Жизненно важный орган - Ильин Владимир Леонидович - Страница 3

Постепенно Шурочка смирилась с тем, что судьба одарила ее отталкивающей внешностью, и перестала бороться с полнотой. Тем более что после тридцати лет вес ее зафиксировался хотя и на предельно допустимой, но одной и той же отметке. С годами она привыкла ко всему – и к презрительному шепоту за спиной: «Во, как разожралась баба!», и к ошибочному представлению окружающих о том, что «на ней пахать можно», и к тому, что ей не подходит ни фабричная одежда, ни обувь – все приходилось шить либо самой, либо в ателье.

Она даже привыкла к тому, что ей не суждено выйти замуж (какой же ненормальный женится на таком чудовище, которое, как говорят в народе, «закинет на тебя ногу и раздавит»?!) и иметь детей. Она не могла жить, как все, по той простой причине, что всегда была не такой, как другие женщины.

Она знала, что, когда настанет ее последний час, она проведет его так же, как провела всю свою бесцветную, словно губы без помады, жизнь: в полном одиночестве. С самого детства у Шуры не было близких подруг. Так уж сложилось. И так продолжалось до сегодняшнего дня.

Тем не менее Шурочка не роптала и не проклинала судьбу. Обладая кротким и независтливым нравом, она смиренно несла свой крест и не обманывала себя обычными женскими мечтами и иллюзиями.

За долгие годы своего нескончаемого несчастья она научилась воспринимать мир без оценочных эмоций. Главное осознать, что все окружающее и ты сама – такие же заранее заданные величины, как движение пешехода из пункта А навстречу велосипедисту из пункта Б из школьных учебников. Поэтому бессмысленно возмущаться тупостью, неправильностью и несправедливостью жизненных задачек – их надо решать, вот и все…

Высшего и даже среднеспециального образования у Шуры не было. Сразу после школы она пошла работать уборщицей в больницу, не зная еще, что так и будет всю жизнь мыть полы вонючей смесью воды и лизола, выносить утки и чистить казенные унитазы. Она работала в разных местах, но никогда не поднималась выше ставки санитарки. В Центре она работала с момента его основания, причем на нескольких ставках сразу, чтобы обеспечить себе минимальный прожиточный уровень.

Трудолюбием и тщательным исполнением своих нехитрых обязанностей она могла бы заслужить уважение или хотя бы снисхождение со стороны коллектива сотрудников Центра.

Но Шуру в коллективе не любили и даже сторонились, как носителя смертоносного вируса. На то была причина, которую никто никогда не высказал бы вслух. По этой же причине аристократы презирают золотаря, вычищающего яму с отходами на территории сияющей белоснежными колоннами усадьбы.

Помимо обязанностей уборщицы и санитарки Шура Зарубина выполняла в Центре еще одну работу – хотя и необходимую, но такую, которая ни в какое сравнение не может идти с работой того же золотаря, способного чуть ли не голыми руками вычерпывать зловонную жижу. Впрочем, сама она относилась к этой работе совершенно спокойно, без дрожи в руках и без слезных причитаний.

Это была не врожденная жестокость и не попытка хоть таким страшным образом отомстить миру за свою несложившуюся жизнь. Это было нечто вроде осознанной необходимости отрубить голову курице, чтобы накормить семью…

Когда Шурочке передали, что ее вызывает Ярослав Владимирович, она мыла полы в коридоре первого этажа – уже третий раз задень. Именно здесь, в вестибюле, требовалось прилагать особые усилия, чтобы поддерживать чистоту. На остальных этажах достаточно было помыть пол два раза: в начале и в конце смены. А внизу мраморная плитка быстро покрывалась пылью и грязью, которую несли в здание на своих подошвах посетители. И если полениться и махнуть рукой на это нескончаемое загрязнение, то на следующий день придется применять жесткую щетку и всевозможные чистящие средства, чтобы удалить въевшуюся в мрамор грязь.

Зарубина сразу поняла, зачем она понадобилась Дейнину, но, не торопясь, домыла вестибюль под неодобрительным взглядом пенсионера-вахтера, собрала свои нехитрые уборочные принадлежности, отнесла их в специальный чуланчик в конце коридора второго этажа и лишь потом, переваливаясь с боку на бок, поплыла к лифту.

Кабинет Дейнина располагался на четвертом этаже, где вечно кипела суета. Носились туда-сюда с какими-то бумагами вертлявые девчонки из делопроизводства. Проплывали неспешно, как матроны, степенные медсестры. Цокали каблучками-шпильками высокомерные врачихи. А в закутке возле лестницы черного хода стоял дым коромыслом – там было излюбленное место для перекуров научных сотрудников.

Шура шла по коридору сквозь косые, равнодушные и откровенно ненавидящие взгляды и чувствовала себя особенно огромной и неуклюжей. Иногда ей приходилось даже сходить с ковровой дорожки, чтобы пропустить группки людей, шедших ей навстречу, – при этом она бормотала скороговоркой: «Здрасьте», но, как правило, ее не замечали…

Когда впереди наконец показалась обитая черной кожей дверь с золоченой табличкой «Главный специалист Дейнин Ярослав Владимирович», Шура вздохнула с невольным облегчением и зачем-то постучала прямо в глушившую все звуки обивку.

Потом осторожно, словно боясь сорвать дверь с петель, приоткрыла ее настолько, чтобы в образовавшуюся щель пролезла голова, и заглянула внутрь:

– Вы меня вызывали, Ярослав Владимирович?

Дейнин работал за компьютером.

– Да-да, входите, Шурочка, – рассеянно отозвался он, продолжая бойко щелкать клавишами и сосредоточенно вглядываясь в озаренный неестественным, каким-то потусторонним светом экран.

Чтобы последовать его приглашению, Шуре пришлось распахнуть дверь до отказа.

Дейнин наконец оторвался от компьютера и развернулся к Шуре всем корпусом.

– Присаживайтесь, – торопливо предложил он, указывая на стулья за небольшим столиком, приставленным торцом к его рабочему столу.

Но Шура отрицательно помотала головой и переступила с ноги на ногу. Как всегда, в кабинетах людей, занимающих значительные должности, она чувствовала себя не в своей тарелке. В руках всегда чего-то не хватало. Например, швабры: на ее палку можно было бы так удобно опереться, но кто ж заходит к начальнику со шваброй?..

– Послушайте, Шура, – начал Дейнин, избегая встречаться взглядом с Зарубиной. Он даже снял очки в золоченой оправе и принялся с преувеличенным старанием изучать их со всех сторон. – У меня к вам опять есть дело, которое, конечно, не по вашему профилю… Но я уверен, что вы и на этот раз с ним справитесь… Ведь справитесь, Шурочка? Выручите нас, гнилых интеллигентов, а?

Шура молчала, время от времени привычно переминаясь с ноги на ногу: с таким весом долго не простоишь без движений.

Как всегда в подобных случаях, слова у нее куда-то пропадали. Смущение такого умного человека вызвало у нее замешательство.

– Да вы не беспокойтесь, – продолжал тем временем Дейнин, переставая терзать свои очки и близоруко вглядываясь в лицо Шурочке, – насчет оплаты я распоряжусь, чтобы вам оформили… сдельно-премиальные… Ну, что скажете?

Шура невпопад кивнула и сипло осведомилась:

– А сколько… скольких… надо?

Уже произнеся эти слова, она внутренне обругала себя: «Да какая тебе разница, дуреха?! Можно подумать, что ты откажешься, даже если их будет целая сотня!»…

Дейнин нацепил очки на нос, сразу став отчужденно-официальным, и поднялся из-за стола.

– Восемь, – сказал он, отпирая огромный, четы-рехсекционный сейф, стоявший в углу кабинета. – На этот раз их восемь… Что, много?

– Да нет, – выдавила Шура, чувствуя, как пылают у нее щеки. – Нормально…

Дейнин мельком покосился на нее, продолжая копаться в недрах сейфа. Вид у него при этом был такой, словно он хотел что-то сказать, но передумал.

– Вот, держите, – сказал он, подавая Шуре прямоугольную пластиковую коробочку мерзко-коричневого оттенка. – Я там уже все подготовил… в смысле, зарядил… Ровно восемь доз…

И когда она, нелепо прижимая коробку к груди, двинулась, колыхая мощными бедрами, к двери, произнес ей вслед с натужно-шутливой интонацией: