Мурзик - Исаков Дмитрий - Страница 35

– Зачем?

– Приемник надо будет передавать…

– Продавать.

– Какая разница. С условием временной нереализации микросхем.

– И чем это мотивировать?

– Тем, что цена на незнакомый товар сейчас мизерная, а держать у себя приемник и тем более первому начать сбывать микросхемы при вашей тотальной полицейской системе – настоящее самоубийство. Обязательно загребут и припаяют на полную катушку, политику!

– Да-а!

– Вот так и объяснять каждый раз, когда отдается приемник, и это будет как бы игра – кто первый не выдержит и начнет продавать! А как только товар появится на рынке, вы сразу же об этом узнаете и тогда продадите его по настоящей цене, рублей за двести-триста за штуку.

– А если ими завалят рынок?

– Не завалят. Обязательно рано или поздно приемник загребут, и тогда все будет нормально.

– Понятно.

– И уже Шурик должен отдать приемник совершенно незнакомому человеку, чтобы вас не загребли. Понял?

– Понятно! Но как же насчет музыки?

– А насчет музыки все очень просто! Не все такие умники как ты, и когда будешь проводить инструктаж об использовании микросхем, говори только о радио и телевизорах и наплети что-нибудь про пробой полевых транзисторов от статического электричества, и страшно накажи, что их можно ставить только в радиоприемные устройства – и все, а то микросхемы будут гореть.

– Думаешь, пройдет?

– Конечно. Уж слишком хорошо они работают, чтобы кто-нибудь додумался транжирить этот дефицит и ставить подряд в одно устройство две микросхемы. Ведь только вторая микросхема, как я понял, начинает реставрировать и синтезировать музыку, а первая только убирает шумы, повышает чувствительность, избирательность, ну и переводит обыкновенную речь.

Димик почесал свой загривок, и не найдя достойных аргументов, согласился со мной. На прощание я еще раз предупредил его, чтобы он непременно сегодня наделал микросхем и избавился от приемника. А чтобы он не расстраивался, я пообещал ему еще одну пачку денег. Я бы ему сразу же их дал, но у меня их с собой не было, и, как показали дальнейшие события – хорошо что их у меня с собой не было!

Как только мы вошли к себе в номер – нас начали «вязать».

Только на Лубянке, в кабинете следователя я узнал, где мы прокололись.

Мой настоящий паспорт в кармане варенок. Его нашла горничная и сразу же заложила, сволочь. Хотя если честно, то просто честный человек, ведь судя по тому, как с нами разговаривали, нас принимали за американских супершпионов.

Следователь долго любезно обхаживал меня, время от времени вставляя в разговор английские словечки, угощал меня «Кэмелом» и я, даже обнаглев, потребовал от него жвачки, о чем он обязательно обещал поспособствовать, и все шло даже очень хорошо (хотя, на Лубянке такого не бывает с такими как я), но тут открылась дверь, и в кабинет ввели Димика.

Димик был явно напуган, что было в порядке вещей. Но надо отдать ему должное – когда его усадили напротив меня, он, решив испытать все-таки судьбу, состроил зверскую рожу и прошипел в мою сторону:

– Кто это?

Следователь внимательно изучал нашу реакцию, и я решил тоже покуражиться.

– А! Это тот дурачок, которому посчастливилось быть похожим на меня и у которого наши люди скопировали паспорт, – лениво прошамкал я, совершенно не надеясь на положительный эффект.

Уж слишком притянута за уши была придуманная мной за эти секунды версия, и я приготовился к граду вопросов о штампах в моем паспорте, и зачем вообще он мне был нужен, и небось они уже знали о нашем визите к Димику и так далее.

Но как ни странно, ни сейчас, ни позже версия с Димиком больше ни разу не обсуждалась.

Это можно было объяснить происками моего второго интеллекта, а скорее всего кэгэбэшники до того были рады, что поймали нас и принимали, видно, за большие шишки, и им так хотелось побыстрее доложить о победе над нами, тем более мы сразу раскололись, что думать о каких-то там мелких нестыковках ну совершенно было некогда.

Да и зачем? И вот на протяжении двух месяцев я упорно морочил им голову. Я придумал страшную историю о секретном плане подготовки агентов для засылки в СССР. Наплел, что меня с пеленок готовили в шпионы в специальной школе, где говорили только по-русски (вот почему я не знаю английского), и когда мне не верили и вкалывали психотропные «сыворотки правды», я на все поставленные вопросы отвечал как надо, а те вопросы, на которые мне не следовало отвечать, они мне не задавали. («Вы не путешественник во времени?» и в этом духе!).

Как потом оказалось, мне здорово подыграла Мурзилка, которая с испугу решила молчать до последнего, пока не станут бить, и так кабанела, что никто даже не засомневался в ее несоветском происхождении. (Советские девушки так не капризничают!).

Да тут и я поставил твердое условие, что буду с ними сотрудничать, если Мурзилка все время будет со мной!

Тут вы, конечно, вспомните о кулоне?

А кулон-то отобрали у нас еще в номере, но самое страшное было в том, что я все ждал, когда они его нам предъявят и, не дождавшись, сам спросил о нем, на что следователь, сделав круглые глаза, показал мне протокол обыска, в котором никакой кулон не значился.

Вот и все! Кулона нет, и хотя Мурзя со мной в заточении, мы навечно пленники КГБ. У меня наступила апатия и, как следствие ее, мной овладел какой-то мазохистский цинизм. Я врал следователю, и он это все хавал.

На один из постоянных вопросов о цели нашей засылки я с самого начала заявил, что заслан Американским Империализмом в лице Центрального Разведывательного Управления с целью дестабилизации существующего режима, сбора стратегической информации и проведения диверсионной деятельности. На вопрос, как я намеревался дестабилизировать режим, я начинал рассказывать политические анекдоты. Слушая меня, у КГБ бальзам разливался по сердцу (которое всегда было холодное). С моих слов, стратегическую информацию я собирал, толкаясь в гуще народа и изучая настроения масс. О диверсионной деятельности я сказал, что должен был ждать условного сигнала, чтобы грохнуть какого-нибудь вождя. Ну, и всякую другую бредятину!

Я даже решил немного помочь родному военно-промышленному комплексу (Российскому, конечно) и сообщил, что узнал из случайного разговора рабочих у проходной 45-го завода, куда я должен был перейти на работу в декабре 1979 года: «Немудрено, что мы отстаем от американцев в авиации, если до сих пор на заводе стоят трофейные станки!». Может, после этой информации станки заменят, и наши самолеты будут лучше и не дешевле американских.

Про Мурзилку что можно сказать? Она была молодцом: когда надо было – кабанела, лишнего не говорила и, как истинно русская женщина (хотя русской ее можно назвать только эмпирически, – основные составляющие ее крови были хохляцкие, польские и еще черт знает какие) в безысходной своей надежде и вере в счастливый конец была, как ни странно, паинькой и меня не расстраивала.

Потом я буду вспоминать эту отсидку с теплой грустью.

В конце второго месяца нашего пребывания на Лубянке они меня поприжали: говори, мол, зачем тебя заслали, вражина?

Ну я, конечно, упираться не стал и смело так отвечаю, что за самым главным секретом. «В какой области?» «В самой что ни на есть стратегической!» «Космос?» «Да нет, говорю, здесь мы все знаем – и про „Энергию“ с „Бураном“, и что Гагарин до сих пор жив».

Они бледнеют и выбегают по очереди к начальству. А я сижу, улыбаюсь, и знай «Кэмел» покуриваю. «А где тогда, – опять спрашивают? В авиации?» «Нет, говорю, про Су-27 тоже все знаем – хороший самолет». Опять забегали, «Где, говори, вражина». Ну, я им про Т-80 да подлодку «Комсомолец», которая должна утонуть, а еще, говорю, на Чернобыльской АЭС диверсию наши люди готовють, взорвать ее хотять. И про Щелокова в ЦРУ знают, и про Рашидова. У них уже языки изо ртов вылезли, в глазах всемирная тоска. И еще список завербованных агентов даю, а там одни верные ленинцы: Романов, Медунов, Лигачев, Полозков, Стародубцев и Нина Андреева!