Кыш и я в Крыму - Алешковский Юз - Страница 11

— Ничего удивительного: крымский воздух свалил вас наповал, — объяснил папа.

— Мне кажется, что вся эта чертовщина не кончилась, а только начинается. Я предложила заявить в милицию, а Анфиса Николаевна в ответ засмеялась и говорит: «Ни в коем случае! Я во всём должна убедиться сама. Или — или! Через три дня всё выяснится!» Что ты на это скажешь?

— Странно, конечно. Но я что-нибудь придумаю, — пообещал папа и заторопился. — Алексей, будь мужчиной. Кыш! Если ты ещё раз проспишь ограбление, я отдам тебя в цирк! Пока! Я на процедуры! — Он погладил маму по щеке и убежал.

Мне показалось, что ему понравилось бегать.

— Алексей! Я буду ждать тебя в машине! — обернувшись, крикнул папа.

— В какой машине тебя будет ждать папа? — спросила мама. Я молчал. — Ах так? Значит, у вас от меня есть секреты? Вы собираетесь ездить над пропастью по горным дорогам?

Меня прямо разрывало на части. Ведь папа просил не говорить маме, что он на десять минут раньше вылез из машины времени, а с другой стороны, мне не хотелось маме врать, когда она и так встревожена ночным происшествием.

— Мам, ты не волнуйся, машина стоит на одном месте, — сказал я и уже не мог удержаться: — Но это машина времени, а не «Волга» и не «Москвич». Честное слово!

И я рассказал, как папа потел, пыхтел и мучился во время силовой процедуры и как я досрочно перевернул песочные часы.

— Ни в коем случае больше этого не делай! — велела мама и вдруг засмеялась: — Я попрошу Корнея Викентича увеличить твоему отцу нагрузки. А теперь идём звонить в Москву.

26

Пока мама разговаривала по телефону со своей подругой Люсей, мы с Кышем сидели под огромной чинарой. На стволе её виднелись свежие, вырезанные ножом слова: «Славные парни из Тулы. 1973». И вдруг я придумал, что нужно сделать!

Ведь наверняка любители оставлять в Крыму свои фамилии действуют по ночам или на рассвете, когда все спят! Они тайком забираются с баночками краски и кисточками на прибрежные скалы и, дрожа от страха, малюют имена, фамилии, названия городов, институтов и дурацкие слова вроде: «Дышите глубже, братцы! Вострецов».

Значит, нужно действовать лунной ночью или на рассвете! И, конечно, сообща с ребятами из патруля! Нужно застать на месте преступления хотя бы одного дикаря и показать Корнею Викентичу, потому что он говорил, что не встречал таких людей ни разу в жизни! Это будет операция «Лунная ночь».

27

— Ты не трусь, — сказал я маме, когда мы шли через парк к морю. — Через три дня Анфиса Николаевна всё выяснит. И мы будем спокойно отдыхать и купаться… Кыш! Фу! Иди сюда!

Я увидел, как Кыш зашёл на газон, взял в рот витую ракушку с улиткой и хотел её раскусить. Услышав «Фу!», он выронил улитку изо рта, стал лапой кидать её по газону, как шайбу, и ко мне идти не собирался. Ему интересно было выманить улитку из домика. И вообще он был весел, приветливо заглядывал в лица прохожих, здоровался с собаками и радовался, когда ветер откидывал чёлку с его глаз. Ведь прохладу он любил больше, чем жару. И разве мы с мамой могли представить, что через каких-то полчаса он очутится на краю своей гибели…

Мама несколько раз собиралась сходить со мной на пруды посмотреть белых и чёрных лебедей, осетров и золотых рыбок, но мы почему-то попадали не на те дорожки и приходили в другие места парка. И на этот раз мы вышли не к прудам, а к береговым скалам.

На них с грохотом одна за другой накатывались волны. Над ними, словно после взрыва, к небу поднимались брызги, и ветром до нас доносило водяную пыль. А после удара волны наступала тишина, и в тишине хорошо было слышно шипение пены и приятный скрежет камешков, откатывающихся обратно в море.

— Но это ещё не шторм, — сказала мама. — Шторм будет ночью.

— Мама, может, сократим папино катание в машине? — спросил я, посмотрев на мамины часы.

— Ни в коем случае. Пойдём на пляж!

28

Мы вдоль моря прошли к лечебному пляжу. «Кипарисники» не купались, а принимали воздушные ванны. Папин лежак пустовал.

— Он в машине, вон там, — сказал я. — Давай подойдём и поговорим.

— Мы должны помогать нашему отцу, а не оказывать ему медвежьи услуги, — ответила мама, но я-то знал, что папа ждёт моего прихода, и чувствовал себя неловко.

Мы пошли на дикий пляж, посидели на лежаках, а Кыш, осмелев, начал заигрывать с волной. Когда она откатывалась, он бежал за ней следом по мокрой гальке и грозно лаял, как будто именно от него, шипя и ворочая камешки, волна убегала в море.

А когда она снова накатывалась, он молча со всех ног мчался ко мне, забегал за спину, просовывал морду под мышку и выглядывал, выжидал и снова с лаем бросался волне вдогонку…

Потом я сказал маме, что пойду и спрошу Федю про то, как он подружился с охотничьим псом.

— Иди, а я немного почитаю, — разрешила мама. Всё-таки я подошёл к павильону силовых процедур и спросил у сестры, в машине ли папа.

— Асанами занимается. Налево площадка, — сказала она.

Я зашёл за угол и увидел на площадке, выложенной простыми досками, за небольшим ограждением папу и ещё трёх членов экипажа машины времени — толстяков Левина, Осипова и Рыбакова.

Они сидели на досках, положив на колени руки, и, полузакрыв глаза, как-то странно дышали.

Папа носом, с лёгким свистом, втягивал в себя воздух и немного погодя, сложив трубочкой губы, выпускал. Остальные — тоже. И так несколько раз. А Корней Викентич по радио давал указания:

— Следите за дыханием!.. Ритмичней!.. Вдох!.. Пауза!.. Выдох! Сероглазов! Сливайтесь мысленно с бытием! Так! Радуйтесь каждой клеточкой вашего тела!

Мне показалось, что на папином лице застыла улыбка, которой я раньше никогда не замечал.

— Меняем позу! — дал указание Корней Викентич, и я наконец увидел, откуда он говорит. Это была застеклённая, возвышавшаяся над пляжем, словно капитанская рубка, кабина.

Трое толстяков, папиных соседей, вдруг встали около стенки на головы, причём им не сразу это удалось, а папа продолжал сидеть с застывшей на лице немного глупой улыбкой.

— Сероглазов! Принимайте следующую асану! Вы что, попали в нирвану? Вы слышите меня? — Папа сидел на месте и улыбался. — Молодой человек! Выведите, пожалуйста, вашего папу из нирваны!

Сообразив, что Корней Викентич обратился ко мне, я залез на площадку и стал расталкивать папу:

— Проснись! Выходи из нирваны! Папа! Папа!

— Что?.. Что?.. Ах да! — Папа вдруг вскочил с места, подбежал к стенке и с четвёртой попытки встал вверх ногами, а я подошёл и спросил:

— Скажи, пожалуйста, что такое «асана»?

— Это положение, в котором я нахожусь в данный момент, — ответил папа, и голос у него, оттого что он стоял на голове, был каким-то странным.

— А что такое «нирвана», в которую ты впадал?

— Нирвана — по-индийски «блаженство». Сию секунду уходи! Мне же тяжело говорить! — взмолился папа, и я от него отошёл.

В этот момент Корней Викентич объявил по радио:

— Внимание! Собака в море! В море тонет собака! Где спасатели? Молодой человек! Это, по-моему, ваша собака!

29

Я бежал к берегу, стараясь разглядеть в волнах Кыша, и одновременно искал глазами лодку, или катер, или спасательный круг.

— Собака за волноломом! Прямо за волноломом! — сказал по радио Корней Викентич.

Меня обогнал Федя. Он выбежал на край волнолома, подождал, когда накатит волна, и нырнул через белую стенку брызг в воду. И тогда с волнолома я увидел маленького серого Кыша. Он плыл не к берегу, а наоборот, в море, волны поднимали его и бросали вниз и несколько раз накрывали, но он выплывал, встряхивал головой и, наверно выбиваясь из последних сил, плыл дальше.

Я не помню, кричал я ему или нет. Я только молил про себя: «Держись, Кыш… Не захлёбывайся… Держись… Ещё немного… Вон плывёт Федя… Он спасёт тебя!»