Следствие защиты - Ирвинг Клиффорд - Страница 46

– Как только я доем яичницу. Она восхитительна. Она просто великолепна. Это лучшая яичница из всех, какие я когда-либо ел.

Мари рассмеялась и дружелюбно посмотрела на него своими синими глазами.

В полдень, в разгар летнего зноя, Уоррен подъехал к конюшням Германн-парка. Сарай был пуст. Горшок с остатками жареных свиных шкварок исчез. Какой-то чернокожий мужчина был поглощен работой в стойлах.

– Здесь были двое парней, – сказал Уоррен. – Двое мексиканцев.

– Они ушли.

– Давно?

– За день до моего прихода.

– А когда это было?

– В четверг … в пятницу.

– Я в это не верю. Куда они ушли? Кто-нибудь знает?

Мужчина пожал плечами.

Ушли. Исчезли, как однажды отсюда исчез Гектор, как исчезнет царапина на крыле “мерседеса”. Как исчезнет и без того ничтожный материал для защиты Куинтаны, если Уоррен не отыщет Педро. Он отчаянно топнул ногой по утрамбованной беговой дорожке. Нужно было приехать сюда на прошлой неделе – приезжать по два раза в неделю, чтобы держать Педро в поле зрения. Следовало поселить этого мексиканца в гостиницу. Дать ему побольше денег. И поехать в гараж Джонни Фей, а не к клубу, или нанять для этой работы профессионала.

От внезапно нахлынувшей злобы кровь застучала в висках. Уоррен почувствовал, что голова его закружилась и, пошатываясь, добрел до тенистого места, на несколько минут прижавшись к стволу дерева, к его шершавой поверхности, покрытой рябью солнечных пятен.

Уоррен поехал назад, в свой офис на Монтроз, чтобы найти утешение в холодном пиве, темной комнате и покаянной тишине.

На телефонном автоответчике мерцал красный огонек. Первый спокойный мужской голос принадлежал Артуру Франклину, адвокату, занимавшемуся разводом Чарм, который попросил Уоррена перезвонить ему в любое удобное время.

О'кей, Артур Франклин. Это мы сделаем.

Вторым был голос Джонни Фей Баудро. “Позвоните мне завтра, – приказывала она. – Я хочу с вами встретиться. Нам есть о чем поговорить, дорогой мой адвокат.”

Ее апартаменты располагались на восемнадцатом этаже недавно выстроенного кирпичного здания, выходившего фасадом на Техасский медицинский центр, с видом на центральные районы Хьюстона. В зеркальных стеклах и стальных переплетах окон отражалось солнце. Уоррен ожидал увидеть современный интерьер, однако гостиная Джонни Фей скорее напоминала жилище старой леди – вся она была переполнена достопамятными вещицами и аляповатой мебелью. С каждой стены угрюмо глядели фотографии в золоченых рамках: ее мать, отец, братья, сама Джонни Фей, молодая и невинная. Все полки были уставлены безделушками, чашками, кувшинами, вазами и фарфоровыми статуэтками. В гостиной стояли старинные дедовские часы и висела одна написанная маслом картина, изображавшая закат на Западе. И сервант, и бюро красного дерева были на гнутых ножках. Ковер – выцветший Шираз, портьеры – из розовато-лилового дамаска, телевизор – огромный “RCA-консул”. В застекленном книжном шкафу громоздились горы всевозможной макулатуры.

– Как видите, – сказала Джонни Фей, – я коллекционер.

На ней были золотые чувяки с кисточками и блестящий, расшитый золотом брючный костюм, мягко подчеркивавший ее роскошные формы и тонкую талию. Усевшись в дорогое кресло времен королевы Анны, Джонни Фей поставила ноги на расшитую подушечку. Рядом с креслом, на кофейном столике, стоял кувшин с ледяным чаем и розетка с тонко нарезанными дольками лимона.

– В ту же минуту, как только я получила этот звонок, якобы, из Корпус-Кристи, я догадалась: здесь что-то не то. Вам следовало бы с большим уважением отнестись к моему шестому чувству, адвокат. И если это звонила не моя мама, что я довольно быстро выяснила, то кто же? Кто-то хотел убедиться, что я в клубе, и чертовски заторопился. Но почему? Вот о чем я спросила себя …

Джонни Фей подняла свой бокал с ледяным чаем, что следовало рассматривать как тост в честь ее проницательности.

– Поэтому я отослала одного парня охранять вход в мой дом, а Фрэнки приказала глаз не спускать с клуба на случай, если здесь произойдет что-то странное. Так оно и вышло. Вы сейчас выглядите, как раздавленное собачье дерьмо. Но вы получили по заслугам, и жаловаться вам не на что.

– Есть у вас что-нибудь болеутоляющее? – спросил Уоррен.

– У меня есть бауэр, тиленол, экседрин и мидол. К тому же имеется прекрасная сонорская травка и превосходный кокаин.

Она была не только коллекционером, но и запасливым покупателем.

Джонни Фей вышла из комнаты и вернулась с подносом, уставленным всевозможными медикаментами. Уоррен проглотил две таблетки аспирина и запил их холодным чаем. После этого Джонни Фей открыла красивую маленькую коробочку из кашмирского папье-маше; там лежали полдюжины аккуратно скрученных сигарет с марихуаной и небольшой целлофановый пакетик с белым порошком. Джонни Фей выбрала одну сигарету и прикурила ее от золотой зажигалки “Ронсон”. Когда Уоррену тоже было предложено угоститься, он подумал: а какая, к черту, разница? В любом случае все это похоже на сумасшествие!

Горячий дым буквально пронзил легкие. Кончики пальцев начало покалывать.

– Вы мой адвокат, – сказала Джонни Фей, – и предполагается, что я должна быть с вами откровенной. Но это улица с двусторонним движением. Поэтому я полагаю, что тоже имею право знать, что особенного в моем автомобиле, если вам даже захотелось иметь его фотографию в своем альбоме. Но, – добавила она лукаво, – спрашивать об этом вас я не собираюсь, потому что вы обязательно солжете. И это разозлит меня еще больше. Так что молчите, адвокат, и слушайте меня.

Все было так цивилизованно, культурно. Уоррен сидел рядом с женщиной, которая, по всей видимости, убила троих людей – троих, о коих ему было известно. Эта женщина поила его чаем, давала ему аспирин, и он за компанию с нею курил марихуану. Вот с чем приходится сталкиваться, если ты адвокат. Но где-то должен быть и предел…

– Вы все еще мой адвокат, – сказала Джонни Фей, словно прочитав его мысли. – И я нуждаюсь в вашем совете. Если я совершила другое преступление, может ли это выплыть на суде по поводу случившегося с Клайдом? Могут ли меня спросить об этом?

Уоррен насторожился, но он был обязан отвечать честно.

– Вас могут спросить об этом на перекрестном допросе, – сказал он, чувствуя себя человеком, стоящим на краю пропасти, – если у них есть веские основания считать вас виновной. Однако они будут связаны вашим ответом. Они не смогут повредить вам, не предъявив доказательств того, что вы совершили другое преступление.

– Даже убийство?

– Да, даже убийство.

– И даже если это убийство того вьетнамского парня, которого, по вашему мнению, убила именно я?

Уоррен почувствовал, что бледнеет. Значит, это была правда.

– Да, – сказал он.

– Хорошо. Это сделала я. В целях самообороны. Я вынуждена была это сделать.

Сердце Уоррена застучало в каком-то странном ритме. Но он осторожно проговорил:

– Вы застрелили его на Уэслайн-Террас, на автомобильной стоянке рядом с заведением “Прачечная и химчистка”. Вы использовали пистолет 32-го калибра, который впоследствии бросили в “Дампстер” одного гостиничного комплекса.

Ничего не сказав, Джонни Фей сделала глубокую затяжку, затем протянула сигарету Уоррену. Он отрицательно покачал головой.

– Но почему? – спросил он, совершенно ошеломленный. Джонни Фей рассказала…

Когда в тот день она со своими ценными приобретениями и целой кучей непотраченных денег возвращалась из “Лорд энд Тейлор” и “Нейман”, ей предстояло вступить в сражение со светофорами либо на Уэстеймер, либо на юго-западной автостраде. Джонни Фей выбрала автостраду.

Машины впереди нее – настолько, насколько было видно невооруженным глазом, – едва тащились. Авария, решила она, или в дрянном пикапе у какого-нибудь олуха прямо на скоростной линии кончилось масло. Пробираясь в своем “мерседесе” ползком со скоростью пятнадцать миль в час, Джонни Фей до отказа включила кондиционер, закурила “Мальборо” и поставила кассету с “Лед-зеппелин”.