Из тупика - Пикуль Валентин Саввич - Страница 90

- Давай-давай, ребята, - говорил Комлев, - уплотняйся!.. Мурманск был уплотнен за эти дни до предела. Повсюду селились и веселились разные коммерсанты, весьма молодцеватые, которые, утром приехав, к вечеру уже называли себя поручиками и полковниками. И очень много понаехало в Мурманск знати: встаешь в очередь за хлебом вслед за графиней, а в хвосте уже пристраивается у тебя баронесса, за нею с кошелкой - князь... Чехи, сербы, китайцы, итальянцы, англичане, французы, канадцы - весь этот Вавилон, вперемежку с русскими, таскал по путям чайники с кипятком и справлял нужду под колесами города. Иные вагоны, в завале нечистот и отбросов, давно припаялись морозами к рельсам намертво. Весной все это растает, и людей задушит зловоние, но русские разумно говорили иностранцам и себе тоже:

- Весной? Ты еще доживи до весны-то. Ого, милок!

Весна...

Полярная ночь медленно отступала, и надвинулись с океана синие, скользящие по сопкам рассветы. Солнце уже не спешило укрыться за скалами, нависая над водой - недреманно и холодно.

В одно из таких утр, когда Мурманск еще не пробудился, в доски причалов ткнулся форштевнем крейсер "Аттентив" и сбросил на берег десант. Быстро пробежала на вокзал пехота в белых суконных гетрах. Ловко и бесшумно, с оглядкой по сторонам. Пока англичане глаза не мозолили, благоразумно запрятав десанты в Коле, где солдаты с утра до вечера гоняли в футбол. А пушки - это так, вроде украшения. Глядя на британских томми, можно было подумать, что главное для них - футбол.

Комлев навестил Юрьева в его берлоге совдепа.

- Здравствуй, товарищ! - радушно приветствовал его Юрьев. - Вот и до наших краев дотянулась железная десница ВЧК. Кого будешь хватать за горло первым?

- Хорошо бы... тебя, - сказал Комлев негромко.

На выручку Юрьеву пришел телефон, вовремя зазвонивший.

- Погоди хватать, - засмеялся Юрьев, срывая трубку. - Председатель Мурманского совдепа у аппарата... Так. Так. Понятно. Но ничего не выйдет, Николай Иванович ("Звегинцев!" - догадался Комлев). Команды флотских рот и кораблей, - говорил Юрьев, - давно небоеспособны. Абсолютно... Митинг? Но это уже старо! Подвоза семечек нету, и митинги из моды вышли. Попробовать, конечно, можно. Ну чего-нибудь наскребем... Всего хорошего.

Бросив трубку, Юрьев сказал Комлеву:

- Так вот, дорогой товарищ Торквемада! Ты напал не на того боксера, который выбывает из боя в первом раунде. Здесь тебе не Петроград, а Мурманск - во всей своей первобытной прелести. И обстановка здесь (сам знаю) аховая! Вчера вот наряд милиции ночью вырезали. Американского атташе Мартина обчистили, на вокзале до нитки. И два вагона с мясом - ау! Хватай, коли ты по Конан-Дойлю решил здесь работать.

Комлев расставил ноги, словно готовясь к драке:

- Слушай, Юрьев! Ты меня уголовщиной не обстукивай. Сам не маленький я ведь не карманников ловить прибыл. А тебе, видать, Советская власть не так посветила. Ты ее сущности не вызнал! Ежели по дурости - подскажем. Ежели по алому умыслу - будем карать. Сидишь ты, небритый, под красным флагом. Корабли стоят под андреевским, который барон Маннергейм в свой государственный перекроил. А союзники город своими знаменами будто ярмарку разукрасили. Как понимать?

Юрьев все выслушал и ответил спокойно:

- А так и понимай. Если бы не союзники, мы бы здесь давно сковородкой накрылись. Вот и сейчас: финны жмут на Печенгу, потому что кайзеру нужна база для своих подлодок, а наши корабли - громадное им спасибо за то, что печки топят! Хоть на берегу мы видим, что еще не все разбежались. Будем выкликать добровольцев под Печенгу... Твои ребята не рискнут?

- Они здесь рискнут, в Мурманске, - отозвался Комлев.

- А может, оружие сдадите?

- Кому?

- Добровольцам нашим. Потом вернем. Когда возвратятся. Комлев уже застегивал кожаную тужурку.

- Знаешь, Юрьев... как бы это поделикатнее? Вот шел я к тебе и думал: ты хитрый. А поговорил пять минут и понял: глупый ты, Юрьев, и вредный.

...На днях тупик одной стрелки французы окружили высоким забором, охраняемым матросами с броненосца "Адмирал Ооб", и вот сегодня забор этот обрушили; на рельсах стоял новенький бронепоезд. Громыхая стальными блиндами, весь в щетине пулеметов, "бепо" проскочил через Мурманск до Колы и обратно - это был пробный выезд.

Тогда на пороге кабинета Небольсина появился Комлев.

- Вы здесь старший? - спросил угрюмо.

- Садитесь, - ответил ему Небольсин.

- Перекройте пути перед французским бронепоездом!

- Я не имею права, - возразил Небольсин, - закупорить дорогу, дающую России пока единственный выход в мир. Нет, я не имею права.

- Саботаж? - спросил Комлев. - Ты знаешь, что за это полагается?..

- Знаю, - прервал его инженер. - И однако ничего перекрывать на путях не буду. Бронепоезд французов, если вам угодно, можно задержать южнее. Но только не здесь... Там, южнее, ваш отряд Спиридонова, там большевики в Совжелдоре, а с меня - взятки гладки...

Щелкая на стрелках, мимо станции тяжелым чудовищем проскочил бронепоезд - на этот раз уже до самой Кандалакши, и нигде не был задержан.

Небольсин заглянул в консульство:

- Дружище Лятурнер, вы докуда собираетесь увеличивать пробеги вашего мастодонта?

Лятурнер сидел в качалке с газетой в руках. Оттолкнулся от пола - и высоко вздернулись его колени в замшевых леях.

- Только до Званки, Аркашки... только до Званки!

- От Званки до Петрограда, - разумно ответил Небольсин, - всего сто четырнадцать верст. Большевики вряд ли обрадуются вашим платформам с пятидюймовками!

- А мы здесь, Аркашки, не для того, чтобы их радовать...

Небольсин подумал и неожиданно обозлился:

- Черт бы вас всех побрал! Вы здесь в политику играете, а поставит к стенке Комлев не вас, а меня!

Лятурнер засмеялся.

- Не поставит он тебя, Аркашки. Сила уже на нашей стороне...

На прощание Небольсин сказал:

- Милые французы, все это кончится очень скверно. И для меня. И для вашего бронепоезда... Как начальник дистанции, я заранее снимаю с себя всякую ответственность в случае, если ваш "бепо" будет найден на перегоне колесами кверху...

В командной палубе "Аскольда" хоть топор вешай: накурено. Полундра митинг! На этот раз сидячий и лежачий. Стоячие отошли в область преданий. Матросы - на рундуках, болтаются в подвесушках. Даже не митинг, а беседа, дружеская беседа. Два громадных чайника из красной меди плавают в дыму, по ходу солнышка. Вопрос обсуждается на этот раз очень серьезный: воевать или не воевать за Печенгу?

По дешевке, как было при царе, умирать теперь никто не хочет: все деликатно обмозговывают. Примерно так:

- Финны - белые? Факт, белые. За ними - немец? Он, проклятый. Шпарил немец на красный Питер, теперь по указке кайзера идет белый финн на Ухту, на Кемь, на Печенгу...

В одних кальсонах, с голыми животами, наскакивали:

- Да пойми ты, башка от кильки! Войне-то конец! Нет войны! На кой тебе ляд сдалась эта Печенга? Что там - Петергоф, што ли? С барышней и то хрен пройдешься. Волков только морозить...

Все ждали, что скажет Павлухин; перенял он чайник, гулявший по кругу, приник к теплому носику в зеленой окиси.

- Тьфу! - сплюнул чаинку, попавшую в рот. - Братва (и спрыгнул с койки), ежели так судить, братва, то за что же наши рабочие бились под Псковом и Нарвой? Если бы сказали они тогда: "На кой ляд эта Гатчина?" немец давно бы уже гулял по Невскому... Врагов революции надо бить! сказал Павлухин. - По зубам! А пока мы тут губами белье полощем, они нас лупят... Нешто вас, братишки, злость не берет?

- Ну иди, - ответили. - Шустряк какой нашелся...

Павлухин грохнул чайником.

- Я пойду. Мне за вас совестно... Тех же англичан стыдно! Над нами уже смеяться стали: мол, русские трусы... Пойду я, братцы!

Поднялся еще Митька Кудинов, распушил свои бакенбарды.

- Пиши меня тоже. Да. и кончай трепаться - спать надо. И еще Власьев отчаянный: