Из тупика - Пикуль Валентин Саввич - Страница 92

Павлухин, кося глаз на костер, быстро досасывал цигарку.

- Куда же мне? - спросил, и кольнуло его в сердце, сжавшееся, словно в предчувствии пули.

- На ледокол. Ребята свои. Езжай тишком...

- Лыжи, лыжи! - заорали от костров.

От самой вершины сопки сами по себе летели на отряд лыжи. Вернее, две пары лыж. Лыжи без людей стремительно неслись вниз. Вот они косо врезались в снег и застыли. К. одной паре была привязана одна половина человека, а к другой паре - вторая. Это был матрос с "Бесшумного", попавший в лапы "мясников"-лахтарей.

Англичане уже деловито, ничему не удивляясь, расстилали на снегу парусину. За один край парусины взялся Павлухин, задругой пехотинец его величества. И потянули разорванного пополам человека - мимо монастыря - в бухту...

- Гуд бай, камарад, - сказал Павлухин на прощание и побежал в сторону ледокола, где качалась, царапая берег, длинная сходня.

Поначалу его спрятали в узком ахтерпике. От запаха краски разламывалась голова. И качался - лениво - рыжий борт, весь в обкрошенной рыхлой пробке. Но вот задвигались барабаны штуртросов, застучали машины. Ледокол тронулся на выход в океан, и тогда Павлухина провели в офицерскую каюту.

"Не скучай", - сказали.

Скоро в каюту к нему шагнул плечистый великан с белокурой шевелюрой. Сбросил с плеч "непромокашку", под ней - мундир поручика по Адмиралтейству. Это был Николай Александрович Дрейер, архангельский большевик, штурман с ледоколов.

- Здравствуй, Павлухин, - сказал он и вдруг строго спросил: - Зачем ты убил контр-адмирала Ветлинского?

- Я? - вытянулся Павлухин. - Это вранье...

И вспомнился ему тот серенький денек, когда шел он себе да шел, задумавшись, и вдруг нагнал его матрос, совсем незнакомый, и стал подначивать на убийство главнамура. "Кто он был, этот матрос?"

Дрейер помолчал и подал руку:

- Ну я так и думал. Ты человек серьезный и глупостей делать не станешь. Говоришь: не ты, - значит, не ты!

- А что случилось?

- Перехватили сейчас радио. Контрразведка Мурманска требует снять тебя в Печенге и отправить прямо к Эллену. На крейсере им тебя не взять боятся, а здесь удобнее. Честно говоря, я испугался, что тебя прикончат еще в сопках... под шумок!

- А как же теперь... "Аскольд"? - растерялся Павлухин. Дрейер откинул от переборки койку, сказал о другом:

- Это моя каюта. Сиди пока тихо, в Горле выйдешь. А в Архангельске тебе работы хватит: мы не допустим там повторения того, что случилось у вас в Мурманске. Вот, - сказал Дрейер, хлопнув по одеялу, - будешь здесь ночевать.

- А ты?.. А вы? - поправился Павлухин.

- Мое дело штурманское: весь переход на мостике. Дрыхну как сурок на диване в ходовой рубке. Открой шкафчик. Здесь у меня коньяк, сыр, хлеб. Маслины ты любишь?

- Тьфу! - ответил Павлухин.

- Ну и дурак. Шлепанцы под койкой... Что тебе еще? - огляделся Дрейер, как добрый хозяин. - Ну, кажется, все. На всякий случай, Павлухин, я тебя буду закрывать...

День, два - и вот ледокол бросило в грохоте, завалило на борт, и он потащился куда-то, треща шпангоутами: это форштевень корабля уже начал ломать лед в Беломорском Горле.

Весь в снегу, заскочил на минутку Дрейер:

- Все в порядке, Павлухин! Сейчас приняли Петрозаводск. Ленин уже знает, что творится в Мурманске. А все иностранные посольства уехали в Вологду.

- В Вологду? - был удивлен Павлухин.

- Да. И это очень опасно для Вологды, для нашего Архангельска... для всей страны! Я пошел, - сказал Дрейер, поднимая высокий капюшон. - Виден берег, и мне надо на пеленгацию...

В тяжком грохоте льда впервые Павлухин заснул спокойно.

* * *

От делегатов съезда Ленин узнал о некоем "словесном" соглашении между Мурманским совдепом Юрьева и союзным командованием. В предательство не хотелось верить, и поначалу Совнарком решил, что Юрьев введен в заблуждение, просто обманут. И его надо поправить, помочь ему авторитетом Совнаркома...

Когда разговор Юрьева с Центром закончился, на пороге аппаратной комнаты уже стоял, подтягивая черные перчатки, принаряженный лейтенант Басалаго.

- Не хватит ли тебе валять дурака? - крикнул он. - Стрела на тетиве, сейчас она сорвется с лука...

- А наш блин подгорает, - ответил Юрьев. - Совнарком требует от нас, чтобы мы раздобыли от союзников бумагу... "Словесное" соглашение Центр желает превратить в письменную гарантию от оккупации. Но ведь тогда этим письменным документом будет разрушено и наше словесное соглашение... Как ты думаешь?

Басалаго взбесил этот вопрос: что он думает?

- А почему ты не ответил им, что уже имеется у нас прямая санкция Троцкого?

- Я думал, что Совнаркому это будет... неприятно.

- Передай! - настаивал Басалаго. - Сейчас же!

Юрьев послушно велел снова соединить себя с Центром и стал ссылаться на телеграмму наркоминдела. Ответ пришел сразу "Телеграмма Троцкого теперь ни к чему. Она не поправит дела, а обвинять мы никого не собираемся".

- Передай им, - велел Басалаго, - что мы за собой никакой вины не чувствуем...

Юрьев передал: "А мы за собой никакой вины и не чувствуем. Мы не оправдываемся..." Басалаго вытащил его потом на улицу.

- Пора, - сказал он. - Пора отрываться от Москвы,- ты сам видишь, что нам с ними не по пути. Но прежде надобно наш Центромур отмежевать от влияния Целедфлота в Архангельске...

- Ты так думаешь? - совсем растерялся Юрьев.

- Не перебивай! В сферу чистой мурманской политики попадет Мурман, поморье Кемского и Терского берегов. Ты прав в одном: нужно краевое управление... со своим политическим курсом, со своими договорами, со своей администрацией! Если большевики так щедры на раздачу "самостоятельности", так вот пусть теперь знают: Мурман тоже самостоятелен и автономен... Не жри снег, дурак, горло простудишь. А ты еще нужен... Болтать и огрызаться по сторонам предстоит тебе много.

Глава девятая

Женька Вальронд проснулся от резкого толчка. Паровоз стоял, пыхтя на путях, синие сумерки сгущались за окнами вагона. Мичману только что снилась аскольдовская каюта с раковиной для умывания, набор зубных щеток, лежавших за зеркалом, и ароматное мохнатое полотенце. Очевидно, сон был подсознательным: мичмана терзали дорожные вши и клопы бывшего министерства путей сообщения.

Спустив ноги с полки, Вальронд прыгнул на какого-то солдата, спавшего внизу. Извинившись (что не произвело никакого впечатления), он вышел в тамбур. Поезд стоял возле полустанка, заснеженные ели подступали к самому перрону. За окнами барака белели занавески, чахли за изморозью унылые герани.

Было пусто.

Косматая лошаденка, прядая ушами, застыла возле шлагбаума. В телеге лежал мертвый человек, убитый страшно - разрывной пулей, ударившей его прямо в лицо. А поперек мужчины была брошена мертвая женщина, ветер заносил ее снегом со спины.

- Видели? - спросил Вальронд у железнодорожника.

- Из Ухты, - ответил путеец. - Оттуда кажинный день таких возят. Ухту, сударик, финны заняли. С ними не шути! Теперь вон на Кемь все рвутся. А тогда дорога наша прихлопнется.

- А почему стоим? - спросил Вальронд, мучительно желая курить.

- Да впереди не пропускают. Может, бандиты шалят. Может, Чека кого-то ищет в составе. Сейчас неспокойно. Ежели вы, сударик, из этих, так погоны до Мурманска не надевайте.

Нет, я не из этих, - ответил Женька.

- А коли не из этих, так красный, бант тоже не носите. У нас тут не поймешь, что творится! Один так, другой эдак... Не стало правды - нет и порядку!

Замерзнув, Женька забрался в вагон. Поезд плавно тронулся, а с перрона на прощание залепили из револьвера, вдребезги разнесло стекло над головою Вальронда.

"Фу, черт! - отшатнулся от окна мичман. - Ну и обстановочка. Прямо война Белой и Алой розы на платформе двадцатого века с применением керосина и разрывных газов..."

Однако в Кандалакше обстановка казалась еще сложнее: над крышею Совета колыхался красный флаг, а неподалеку разместился - под флагом Британии английский консул. Отряд рабочих с красными повязками отрабатывал на вокзальной площади прием "коротким - коли!". А рядом с ними маршировали сербы в один ряд с русскими, но уже явно с другими намерениями. Впрочем, английских войск в Кандалакше еще не было видно.