Мир глазами Гарпа - Ирвинг Джон - Страница 100

«Бог его знает, о чем он рассказывает Дункану, — жаловался Гарп Хелен. — А что, если о своих экспериментах с наркотиками?»

— Во всяком случае, сейчас Рэнди наркотики абсолютно не употребляет, — успокаивала Гарпа Хелен. — Твоя мать с ним долго беседовала.

«Значит, он рассказывает Дункану захватывающие истории о своем криминальном прошлом», — тревожился Гарп.

— Разве ты не знаешь? Рэнди хочет быть писателем, — ответила ему Хелен.

«Все хотят быть писателями!» — возражал Гарп.

Но это была неправда: сам он писателем больше быть не хотел. Когда пробовал писать, в голове у него крутилась одна-единственная ужасная тема, то самое, о чем ему необходимо было поскорее забыть, а не лелеять страшные воспоминания и уж тем более не оживлять и не нагнетать их с помощью своего искусства. Это смахивало на безумие, но стоило ему подумать о письменном столе, как тотчас явились видения прошлого и все та же неизбывная тема приветствовала его косым злобным взглядом, грудами развороченной плоти, запахом смерти… И Гарп даже избегал садиться за письменный стол.

Наконец Рэнди уехал — к великому огорчению Дункана. Зато — к огромному облегчению Гарпа, который никому не показал ту записку, которую оставил ему Рэнди на прощанье:

«Я никогда не буду так же хорош, как вы, — нив чем. Хотя, если честно, вы могли бы проявить хоть капельку великодушия и не тыкать меня носом в то, что и без того уже ясно*.

Итак, я — недобрый, думал Гарп. Ну, что у нас еще новенького? Записку Рэнди он выбросил.

Когда Гарпу наконец сняли швы и он перестал ощущать свой язык как сплошную кровавую рану, он опять занялся бегом. Стало уже совсем тепло, и Хелен много плавала — ей сказали, что это хорошо для восстановления мышечного тонуса и укрепления ключицы. Хотя плавать было еще больновато — особенно давал себя знать удар в грудь. Гарпу казалось, что она плавает слишком много, проплывая одну милю за другой, сперва отплывая в море довольно далеко, а потом двигаясь вдоль берега. Но Хелен говорила, что, чем дальше от берега, тем легче плавать, потому что там вода гораздо спокойнее. Но Гарп все равно волновался. Они с Дунканом порой даже в подзорную трубу за ней наблюдали. Что мне делать, если с ней что-нибудь случится? — думал Гарп. Сам он был весьма неважным пловцом.

— Не волнуйся, мама плавает очень хорошо! — успокаивал его Дункан. Дункан и сам плавал отлично.

— Она отплывает слишком далеко от берега, — не унимался Гарп.

Когда в Догз-Хэд-Харбор начали прибывать курортники, семейство Гарпов стало появляться на пляже со своими физическими упражнениями в другое время: они бегали или купались ранним утром, а в наиболее насыщенные курортниками часы лишь наблюдали за пляжной жизнью с затененных галерей дома Дженни Филдз, в полдневную жару и вовсе скрываясь в его просторных прохладных комнатах.

Гарп чувствовал себя значительно лучше. Он начал писать — очень осторожно, даже робко набрасывая сюжет, записывая свои размышления по поводу того или иного персонажа, но конкретных описаний характеров главных героев пока избегал, хотя думал, что главные герои у него уже есть: муж, жена и ребенок Вместо этого он сосредоточил внимание на характере следователя-детектива, который не имел никакого отношения к данной семье. Гарп знал, какой ужас таится в глубине его очередного литературного замысла, и, возможно, именно по этой причине приближался к воплощению своего замысла через героя, столь же далекого от его, Гарпа, личных тревог, насколько любой полицейский инспектор далек от преступления, которое ему предстоит раскрыть. Господи, а я-то с какой стати пишу о каком-то полицейском инспекторе? — думал Гарп. И превратил этого инспектора в человека, понятного и близкого даже ему, Гарпу. А после оказался совсем рядом с той самой зловонной кучей собственных воспоминаний. Как раз в это время с выколотого глаза Дункана сняли бинты, и мальчик стал носить черную повязку, которая выглядела почти привлекательно на его загорелом лице. И Гарп, глянув на сына и набрав в грудь побольше воздуха, сел писать новый роман.

Произошло это в конце лета, когда он уже почти совсем поправился. Свой новый роман Гарп назвал «Мир глазами Бензенхавера». К этому времени выписался из больницы и чрезвычайно мрачный Майкл Мильтон; после бесконечных операций он ходил согнувшись, как старик. Из-за неправильно поставленного дренажа в рану попала инфекция; кроме того, возникли, естественно, и серьезные урологические проблемы, так что Майклу

Мильтону удалили и оставшуюся четверть пениса. Гарп об этом не знал; но на данном этапе это не вызвало бы у него даже слабой улыбки.

Хелен сразу поняла, что Гарп снова пишет.

— Я не буду читать, — сказала она ему. — Ни единого слова не прочту. Я знаю, ты должен написать про это, но сама читать твою книгу не желаю! Я совсем не хочу тебя обидеть, но постарайся и ты меня понять. Я должна забыть. А если тебе непременно нужно об этом написать, чтобы облегчить душу, то Бог тебе в помощь. Люди хоронят свое прошлое разными способами.

— Но книга совсем не об этом, — уверял он ее. — Я пишу отнюдь не автобиографический роман.

— Я понимаю, — кивнула Хелен, — но читать его все равно не буду.

— Да, я тебя понимаю, — сказал Гарп. — Конечно.

Он всегда понимал, что писательство — занятие одиночек Но даже ему, одиночке, было тяжко ощущать столь безысходное одиночество. Впрочем, Дженни — он точно знал — непременно прочтет роман; она-то тверда как гвоздь. Дженни спокойно наблюдала, как они все понемногу выздоравливают. Забот у нее хватало: в дом прибывали все новые и новые «пациентки», а старые его покидали.

Одной из новеньких оказалась молодая девица по имени Лорел, которая совершила ужасную ошибку, как-то за завтраком сказав гадость о Дункане.

— Можно я буду спать в другой части дома? — невинным тоном начала она, обращаясь к Дженни. — Этот противный мальчишка со своей подзорной трубой, фотокамерой и черной повязкой на лице, в которой он напоминает какого-то вонючего пирата, все время за мной шпионит. Я хорошо знаю, такие мальчишки очень любят подглядывать за женщинами, особенно за голыми, даже если у них всего один глаз!

Несколькими днями раньше Гарп упал, бегая в предутренних сумерках по пляжу, и снова повредил челюсть, и ему снова — снова! — наложили скобки. Когда эта Лорел наконец заткнулась, у Гарпа не оказалось под рукой блокнота, однако потребность немедленно выразить свои чувства была столь велика, что он торопливо нацарапал на своей салфетке: «. твою мать!»

И швырнул салфеткой в изумленную гостью.

— Послушайте, — повернулась Лорел к Дженни, — это ведь самая обычная вещь, все мальчишки любят подглядывать, а мне бы хотелось, чтобы меня оставили в покое. Меня и так вечно преследуют всякие мужчины! Преследуют, угрожают насилием, демонстрируют свои отвратительные пенисы… Кому это надо — особенно здесь? Неужели я притащилась сюда, чтобы получить все то же самое?

«… тебя и твою мать до смерти», — гласила следующая записка разъяренного Гарпа, но Дженни, к счастью, поспешила увести девицу и рассказала ей историю повязки на глазу Дункана, его подзорной трубы и фотокамеры, и девица те несколько дней, что еще прожила в доме Дженни, очень старалась не попадаться Гарпу на глаза.

Собственно, она пробыла в Догз-Хэд-Харбор совсем недолго. За ней на спортивной машине с нью-йоркским номером приехал какой-то мужчина, очень похожий на тех, что преследуют бедную Лорел и угрожают ей насилием; и пенису него, видимо, действительно имел немалые размеры.

— Эй, обормоты! — крикнул этот тип Гарпу и Роберте, которые болтали на большой веранде, сидя на качелях, словно старомодные любовники. — Это и есть гнездо беглых шлюх, где вы держите Лорел?

— Ну, не то чтобы ее здесь кто-то «держал»… — заметила Роберта.

— Заткнись, старая сточная канава! — заявил молодчик из Нью-Йорка и стал подниматься на веранду. Двигатель в машине он оставил включенным, и тот, словно нервничая, без конца судорожно кашлял, потом успокаивался, умолкал и снова начинал кашлять. Представитель Нью-Йорка был в ковбойских сапогах и зеленых замшевых джинсах-клеш, высокий, широкоплечий, хотя Роберте Малдун он в этом отношении явно уступал.