Король-Беда и Красная Ведьма - Ипатова Наталия Борисовна - Страница 62

Примерно в это же время в Германии балующийся алхимией монах изобрел дьявольское зелье, взрывчатый порошок, но все военные авторитеты в единый голос провозгласили, что новинка не будет иметь практического применения.

Казалось, война идет на пользу одному лишь сэру Эверарду. Будучи весьма занят этим активным, будоражащим делом, он сбросил с плеч десяток лет, ходил торопливо, без трости и без одышки, устраивал хозяйственные дела, оплачивал счета и был первым голосом в любом совете. Было совершенно очевидно, что в жизни Рэндалла он занимал первое место… до некоторых пор. И это был единственный человек, чьей конкуренции и чьего дурного слова Аранта слегка опасалась.

Сэр Эверард, впрочем, не говорил дурных слов, он вообще с ней не общался, и складывалось впечатление, будто он выжидает, с уравновешенностью хорошо воспитанного человека составляя собственное мнение о ее персоне.

Понимать войну — не такое уж хитрое дело. Опыт и личностное обаяние значат здесь иной раз больше, чем специальное образование, а опыта она понемногу набиралась. Королевский Совет привык к ней, смирясь перед королевским словом, и теперь труднее всего ей давались ежевечерние обходы лагеря, которые Рэндалл раньше предпринимал в одиночестве, а теперь — под руку с ней, преследуя при этом какие-то свои цели. Весь ее предыдущий опыт приучил Аранту бояться солдат и уклоняться от встречи с ними. Ее обостренный слух доносил до нее шуточки, которыми солдаты сопровождали ее в спину. Иногда ей даже казалось, будто Рэндалла это забавляет. Искусство, с каким он говорил со своими людьми, казалось ей высшим, недоступным: два слова, крохотная личная подробность повергали их в благоговейный восторг. Она понимала, что эти люди готовы были для него на все. Она только не понимала, как он это делает, и повторить не смогла бы даже под страхом смерти. Правда, он, смеясь, говорил ей, что делает это в основном тогда, когда во всем нем магии и с наперсток не наберется, что надобно пользоваться Искусством, когда иссякает Дар, но в ее глазах это были две вещи равного порядка. Она видела проблему в том, что не владела Искусством и не умела применять Дар таким образом, чтобы быть ему полезной. Возможно также, что проявиться ему не позволяла ее слишком сильная зависимость. Он слишком подавлял ее, чтобы позволить ей развернуться.

Впрочем, Аранте уже доводилось зависеть от милостей мужчины, и она точно знала, что этого ей больше не хочется. Она боготворила Рэндалла Баккара, но она не собиралась стоять столбом, глядя ему в рот, и подозревала, что это было бы не то, ради чего он стал бы держать ее подле себя. Рэндалл, — судя по всему, был не тем человеком, чья единственная в жизни цель — покрасоваться перед ближним. Он ведь избавится от нее, если не добьется результата. Того, что он прогонит ее, Аранта боялась больше, чем того, что он может ее убить, гарантируя себя от чужой неконтролируемой магии, проявляемой не там и не тогда, где и когда ему была бы от нее выгода. И, как обычно, там, где молчал ее волшебный Дар, сработал ее практический ум.

Главного полкового лекаря мэтра Грасе невозможно было застать свободным, чтобы перемолвиться с ним хоть парой слов, а добиться его расположения было труднее, чем личной дружбы у самого Рэндалла Баккара. Он был недостижим и для особ повыше рангом, чем новая королевская подружка. Он, разумеется, не признавал никакой магии, кроме своей собственной. Под его мясницким ножом отправилось на тот свет столько рыцарей, баронов и графов, что он давно заслужил себе перед именем приставку де. В этой часто повторяемой бродячей шутке отчетливо слышался едкий юмор, свойственный Рэндаллу Баккара, а значит, от шутки здесь была только часть. Маленький, пузатый, плешивый и уродливый, как обезьяна, он верховодил своей маленькой армией в составе боготворившего его гарема из пяти угловатых некрасивых фельдшериц и десяти дюжих санитаров. Фельдшерицы нужны ему были для исполнения приказов, и он специально набирал нелюдимых, способных постоять за себя нескладух, чтобы не менять их постоянно по причине неожиданной беременности, сплошь да рядом приключающейся, когда среди огромного количества одиноких мужиков обретается весьма ограниченное число женщин. Санитаров же он использовал для того, чтобы держать солдата, покуда мэтр пилит ему кость. С авторитетом его не спорил даже Рэндалл: доктор сказал «отнять», значит, отнять, и характером он славился совершенно безобразным.

Аранта встала у него на дороге.

— Миледи, — сказал он, — подите прочь.

— Никуда я не пойду, — возразила она, — покуда вы со мною не поговорите.

Мэтру Грасе, видно, в самом деле недосуг было тратить время на очередную королевскую игрушку, пусть даже с головы до ног выряженную в кричаще-алое тряпье.

— Хватило ума забеременеть, смекнете сами, как получить на этом пожизненную ренту.

Она не двинулась с места, только зажмурилась, когда он На нее замахнулся. Он, видимо, собирался взять ее на испуг, поскольку удара не последовало.

— Чего вам? — буркнул он. — Идите рядом и говорите, чего вам нужно, только побыстрее.

— Найдите мне применение, мэтр Грасе, — выпалила Аранта. — Я травы знаю. Он недоверчиво хмыкнул:

— Мне казалось, сама ты лучше устроилась.

— Вам казалось… во-первых. Во-вторых, я не знаю, доколе мне миледью быть. В ремесле, за которое деньги платят, в опыте и доброй славе, с тем, что найдутся люди, кто скажет, что я это могу и делала, я нуждаюсь, как мышь в горохе. И не убеждайте меня в том, что для вас любая пара рук — лишняя.

— Убеждать не стану, — фыркнул Грасе. — С ног валимся, бывало, и я, и девчонки. Да только белы руки и нам в хозяйстве ненадобны.

— Белы? — Она развернула перед его лицом ладони, демонстрируя мозоли и ногти, маникюр на которых от рождения делался с помощью зубов. — Эти, стало быть, не подойдут?

— Так ты говоришь, — он зыркнул на нее черным глазом, — лечила?

— Скотину, — потупилась Аранта.

— Достигнув и превзойдя соответствующий уровень цинизма, начинаешь понимать, что это сиречь одно и то же. Только они невинней нас. Приходи, миледи, коли желчью провонять не побоишься да дурных слов не постесняешься. Много чего человек скажет, пока ты ему размозженную ногу отпилишь. Сперва на подхвате будешь, потом на перевязке. Потом, коли окажешься умна — а чую, что так и есть, — хирургии учить стану. На теле. На живом. Только, — он мотнул головой, указав всеми подбородками через плечо и вверх, — там сама договаривайся. Мне сложности с Баккара не нужны.

— Их не будет, — ровным голосом пообещала Аранта, И мэтр Грасе уставился на нее в изумлении, которое она в тот момент сочла показным. Уже потом, спустя определенное время, она поняла, что стала первой, кто осмелился дать гарантии в отношении Короля-Беды.

В назначенный час Аранта вошла в госпитальные палатки, заглянув тем самым еще в один из многочисленных ликов войны. Армия вынуждена была тащить за собой своих тяжелораненых, пока не выдавалась возможность оставить их для выздоровления в подходящем городе или на какой-нибудь ферме. Картина боли и ужаса, вонь заживо гниющей плоти, дезинфицирующих составов и испражнений. Здоровые ходили по надобности за пределы лагеря, больные делали свои дела, кто как мог. Сдавленные стоны тех, кто баюкал обрубки в окровавленных бинтах, и истошные вопли во все горло, смысл которых заключался, как правило, в том, что он, раненый, не позволит живодеру оттяпать себе ту или иную конечность, как будто Грасе была в том единственная радость и смысл жизни. Впрочем, какими бы истошными ни были эти вопли, визгливый бабий фальцет доктора перекрывал их запросто. Немудрено — он ежедневно тренировался.

Лавируя меж кое-какими произвольно и наспех составленными койками и ухитряясь тем не менее как-то не наступать на лежащих вповалку прямо на полу, Аранта прошла к мэтру и встала перед ним. Тот, умолкнув, словно утомился от перебранки, сунул пальцем в простертого перед ним человека. Щетина, воспаленные глаза — неоспоримый признак бессонницы, вызванной непрестанной болью. Грязные узловатые руки с траурной каймой под ногтями он прижимал к почерневшему, заскорузлому и явно присохшему к ране бинту. Лицо его показалось Аранте знакомым: кто-то из королевской свиты. Он испытывал боль и боялся еще большей боли. Перед болью все равны.