Король долины - Ирвинг Клиффорд - Страница 31

Спать он лег на свободной кровати в маленькой комнатке мальчиков. Но как только он стащил с себя джинсы и шерстяную рубашку и свернулся клубком под холодными простынями, стараясь двигаться потише, чтобы не разбудить мальчиков, послышался шепот Кэббота:

— Дядя Клей!..

— Да, — тихо сказал он, — это я.

— Мы не спим. Мы тебя дожидались.

— Ну… но вам надо спать.

— Дядя Клей, ты собираешься драться с Кайли?

— Я… что? — резко переспросил он.

— Мы подслушивали под дверью, мы с Томом. Мы слышали, как папа рассказал тебе, что Маккендрик побил дедушку Уэтмора. Он треснул дедушку Уэтмора в живот, а потом этот второй парень схватил его за шиворот и ударил об столб. Ты будешь за это драться с ним, дядя Клей?

— Я собираюсь говорить с ним, — прошептал Клейтон. — А теперь замолчите и ложитесь спать.

На несколько секунд стало тихо, но потом подал голос Том.

— Дядя Клей, ты научишь нас стрелять из револьвера?

— А зачем вам нужно стрелять из револьвера? — пробормотал Клейтон.

— На случай если эти типы придут сюда снова — мы с Кэботом им покажем!

Клейтон тихо рассмеялся, уткнувшись в одеяло.

— В таком случае я не стану учить вас.

Мальчики обиженно заныли, и Клейтон сказал:

— Тсс…

— Разве не правда, — спросил Том, — что ты — самый лучший стрелок в долине?

— Может так, может нет. В любом случае, мальчики, если хотите научиться стрелять, то попросите вашего папу.

— Он не станет учить нас. Он не носит револьвер и он не умеет им пользоваться. Если кто и может нас научить, так это только ты, дядя Клей.

— Ну, может, как-нибудь в другой раз, — сонно сказал Клейтон. — Может, на следующий год.

— На этот год! — взмолился Кэбот.

— Ну ладно, на этот год — но только если ваш папа скажет, что можно, и если вы пообещаете мне не набрасываться на Билла Кайли, пока я вам не дам разрешения.

— Мы даем слово!

— Ладно, тогда спите. Давайте, закрывайте рты. Я устал сильно.

Послышался шелест — маленькие тела зарывались поглубже в нагретые постели. Клейтон перекатился на живот и начал тереть ноги друг о друга, чтобы скорее прогнать холод из костей. Он уже начал задремывать, когда донесся тихий голос Тома:

— Помни, дядя Клей, — ты обещал.

Он что-то буркнул и провалился в глубокий сон.

Утром, едва рассвело, он позавтракал и поехал в город. Мальчики за едой ему ничего не говорили, только торопливо и заговорщицки пробормотали «Доброе утро, дядя Клей», но глаза у них горели — они верили, что он выполнит свое обещание. Лестеру он об этом говорить не стал.

Когда он добрался до города, облака над восточной цепью Сангре начали разрываться, и тонкие лучи солнечного света здесь и там падали на тающий снег. Если бы кто-нибудь внимательно следил за горными склонами, то увидел бы, как белые пятна медленно становятся серыми, потом бурыми, по мере того, как облака уходят на юг и утреннее солнце делает свое дело. Но Клейтон не следил за склонами; его глаза бродили вдоль главной улицы городка, он пытался оценить темп движения на улице и городской шум.

Он проехал мимо платной конюшни по направлению к гостинице «Великолепная», люди на улице кивали ему, а потом, когда он проезжал мимо, начинали торопливо перешептываться между собой:

— Из Таоса вернулся, — уловил он чей-то шепот.

— Молодой Рой…

Перед «Великолепной» он привязал мерина к коновязи на солнышке. Он уже видел Риттенхауза в кресле-качалке. Риттенхауз глядел в его сторону, но дальше, не на него, а на далекие горы, и ничем не показал, что видит его.

Клейтону его собственные шаги по расшатанным деревянным ступенькам показались слишком громкими. Ветшает гостиница, подумал он. Он остановился в четырех футах перед Риттенхаузом и внятно проговорил:

— Привет, Эд. Я только что возвратился.

Риттенхауз угрюмо кивнул. После удара он немного прибавил в весе, и кожа вокруг рта и глаз у него слегка припухла. Теперь это было полноватое лицо человека, ведущего неподвижный образ жизни.

— Я рад видеть тебя, Эд. Как ты себя чувствуешь?

— У меня все в порядке, — ответил Риттенхауз. — А ты как?

— Ну, я вернулся, — Клейтон негромко рассмеялся. — И тут же услышал, что у вас здесь возникли осложнения. Я слышал, Кайли влез в твои сапоги и принялся пинать ими людей.

Тут Риттенхауз усмехнулся, быстро протянул руку и схватил Клейтона за запястье. Усмешка у него была голодная, мрачная и жадная.

— Сядь-ка, — приказал он, — вот тут, на перила. Я знал, что ты вернешься, знал, что ты не сбежал.

— Сбежал?.. — удивился Клейтон. — Кто такое сказал?

— Никто не говорил, просто я подумал, что ты мог бы сбежать. Садись. — И, когда Клейтон послушался, он продолжал: — Да, есть тут у нас сложности. Первым мне Сэм Харди сказал, а потом еще трое или четверо говорили. А я сижу тут, как… как… — внезапно глаза у него затуманились, подернулись подступившими слезами. Голос сломался. — …как беспомощный старик, Клейтон…

— Эд…

— Я послал за Кайли. Так ты знаешь, что он сделал? Он вместо себя прислал этого парня Маккендрика, сказать мне, чтоб я думал про свои дела и не лез в чужие. Он сказал мне… если бы я по-прежнему был со своими револьверами, Клейтон… даже вот таким калекой, я бы его пристрелил на месте. А теперь, когда ты вернулся… — он по-детски улыбнулся, — ты это сделаешь за меня.

— Сделаю — что?

— Прикончишь этих троих. Билла Кайли… я ж ему доверял как сыну… и остальных двоих.

Клейтон не спеша закурил.

— Я хочу поговорить с ними, Эд. Я не собираюсь приканчивать их, я только хочу им чуток мозги вправить. Они меня послушают. Они малость распустились, потому что ты стал беспомощным, а Гэвина нет в долине, и некому их приструнить.

— Они тебя не послушают, — Риттенхауз покачал головой. — Они тебя в грош не ставят, ты для них просто сбесившийся мальчишка, который бегает по шлюхам в Таосе. Единственный язык, на котором они станут с тобой разговаривать, — это язык револьверов. Трое против одного, Клейтон, — к таким типам только повернись спиной, и ты мертвый.

— Я не собираюсь поворачиваться к ним спиной, но я и не начну стрелять в человека, прежде чем не поговорю с ним мирно. Кайли мне никогда не наступал на мозоли. Я не особенно его люблю, но нельзя ведь набрасываться на человека только потому, что тебе не нравится, как он разговаривает с людьми.

— Нет, это не сын Гэвина говорит, — горько вздохнул Риттенхауз.

— Это я говорю. Где сейчас Кайли?

— Если ты сын Гэвина, то ты не станешь тратить слова на этого парня. Он сейчас у себя в канцелярии, собирает, как он выражается, «плату за защиту». А теперь исполни свой долг, Клейтон.

Клейтон вздохнул.

— Эд, я с этим управлюсь по-своему.

Риттенхауз посмотрел на него долгим взглядом.

— Я в первый раз пустил в ход револьвер, когда мне было семнадцать лет, — сказал он. — В Абилине это было, в салуне. Один мексиканец чумазый устроил там скандал и замахнулся ножом на моего друга. А я тогда носил старый однозарядный «Кольт» — всего один шанс, так что лучше бить в самое яблочко. Я ему всадил пулю прямо в сердце, этому чумазому, и было мне тогда всего семнадцать лет. А тебе сейчас двадцать, Клей. И ты ни разу в человека не стрелял. Ты же сын Гэвина. Тебе нельзя быть трусом.

Клейтон развернулся на месте, прошел по крыльцу к ступенькам, потом, перейдя улицу, остановился возле своего коня. Темные глаза Риттенхауза следили за ним. Клейтон крепко стиснул зубы, глаза у него пылали. В нем бушевала холодная ярость — не столько против Кайли, даже не против Риттенхауза. Эту ярость вызывало положение, в котором он сейчас оказался: сын Гэвина, преемник Гэвина, правая рука Гэвина и его мститель. Он стоял возле коня, положив ладонь на его теплый бок. Конь довольно всхрапнул. Десять лет назад, мальчиком, он сел на этого коня, и теперь они были привязаны друг к другу так сильно, как это возможно между человеком и животным. Клейтон продолжал гладить бок коня, ожидая, пока очистятся глаза и сухость исчезнет изо рта.