня по-настоящему взорвало и швырнуло в почти беспамятное бешенство — были судейские дамские трусы в кружавчиках, не менее шестидесятого размера, беленькие, бордовые и черные, в большом количестве развешанные на бельевой веревке перед гаражом, пара арбузоподобных лифчиков и кухонный халат, которые хозяйка выставила на просушку и, видно, на ночь забыла снять. Или — приказать прислуге, чтобы сняла.

В этом было что-то наглое и бесстыдное. Мой дом — хожу как хочу, хоть голяком, делаю что вздумается. Поскольку — мое жилище.

Трясущимися руками я начала выворачивать булыгу из цветочной горки, и тут за моей спиной что-то забулькало. Я оглянулась и похолодела — шагах в пяти стоял, напружинившись, ротвейлер, отвесив здоровенную, как экскаваторный ковш, челюсть, с которой капала слюна. В челюсти сахарно белели клыки. Кобель булькал горлом, как закипающий чайник, сдерживая рычание, шерсть на загривке стояла дыбом, и дергался короткий хвост.

— Собачечка… не надо, а? Я ведь своя, а? — прохрипела я.

Но уже поняла, что влипла. Похоже, он у них тут отдрессирован на человечину. С таким никаких охранников не надо.

Что было потом, я никогда толком вспомнить не могла, потому что все делала одновременно: швырнула камень в черные стекла веранды, он еще летел, когда я сорвала с себя пыльник и бросила его на башку прыгнувшего кобеля, краем глаза успела увидеть, как камень попал в переплет металлической рамы и пошли со звоном рассыпаться стекла, открывая темную пустоту веранды, в доме кто-то закричал неясно, кобель рвал мой плащ, пытаясь высвободить башку, а я уже летела кувырком с обрыва.

Что-то меня толкнуло не к дощанику, потому что я инстинктивно уловила — на веслах далеко не уйти, а именно в Зюнькин катер. Хотя, если бы в баках не было бензина, это была бы нормальная ловушка. Но горючка была, и я — вернее, не я, а мои руки вспомнили, что надо делать. Я воткнула палец в кнопку пуска, мотор пару раз кашлянул и взревел, катер дернулся, от этого толчка я свалилась, но дело было сделано — посудинка стала отходить от причала, швартовый конец натянулся и лопнул, катер начало разворачивать носом к берегу, но я сумела сидя дотянуться до баранки типа автомобильной и крутнуть ее.

И на ватных ногах утвердилась, только когда катеришко уже выходил на фарватер, то есть на середину почти двухкилометровой ширины Волги и мимо мелькнул оранжевый бакен, на котором светился зеленый фонарь.

Где-то позади орал оскорбленным воем кобель, мечась по причалу, стал хорошо виден сквозь редкую кулису осветившийся дом, черные силуэты каких-то бегающих людей, что-то пару раз треснуло мне вдогонку, но я уже стояла в рубке, подворачивая посудинку на север, туда, где Волга смыкалась с водохранилищем, и дрожала, как на морозном ветру, явно чувствуя, что трусики на мне мокрые. В чем я, конечно, в дальнейшей жизни никогда и никому не признавалась.

Минут через сорок огни города остались позади, катер выскочил с Волги на простор водохранилища, здесь было ветрено и по воде шла тяжелая зыбь, катер начал гулко хлопать днищем по валам, и я сбросила скорость.

От предутренней свежести было зябко, плащ остался в распоряжении кобеля, и я накинула белый купальный халат, валявшийся в кокпите. Судя по размерам и пачке презервативов в кармане, халат был Зюнькин.

Я прикинула, что, пока мадам поднимет тревогу, вздрючит по случаю угона водоплавающего средства нашу славную водную милицию, пройдет не меньше часа. Так что какое-то время у меня было.

В общем-то я уже сообразила, куда рулить. Ближе к дальнему берегу водохранилища были так называемые «острова», куда мы школьниками линяли на конспиративные гуляночки. Хотя в действительности они были не островами, а полуостровами — в половодье промежутки между ними и матерым берегом заливало водами, но летом вода спадала, и по старым бревенчатым гатям на острова проходили даже машины с грибниками и просто гуляками.

Когда-то, до того как построили канал Москва — Волга, там были ухоженные деревни, но население выселили, избы снесли, за десятилетия там поднялся настоящий лес, и только заброшенная церквуха из белого камня, раскуроченная, без купола, еще торчала на той поляне, где мы жгли костры, пекли картоху и стыдливо осваивали амурные утехи.

Мальчики называли это место «трахплощадка». Мы никак не называли. Но в общем-то, если дева принимала приглашение от своего дружка посетить площадку, это означало, что она согласна или почти согласна и на все остальное.

Горохова начала курсировать туда с седьмого класса, я дотерпела до десятого, поскольку твердо усвоила постулат: «Умри, но не отдавай поцелуя без любви!» Так что пришлось дожидаться ее, той самой, которая любовь…

Правда, все случилось не так, как я ожидала. Наверное, у каждой это случается совсем не так, как она ожидает. Впрочем, это было так давно, что уже казалось не правдой.

Водохранилище у нас громадное, ветры разводят волну почти морскую, глубины мощные, так что по фарватеру тут запросто проходят суда класса «река — море», но, на мое счастье, я не увидела ни одной посудины, только далеко у плоского берега маячили лодки рыбаков, но катер они вряд ли могли толком засечь.

К тому же берега затягивало парным туманом, ветер рвал его и гнал клочками на серые беспенные волны, солнце уже начинало выползать на востоке и вдруг брызнуло таким ослепительным сиянием, в котором вообще ничего не разглядишь, и я почти успокоилась.

Когда навстречу катеру начали всплывать курчавые от крон острова, я выцедила заросший камышами вход в одну из проток, морщась от страха, что не попаду точно, и, стиснув зубы, все-таки вогнала посудинку в казавшуюся черной глубокую воду, сбросила обороты, и катерок, прошуршав носом по песчаной отмели, воткнулся в берег. Здесь было тенисто от ветвей, раскинувшихся над протокой, орали безмятежные птахи, приветствуя солнце, я облегченно села на «банку» — скамью, обтянутую роскошной белой кожей, и поняла, что жутко хочу курить. Мои сигареты и зажигалка остались в пыльнике, и я пошуровала в загашниках на катере. Этот гад, Зиновий, себя очень любил и баловал: в открытой рубке у него был устроен даже небольшой камбуз, с тефлоновой посудой, газовой плиткой на два очка, питавшейся от большого баллона. Я открыла стоячий рундук и обнаружила непочатый блок «Давидофф», батарею бутылок — от «Золотой» текилы до джина «Сильвер топ», банки с тоником и фантой и набор стаканов из толстого богемского стекла. В нижнем отсеке рундука он хранил белый хлеб в нарезке, в целлофане, салями, сардинки, банки оливок, фаршированных анчоусами, еще что-то и здоровенную банку копченых немецких сосисок.