Кыш и я в Крыму - Алешковский Юз - Страница 23

— Ну вот… Кажется, пришли. Вели Кышу идти рядом и не лаять. Ребята, перебегайте от дерева к дереву, пока не дам сигнала. Меня не обгонять! Приготовить фотоаппарат! — велел Василий Васильевич.

Я выглянул из-за ствола сосны, тянувшей ветви к морю, и увидел Федю. Он, как слесарь по ремонту водосточных труб, сидел на маленькой скамеечке лицом к скале. Скамеечка висела на верёвках, спускавшихся с вершины скалы. Меня передёрнуло: так жутковато было смотреть на Федю. Он уже успел огромными буквами намалевать на ровной и плоской, обращённой к морю поверхности скалы:

и продолжал макать кисточку в привязанную к скамейке банку с краской.

А неподалёку от него, держась одной рукой за росшее в расщелине скалы деревце, писал свою фамилию тот самый пожилой человек в белой панаме, которому мы с мамой помогли однажды одолеть крутой подъём в гору. Как он забрался на скалу со своей одышкой и больным сердцем, было непонятно. Баночка с красной краской висела у него на груди. Он дописывал последнюю букву в названии своего города.

— Вот видите, — шепнул я ребятам.

— А вон тётка, — сказал Сева. — Как бы не сорвалась!

И правда, левей Гудецкого М. И. из Нижнего Тагила толстая и высокая тётенька, стоя на узком карнизе, тоже выводила на скале свою фамилию:

Ей приходилось балансировать, чтобы не свалиться вниз с двухметровой высоты.

— Окликать надо осторожно. Вы займитесь этими двумя, а я пойду к Феде, — сказал я.

Василий Васильевич, взяв у Севы аппарат и прячась за стволами, перебежал поближе к Феде. Стоя под ним, он несколько раз щёлкнул вспышкой. Федя сначала не понял, в чём дело, и обернулся через плечо. От неожиданности кисточка выпала у него из рук. Кыш, увидев Федю — своего спасителя, завизжал от радости и бросился к скале. Пожилой человек и тётенька тоже заметили нас, но продолжали делать своё дело как ни в чём не бывало. Василий Васильевич дал знак, чтобы я подошёл поближе. Сам он стоял уже прямо под Федей, задрав вверх голову.

— Доброе утро, Ёшкин, — сказал спокойно Василий Васильевич.

— С добрым… утром, — помолчав, ответил Федя. Василий Васильевич начал его допрашивать:

— Ты крепко укрепил верёвки?

— Не первый раз в горах. Не сорвусь.

— И везде наскальной живописью занимаешься?

— А вы чего пришли? — начиная злиться и поняв, что за ним следили, спросил Федя.

— Во-первых, лови верёвку! — Василий Васильевич раскрутил над головой моток верёвки и по-ковбойски бросил конец прямо в руки Феде. — Ты, конечно, можешь подняться и уйти. Но для тебя это не лучший вариант. Поверь. Говорю это потому, что. успел тебя полюбить как доброго, честного и сильного парня. И не кипятись. Мораль я тебе читать не собираюсь. Сам поймёшь, каким жалким способом ты хочешь самоутвердиться, оставить, так сказать, в веках своё имя. Тебе приятно будет, если, увидев твои художества, люди сплюнут от возмущения и скажут: «Надо же было испоганить красавицу скалу!» Ответь только на один вопрос: ты хотел бы, чтобы тебя в эту минуту увидели друзья по работе, отец, мать, жена Нина, знакомые и незнакомые люди? Честно.

— Как сказать?.. Зачем же? А чего вы сами от меня хотите? Я вот сейчас слезу и поговорим по-другому! Поняли?

— Вот видишь, милый ты мой сосед по палате, ты не хочешь, чтобы тебя увидели! Ты чуешь в глубине души, что занят делом нечистым, что ты не создаёшь прекрасное, а уродуешь его. Поэтому и прячешься воровато от наших глаз. Настоящую же красоту творят открыто и готовы за неё пострадать. Так вот: мы с Алёшкой, как твои друзья, принесли тебе ацетон и ветошь. Тащи сумку. — Василий Васильевич привязал её к верёвке. — Тащи, не стесняйся и смой по-быстрому всё, что намалевал.

Федя сначала не хотел тянуть сумку с ацетоном вверх — наверно, боролся с собой. Но постепенно одолевал в себе нехорошего человека: сумка поползла, поползла… медленно, потом быстрей, и Василий Васильевич подмигнул мне, когда она взлетела в Федины руки.

Тётенька и Гудецкий из Нижнего Тагила продолжали, ничего не замечая вокруг, рисовать буквы.

Я подошёл к ребятам. Сева шепнул мне:

— Что же, теперь ждать, когда они малевать кончат?

«Действительно», — подумал я и кашлянул. Гундосова повернула голову в нашу сторону и

строго спросила с высоты:

— Кто вы, дети?

— Здравствуйте, держитесь крепче — для начала сказал я, а Симка ответил:

— Мы пионерский патруль по охране и защите природы!

— Это хорошо. Охраняйте. Молодцы! — похвалила нас тётенька и снова повернулась лицом к стене.

— Между прочим, товарищ Гундосова, вы нарушаете постановление Крымского областного Совета, — осторожно сказал Сева.

— Только держитесь крепче, — сказал я, а тётенька, обернувшись, изумлённо протянула:

— Я-а-а? Наруша-а-а-ю?

— Да, вы, — сказал Сева.

Симка подошёл с аппаратом поближе, и голубая вспышка на миг озарила изумлённое и уже немного испуганное лицо тётеньки.

— Михаил Иваныч! Михаил Иваныч! — крикнула она.

— Что вам здесь надо? — громко и строго спросил нас Гудецкий из Нижнего Тагила. — Почему вы болтаетесь в горах в такой ранний час?

— Мы из-за вас болтаемся! — начиная злиться, сказал Сева.

— Вы подумайте! Грубят! — возмутилась Гундосова. — Жаль, что нельзя вызвать милицию! Жаль!

В этот момент к нам подошёл Василий Васильевич и сказал:

— Можете рассматривать меня, граждане, как представителя милиции. Инспектор Угрозыска Васильев. Вот удостоверение.

— Михаил Иваныч! Лидия Пална! — крикнул Федя. — Не спорьте. Мы попались! Стирайте всё, пока не поздно!

— То есть что значит «стирайте»? — спросил Гудецкий.

— А то, что вы портите своими фамилиями природу! — сказал я.

— Вы, наверно, и на живых деревьях ножом вырезаете? — добавил Сева, а Симка ещё раз щёлкнул вспышкой.

— Вам, гражданка Гундосова, и вам, гражданин Гудецкий, я от души советую стереть ацетоном свои фамилии. И будем считать, что инцидент исчерпан, — сказал Василий Васильевич.

Гундосова, ничего не ответив, поставила кисточкой точку, прошла по уступу и с решительным видом приблизилась к нам.

— Я ничего стирать не собираюсь, — сказала она, — и вы не имеете права фотографировать и шантажировать отдыхающих.

— А вы что, простите, приехали специально для того, чтобы увековечить на скалах своё имя и уехать обратно? — спросил Василий Васильевич.

— Так поступают тысячи людей! Это стало традицией! — сказала Гундосова.

— К сожалению, дурной, — заметил Василий Васильевич.

— Я ничего не изуродовала! — сказала Гундосова.

— Взяли бы да кипарис посадили около шоссе, если вам хочется память о себе оставить в Крыму, — посоветовал Сева.

— Эх, вы! — добавил Симка.

— Всего хорошего, и не смейте мне угрожать. Я никого не боюсь! — сказала Гундосова.

Она ушла вниз по тропе и даже ни разу не оглянулась. И вот тогда пожилой человек — Гудецкий, про которого в разговоре с тётенькой мы совсем забыли, сказал нам дрожащим голосом:

— Товарищи! Я же не могу слезть!.. Помогите! На подъём сюда я израсходовал все свои силы…

— Но всё-таки вам хватило их для получения третьего разряда по скалолазанию? — спросил Василий Васильевич улыбнувшись.

— Поверьте, я осознал свой поступок, на который решился после шестидесяти восьми лет безупречной жизни! Я хотел стереть свою фамилию с лица скалы, но… увы!.. масляная краска!

Вид у Гудецкого был смешной и жалкий, и Сева сказал нам:

— Он осознал. Я лично ему верю.

— Но вы же могли подумать перед тем, как идти сюда для увековечивания своего имени. Не правда ли? — спросил Василий Васильевич.

— Поверьте, мне было внушено, что оставление своих фамилий в Крыму — старая и добрая традиция! И потом… потом… не за горами мой закат… Я одинок… и подумал, что, может быть, лет через пятьдесят кто-нибудь придёт сюда и прочтёт: «Гудецкий М. И. из Нижнего Тагила». Всё-таки память…