Леди-бомж - Истомина Дарья - Страница 10

На стеллаже стоял закрепленный намертво, чтобы не ездил во время хода, новый японский радиоблок, что-то вроде музыкального центра, и динамики стереозвука были натыканы по всему катеру.

Но мне было совсем не до музыки.

Первым делом я сняла трусики, простирнула их, свесившись за борт, и повесила на кормовой флагшток просушиваться.

Вскрыла банку с сосисками, выудила пару длинных, как собачий хвост, плюхнула на сковороду и поставила греться на плитку. Гулять так гулять!

И только потом закурила из Зюнькиного блока.

Я была как в заморозке, то ли с перепугу, то ли от злости, по хребтине пробегала дрожь, и я все никак не могла согреться.

Когда-то в Москве на турфирме Витька Козин учил нас пить текилу: насыпать немного соли на сгиб между большим и указательным пальцем, приготовить ломтик лимона, лизнуть соли, махнуть напиток и засмаковать лимоном. До появления нежного утробного тепла. Лимон тут был, соль тоже, но я дернула без процедур, сковырнула пробку и отсосала. Ничего, тепло стало и так…

Я почти мгновенно приятно подкосела, почуяла, что на меня нападает зверский жрун (последний раз я лопала больше суток назад за счет Софы), выключила плитку, на которой шкварчали сосиски, и устроила себе мощный пир. В общем-то, это был тот самый пир, который во время чумы, но думать об этом я не хотела.

Откинула столик на ножке, подстелила какую-то газетку, валявшуюся на банке, и, урча, шматовала вражеские припасы.

Плакатик сразу я не заметила. Он был закреплен на дверце, отгораживающей рубку, в деревянной рамочке и под стеклом. Судя по дате, картиночка была прошлогодней. Помимо призыва «Достойных в мэры!» на лакированной финской бумаге было цветное изображение Маргариты Федоровны Щеколдиной.

Старая сучка была на нем молодой, хорошо отретушированной и почти красивой — такая сестрица Аленушка на возрасте, с мудрыми глазами, в блондинистой причесочке, в черном пиджачке и скромной кофточке. На ее харе было выражение высокой державности, ручонку она положила на книжицу с надписью «Конституция». На трехцветной ленте понизу была надпись «М. Ф. Щеколдина — законность, порядок и процветание!» И еще: «Городу нужен не хозяин, а хозяйка!»

Картиночка была завлекательная. Вряд ли ее мастерили наши местные художники. Видно, мадам в хозяйки города толкали какие-то потусторонние силы.

Про выборы мэра Гаша мне ничего не писала, и я прибалдела. Вот только такого мне и не хватает! Впрочем, мадам могли и прокатить наши сограждане, и плакат еще ничего не значил. Может быть, Зиновий его пришлепал, чтобы доставить удовольствие мамочке?

Я трескала на местной газетке, которая до сих пор называлась «Красное пламя». Воткнула нос в строчки, запятнанные жиром, и на первой страничке прочитала, что по распоряжению мэра госпожи Щеколдиной начат ремонт теплосети на улице имени Розы Люксембург.

Я протрезвела почти мгновенно. Одно дело разгрохать стекла Зюнькиной мамочке и угнать его катеришко. И совсем другое, когда замахиваешься на что? На власть!

Только теперь до меня дошло, что я покусилась не просто на наш бывший дом, но на резиденцию. Что чревато. Такое не прощается. Эта стерва уже не просто стерва, а слуга народа высшего ранга. Не знаю, как там народ, но уж она-то с меня шкуру спустит! В рамках кодекса и высокой законности. А может быть, и без них…

Растерявшись и раздумывая, я расслышала, что в небесах что-то трещит. Вылезла из катера на берег, пробежала до мыса и, раздвинув ветви кустарника, разглядела: поодаль очень низко над водохранилищем летает небольшой вертолетик, типа досаафовского, зелененький такой. Он рыскал туда-сюда, то давал кругаля, то скользил вдоль фарватера, словно вынюхивал что-то.

Похоже, что это только начало.

Больше всего мне хотелось плюнуть на все, задрать подол и бежать. Неважно куда. Лишь бы подальше.

Но я сама себя взнуздала — ловить еще не значит поймать. У меня тыща дорог, а у них, этих летающих и нелетающих, — лишь одна, которая за мной. Но ее-то они должны еще вынюхать.

Катеришко в протоке скрывали кроны деревьев, может, и не разглядят? Так и вышло…

Вертолет носило над водами долго, потом он развернулся и затрещал над фарватером, отмеченным бакенами, назад, к городу. Которого отсюда, в общем, было и не видать.

Я поняла, что нужно прежде всего избавиться от катера. Ну, и о своем светлом будущем подумать. Хотя бы на день-два. В дальнейшее заглядывать пока просто не имело смысла.

Я собрала, расстелив Зюнькин халат, кое-что из консервов, сунула в узел початый блок сигарет, хлеб, текилу, снесла все на бережок. Сняла с флагштока свои просохшие трусики и разодрала, разбив стекло, плакатик в клочья. Хотя последнее, кажется, было лишнее.

Судя по датчику на панели управления, бензина в баке оставалось немного. Но Зюнька был запасливый, в отсеке на корме я обнаружила две полные канистры с горючкой.

Я разделась донага, оставила одежду под кустиком и сызнова забралась на посудину. На часах на панели показывало всего лишь полпятого утра, летом светлеет рано. Это было хорошо, московские байдарочники, если такие имеются, еще дрыхнут в своих палатках по берегам. И может быть, никто ничего не засечет.

Я включила движок, сползла на заднем ходу с отмели на глубину, развернула катеришко и потихонечку вывела его из протоки на простор водохранилища. Отогнала от входа в протоку метров на сто, заглушила мотор и занялась делом. Конечно, я в диверсионных тонкостях не волоку, к спецназу, группе «Альфа» или «Вымпелу» отношения сроду не имела, но мозги-то у меня всегда были.

Так что кое до чего я додумалась совершенно самостоятельно. То есть обильно полила бензином корму и кокпит, вскрыла вторую канистру и поставила ее ближе к рубке и камбузу. Для надежности включила газовую плитку и зажгла обе горелки. Когда испарения бензина достигнут пламени, канистра рванет как надо.

Я закрепила баранку руля, чтобы катер уходил прямо, а не вилял или, не дай бог, не развернулся бы и попер обратным ходом, врубила мотор, и, когда катер двинулся, отбежала на корму, подожгла зажигалкой давешнюю газетку, и, когда она полыхнула, швырнула ее на настил, мокрый от бензина. Пламя рвануло совершенно бесцветно, я оттолкнулась и, заорав, сиганула в воду.

Возможно, я поставила олимпийский рекорд, буровя мощным кролем до бережка, но, когда, задыхаясь, выползла на мокрый песок и оглянулась — катер, совершенно целехонький, уходил от берега, слегка покачиваясь, и никакого пламени на нем я не видела.

Задуло его, что ли?

Я смотрела, разинув рот и обхватив голые плечи руками и ежась, а он все отплывал и отплывал. И лишь слабый дымок над рубкой показывал, что там все-таки что-то происходит. Не знаю, от чего заработала звукоустановка, может быть, там замкнуло какие-то прогоравшие провода, но вдруг изо всех Зюнькиных динамиков рвануло мощно: «Осе-е-ень! В не-е-е-бе жгут корабли!» Хриплый голос катился, как шар, отскакивая от воды, а я взвизгнула от испуга.

На миг мне показалось, что я свихнулась, что там, на катере, кто-то есть. Потому что он безмятежно чапал, удаляясь, и уже почти достиг первого бакена.

И тут наконец рвануло…

Наверное, сработал не столько бензин, сколько стационарный баллон со сжиженным газом. Потому что рубку разнесло вдрызг, и посудинка ушла под воду носом вперед, высоко запрокинув корму, под которой крутился бешено винт. Над водой поплыло облако редкого черного дыма, а на поверхности воды заплясало пламя, — растекшись, догорала горючка.

Через полчаса, согнувшись под узлом, как вьючный верблюд, я улепетывала что есть духу. И блаженно ухмылялась — это тебе, Зюнечка, тебе, хитромудрый мой. От той самой Лизаветы. С приветом, значит, и наилучшими пожеланиями, гад ползучий!

Мне везло. По пути никто не встретился, только небольшое стадо коров паслось на травке между мощными дубами в сквозном дубняке, но они бродили беспривязно и пастуха при них не было. Да еще раз я обогнула оранжевую палатку на берегу протоки, возле которой лежала двухместная байдара.