Из тупика - Пикуль Валентин Саввич - Страница 29

- Шкертов не хватит всех перевешать!

Еще откровеннее оказался лейтенант Корнилов:

- Я могу служить только государю-императору, но служить хохлацкой свинье Родзянке не намерен... Бим, голос, голос!

Из британского дока с культяпкой вместо хвоста злобно лаял дрессированный Бим на далекую революцию в России. Тогда же англичане и вытурили "Аскольд" из доков, выведя крейсер на открытый рейд. Два эсминца подошли со стороны Глазго и, наведя на крейсер торпедные аппараты, отдали якоря в мутную воду девонпортской гавани...

Ночью "Аскольд" отправился в далекий путь - на глухую полярную окраину отечества. Половина офицерских кают пустовала: владельцы их остались в Англии. Павлухин с мостика видел, как пропадает вдали чужой берег, весь в тумане и слякоти, и жалел только одного офицера: "Пропадет мичман без нас... пропадет! Жаль, хороший был парень. И никогда с нашим братом он не собачился..."

* * *

БОРТ КРЕЙСЕРА "АСКОЛЬД"

(вахтенный журнал)

Время: 0. 35. - На вахту у бакового среза не вышел матрос Пивинский. Проведенные по отсекам поиски не дали никаких результатов. Матрос Пивинский приказом снят с довольствия, как пропавший без вести.

* * *

Время: 21. 17. - Выстрелом убит в своей каюте старший механик Федерсон. Тело покойного брошено за борт неизвестными матросами. Курс прежний, волнение 9 баллов. Вахтенным на мостике заступил гальлванный унтер-офицер Павлухин.

* * *

Время: 16. 04. - При смене наружных вахт исчез на переходе штрафной матрос статьи 2-й Иван Ряполов. Прошли Нордкап. Ложимся на противолодочный зигзаг. Установлена радиосвязь с морским атташе в Стокгольме, который передал телеграмму Керенского для командира крейсера...

* * *

Так весь путь заполняли журнал записями - о курсах, ветрах, штормах и убийствах.

Крейсер "Аскольд", дрожа от напряжения расслабленным корпусом, рвался все дальше - на север, проламывая форштевнем стылые полярные воды. Цепенящие ветры Арктики уже задували - широко и протяжно, от кромки льда, от массивов Шпицбергена, и тугие клубки циклонов разматывались в бездонности неба и океана.

Ветлинский весь переход до Мурмана не сходил с мостика, и четыре тени настигали его, и окровавленные мешки касались его лица.

Это ему еще аукнется. Но - потом. Не сейчас!

Очерк второй.

Дорога в тупик

Дорога вторая

Для начала обратимся к статистике. В этом заброшенном краю в числе редкостей, достойных человеческого удивления, насчитывалось:

фортепьяно - 1,

лошадей - 2,

инвалидов - 6.

Теперь живописуем: фортепьяно бренчало в доме Кольского исправника, лошади привыкли есть рыбу пополам с сеном, а шесть инвалидов забулдыжно пьянствовали в трактире, который назывался "Заходи!".

Край был громадный, и на каждого жителя приходилось по десять квадратных верст. Иначе - царило такое безлюдье, какое трудно себе представить. Этот край назывался Мурманом, а точнее - Александровским уездом Архангельской губернии...

Вот он - хаос камней, воды, неба. Со звоном летели в море дымные ручьи, а там - высоко-высоко на скалах - цвела по веснам душная полярная сирень и черемуха.

Глубоко врезан в скалы Кольский залив, и в самом конце его, в устье двух рек, с незапамятных времен (с 1264 года) догнивал захолустный городишко - Кола; отсюда бежали поморы на парусах за треской и зверем. Сам же городишко - два амбара да избенки, крытые мохом. Ну и церковь, конечно. И кладбище.

Оглушительно - из века в век! - рыдают над тоской человека гагары, и стонут чайки. И, как в сказке, радуя дедов и внуков, пролетают над глухоманью России прекрасные гуси-лебеди...

Так было.

Но и в этом нелюдимом краю, где редко встретишь человека, случались бобыли-нелюдимы. Один такой бобыль, по прозванию дед Семен, осел однажды в десяти верстах севернее Колы. На берегу бухта свалял избенку, и с тех пор эта бухта так и называлась - Семеновской. И текли мимо годы...

Тишина. До чего же тихо под сполохами полярной ночи. Тихо и летом, когда светит незакатное солнце. Редко-редко придет сюда посыльное судно "Бакан", со шлюпки соскочит бравый кавторанг Поливанов и крикнет: "Дедушка! Жив?"

Вылезет дед Семен из тупы, спросит: "А ты чой с пустыми-то руками? Нешто старость мою не желаешь уважить?"

Тогда Поливанов ему бутылочку на камень - стук. Так вот, сидя на бережку, будет дед пить водку и рассказывать, кто проходил мимо, где костер горел, что думалось ему...

Но вот однажды приплыли какие-то важные господа. Стояли на берегу, разводили руками, ахали. Деда взяли за локотки и подвели к высокому дяденьке.

- Это, - сказали, - его высокопревосходительство министр финансов господин Витте... Ты, дед, не пугайся!

Дед сказал министру свою заветную фразу:

- Ты чой с пустыми-то руками? Нешто старость мою не желаешь уважить?

Министр расстегнул кошелек, положил в руку деда золотой.

- Дурак ты, што ли? - обиделся дед. - Да здеся тундра, где я тебе разменяю! Ты бы, мил человек, бутылочкой свистнул...

"Свистнули" деду бутылкой и - уехали.

Потом как-то плыли мимо поморы на ёле, позвали с воды:

- Эй, Семен! Не хочешь ли поглядеть - каки города бывают? И повезли деда еще севернее - в Екатерининскую гавань.

А там и впрямь город{7} вырос: Александровск прозванием. Горели там во мраке ночи диковинные лампы, от которых никак не прикуришь цигарки. Господин ласковый открыл фитюльку какую-то, и сама по себе побежала вода. Крутанул обратно - и нет воды. Хотел дед Семен по привычке нужду в сугробе справить, но ему не дали. "Простудишься", - сказали. И отвели деда в тесную комнату, где стояла фаянсовая ваза, в которой бы тесто месить хорошо, и велели в ту вазу гадить.

- А воду надо спускать, - недовольно сказали ему потом, и унеслись грехи деда в пропасть. Ошалел дед: колдуны живут!

Уехал к себе, засел в тупе и затих. И опять текло время. Чадно горел фитиль, свитый из моха. Плескались в берег волны. Черные.

Проезжал на собаках мимо бухты Семена Кольский исправник и сказал деду, что - война.

- С кем же мы не поладили? - спросил дед.

- Да с немцем, - ответил исправник.

- А-а-а... Немцев я хорошо знаю: они колбасу изобрели.

- Поть-поть-поть! - гаркнул исправник, и собаки увезли его.

Так текло время, пока 3 апреля 1915 года не явились какие-то люди в Семеновскую бухту, и мрачный десятник Адам Бык сказал:

- Ну, дед, вываливайся с потрохами отсюда.

- Чо? - не понял старик, приложив к уху ладошку.

- Проваливай, говорю.

- Куда?

- А куды хошь. Наше дело махонько. Здесь город будет новый. Бо-ольшой город... А твоя халупа мешает нам!

- Окстись, окаянный! Мало вы городов в Расее своей понатыкали. Так теперича и сюды, в рай земской, лезете?

Не верил дед, что сюда залезут. Но вот понаехали пензяки-плотники, навоняли керосином, сгрудили бочки и доски, а поверху барака водрузили доску:

РОМАНОВ-НА-МУРМАНЕ

Город Александровского уезда

Пришел из Англии пароход и привез складные дома Утром их выгрузили, а вечером - уже печи топят. Целый город хибар.

- Дед, а дед, - снова пришел Адам Бык. - Ты уберешься отседова или нет? Я тебе по-доброму говорю. Здесь паровозы из столицы побегут. Ведь тебя, дурака, паровозом раздавит!

- Век жил... куда ж податься?

- Иди к нам в барак. Жратвы завались - прокормим!

И в бараке отвели деду угол за занавеской. Скоро поселили туда и тех, кто колбасу изобрел, - немецких пленных. Потом понавезли одетых в ватные штаны алеутов, корейцев, маньчжуров. Опытные были землекопы, еще с Амурской ветки. Для них построили кумирню, хлеб для них пекли на особых ситах, амурские на отшибе у города жили, и с тех пор это место так и называется: Шанхай-город...

21 сентября 1916 года заревели иерихонские трубы, жалобно запищали кларнеты, завеселились звонкие тарелки, и состоялось открытие нового для России города. Опять стояли на берегу важные господа в котелках и треуголках. Деду сняли шапчонку.