Мир глазами Гарпа - Ирвинг Джон - Страница 99

Это был типично курортный, «летний» городок, сознающий смену сезонов только по присутствию или отсутствию приезжих. Огромный дом Дженни Филдз, с его добела отполированными песком и ветром стенами, с его крытыми галереями и мансардами, стоял на отшибе, в самом конце Оушнлейн, и был единственным жилым зданием среди серо-зеленых дюн и белых песчаных пляжей. Порой по берегу пробегала собака, принюхиваясь к выброшенному на песок плавнику цвета старой кости; иногда по опустевшему в межсезонье пляжу гуляли, изучая и собирая ракушки, пенсионеры, жившие в нескольких милях от дома Дженни (и дальше от моря) в своих летних домиках. Зато летом там всегда было полно детей, и собак, и нянек; и всегда на водах залива качались одна-две яркие красивые яхты. Но ранней весной, когда Гарпы переехали сюда, берег казался совершенно пустынным. После высоких зимних приливов пляж был завален плавником и водорослями. А Атлантический океан в апреле и в мае был сине-зеленого цвета — такого же, как синяк, украшавший переносицу Хелен.

В межсезонье любого приезжего в городке «вычисляли» мгновенно. Обычно это были женщины, искавшие «знаменитую Дженни Филдз». Летом они порой тратили целый день в толпе курортников, и никто не мог им сказать, где живет Дженни. Зато постоянные обитатели Догз-Хэд-Харбор это знали отлично. «Последний дом в самом конце Оушнлейн, — говорили они несчастным женщинам и девицам, которые спрашивали, где живет Дженни Филдз. — Большой дом, как гостиница, золотко. Ты его никак не пропустишь».

Порой бедняжки все же сперва забредали на пляж и долго смотрели на дом Дженни издали, прежде чем решались постучаться и спросить, дома ли Дженни; иногда их замечал Гарп — по двое или по трое женщины сидели на корточках на продуваемых ветром дюнах и наблюдали за домом, словно пытаясь определить уровень сочувствия, заключенный внутри. Если их было несколько, они сперва что-то обсуждали, а потом выбирали одну и отправляли ее к дому, а сами оставались на дюнах смиренно ожидать ее возвращения, словно собаки, которым дали команду «сидеть!».

Хелен купила Дункану подзорную трубу, и теперь он из своей комнаты не только любовался морским пейзажем, но и шпионил за боязливыми гостьями Дженни, часто сообщая об их присутствии на берегу задолго до того, как кто-то из них решался постучать в дверь.

— Это опять к бабушке! — возвещал он, все время подстраивая фокус. — Вон той года двадцать четыре. А может, четырнадцать. У нее голубой рюкзак А в руке апельсин, но вряд ли она собирается его есть… С ней там еще кто-то, но ее лица я не вижу. Она ложится на землю. Нет, ее тошнит. Нет, на ней что-то вроде маски. А может, это мать той, первой? Нет, скорее сестра… Или просто подружка… А вот теперь эта первая ест свой апельсин. Мда-а, зрелище не очень приятное… — После этих сообщений Дункана Роберта тоже решала посмотреть, а иногда к ней присоединялась и Хелен. Но дверь несчастным гостьям чаще всего открывал именно Гарп.

— Да, Дженни Филдз — моя мать, — говорил он им, — просто сейчас ее нет дома, она поехала за покупками. Но вы проходите, пожалуйста. Если хотите, можете подождать ее, она скоро вернется. — И он старался обязательно улыбнуться, хотя бы одними глазами, и одновременно рассматривал незнакомку так же внимательно, как пенсионеры на пляже — свои ракушки. Пока не зажила сломанная челюсть и не сросся прокушенный язык, Гарп открывал таким посетительницам дверь, вооружившись готовым запасом записочек. Многие из них этому не удивлялись, потому что и сами могли объясняться с посторонними только таким способом.

«Привет, меня зовут Бет. Я из джеймсианок».

И Гарп в ответ протягивал свою записку. «Привет, меня зовут Гарп. У меня сломана челюсть». И он улыбался гостье и вручал ей следующую записку — в зависимости от ситуации, — например, такую: «На кухне топится печка, это по коридору налево». Или такую: «Не расстраивайтесь. Моя мать скоро вернется. Кроме того, в доме есть и другие женщины. Хотите с ними познакомиться?»

Именно в этот период Гарп опять начал носить спортивную куртку, не из ностальгии по Стиринг-скул или по Вене и, разумеется, отнюдь не из необходимости быть более или менее прилично одетым — в Догз-Хэд-Харбор Роберта казалась единственным человеком, кому было не все равно, что на ней надето, — а просто из необходимости иметь побольше карманов: куда иначе девать записки, блокнот и карандаш.

Он пробовал заняться бегом, но эти попытки пришлось оставить: любая встряска вызывала сильную боль в сломанной челюсти и в прокушенном языке, который на бегу задевал зубы. Тогда Гарп стал совершать многомильные прогулки по песчаному пляжу. Однажды, возвращаясь после такой прогулки, он увидел, что у дома остановилась полицейская машина и полицейский помогает вылезти из нее молодому человеку, прикованному к нему наручниками. Вдвоем они поднялись на высокое крыльцо, и полицейский спросил:

— Мистер Гарп?

Гарп, надевавший для своих пеших прогулок костюм для бега, то есть шорты и майку, не имел при себе ни одной готовой записки, а потому просто кивнул утвердительно: да, я мистер Гарп.

— Вы знаете этого молодого человека? — спросил полицейский.

— Ну конечно же он меня знает! — воскликнул юнец в наручниках. — Только вы, копы, ни в жисть человеку просто так не поверите! А все потому, что просто не умеете расслабляться]

Это оказался тот самый парнишка в пурпурном кафтане, которого Гарп когда-то выпроваживал из будуара миссис Ральф. Та ночь казалась Гарпу страшно далекой, словно прошло уже несколько лет, и он решил не признаваться, что узнал нахального юнца, однако кивнул.

— У парня нет денег, — пояснил полицейский, — он не живет ни в одном из здешних домов и к тому же безработный. Он также нигде не учится. А когда мы позвонили его родственникам, те заявили, что понятия не имеют, где он «ошивается» в последнее время, — похоже, их это не очень-то и интересовало. Но он твердит, что сейчас проживает у вас и что вы сможете за него поручиться.

Говорить Гарп, разумеется, не мог. Он указал на свои повязки и швы и изобразил, будто пишет у себя на ладони.

— Господи, когда это вам скобки на зубы надели? — поинтересовался юнец. — Обычно их в более юном возрасте надевают. К тому же у вас самые идиотские скобки, какие я только видел в жизни!

Гарп написал на обороте квитанции о нарушении правил дорожного движения, которую ему протянул полицейский:

«Хорошо, я поручусь за него. Но объяснять ничего не буду, потому что у меня сломана челюсть».

Юнец прочел записку через плечо полицейского.

— Ого! — ухмыльнулся он. — А что произошло с другим парнем?

Он потерял три четверти своего пениса, мысленно ответил ему Гарп, но писать это на обороте квитанции не стал. Он вообще больше ни слова не написал.

Как выяснилось, сидя в тюрьме, парнишка прочел романы Гарпа.

— Если б я тогда знал, что вы такие книги пишете, — сказал он, — никогда не повел бы себя так хамски.

Звали парнишку Рэнди, и впоследствии он стал поистине фанатом творчества Гарпа. Гарп вообще был убежден, что основную массу его поклонников составляют люди никому не нужные беспризорники, брошенные или просто одинокие дети, пенсионеры, просто чудаки не от мира сего, и лишь очень небольшая часть его читателей — люди нормальные, не страдающие никакими болезнями или пороками. Однако Рэнди явился к Гарпу так, словно отныне тот стал его истинным и единственным гуру, которому Рэнди будет беспрекословно повиноваться. И дух сострадания и гостеприимства, витающий под крышей дома Дженни Филдз, не позволил Гарпу попросту дать этому парнишке от ворот поворот. Роберта Малдун взяла на себя обязанность кратко ввести Рэнди в курс дела и рассказать об аварии, в которую попали Гарп и его семейство.

— А кто она, этот большой славный цыпленочек? — восхищенным шепотом спросил Рэнди у Гарпа.

«Разве ты не узнаешь ее? — написал Гарп. — Это же знаменитый «крепкий орешек» из «Филадельфия Иглз!».

Особого восторга от присутствия Рэнди в доме Гарп явно не испытывал, однако даже это не могло охладить влюбленного пыла Рэнди; во всяком случае, восторга в нем поубавилось далеко не сразу. Он старался как мог — например часами развлекал Дункана.