Из тупика - Пикуль Валентин Саввич - Страница 104

Так он тянулся на волах три дня, пока на дороге ему не встретились двое. Тоже русские. Пожилой полковник артиллерии держал на коленях голову юного поручика; босой, раздерганный, нехорошо дергаясь, поручик задыхался:

- Не надо... умоляю... Унесите!

А полковник гладил его по голове и говорил нежно:

- Па-а-аручик! Я пра-а-ашу вас...

Заметив Небольсина, полковник заорал на него:

- Убери проволоку! Не видишь, что ли?

Посреди шоссе лежал ржавый моток колючей проволоки. Виктор Константинович пинком сбросил его в пропасть, и поручик сразу успокоился, блаженно улыбаясь.

- Что с ним? - спросил Небольсин, подходя.

- Бежал из немецкого лагеря... Болезнь многих пленных психоз колючей проволоки. Пойдешь с нами?

- А вы куда?

- Идем... просто так. Пошли! Втроем веселее...

Теперь Небольсин шагал впереди, чтобы предупреждать о проволоке. Но вся Европа была усеяна ржавыми шипами военных терний, и наконец нервы Небольсина тоже не выдержали.

- Поручик, мы вас оставим, вам надо лечиться...

Пошли вдвоем.

Новая появилась мука: по вечерам полковник артиллерии раскладывал перед собой картинку - шишкинских медведей, и был способен часами ненормально глядеть на ровные свечи сосен, на бурых мишек в русской дебряной чаще.

- Россия... - плакал он. - Господи, Россия... что будет?

Небольсин - ожесточенный, отчаявшийся - долго терпел.

Но от привала до привала - одно и то же. Наконец терпение лопнуло.

- То, что вы делаете сейчас, полковник, постыдно! Надо не заменять естественный пейзаж чужбины искусственным русским, а стремиться в свое отечество и быть ему полезным.

- Молодой человек, - грустно ответил ему полковник, - коли вы так храбры, то вернитесь... Я старый киевлянин, родился там и вырос, там был влюблен, женат, счастлив, вырастил детей. И я бежал из Киева, ибо в "самостийной" Украине я стал нежелательным иностранцем. Я подался к генералу Краснову, но он тоже самостийник. "Автономия великого тихого Дона!" Как вам это нравится? И на кого ориентация? На немцев, на кайзера, милостивейший государь. Вот! А после этого еще большевиков упрекают в прогерманских настроениях.

- Если так, - возразил Небольсин, - так почему же вы не остались с большевиками?

- Мне в Севастополе наплевали в лицо матросы. Мне! Сорвали с меня ордена, которые я заработал кровью и честью...

- За что?

- За то, что я имел несчастье родиться в России еще при царе и эту Россию надо защищать от врагов, и вот я совершил ошибку в молодости, посвятив свою жизнь службе в русской армии...

Небольсин зорко вглядывался во тьму чужестранной ночи.

- А как бы они хотели? - спросил. - Чтобы мы плохо служили царю и отечеству? Тогда бы и России давно уже не было.

- Все это вы можете объяснить в Чека, - ответил ему полковник, - если, конечно, вернетесь. А я уж буду пропадать здесь...

В один из дней, как и следовало ожидать, полковник-киевлянин повесился. Небольсин проснулся, костер давно погас. А неподалеку от места ночлега полковник уже застыл в неловкой петле. Видно, он долго мучился, не в силах помереть. Виктор Константинович снял с головы фуражку, постоял возле висельника. Вынимать человека из петли не стал, только перерезал веревку и пошел дальше. Под ноги ему попалась картинка с медведями в русском бору, и он поддал ее сапогом:

- К черту! Мазня! Банально!

В одной деревне, где он пил молоко, Небольсин пересчитал лиры. Осталось всего сорок - пустяк. У околицы его нагнали.

- Этого хватит, - сказал какой-то человек, глядя с неприятной улыбкой. - Есть девочка тринадцати лет, и очень развратная... Она вам понравится!

Жестоким ударом, Небольсин уложил человека в пыль почти насмерть. И не пошел, а побежал - прочь, прочь, подальше... "Боже, - думал в отчаянии, что сделала с людьми война! Будь она проклята!"

Его арестовали в Триесте, где он спал на набережной.

- Я не пойду, - сказал Небольсин. - Можете застрелить меня сразу. Но я... не пойду. И не прикасайтесь ко мне - я русский!

Он сказал это так, словно объявил себя прокаженным. И такая ярость была в словах этого худого, обтрепанного человека со сверкающим лихорадочно взглядом, что полиция расступилась.

- Эй, ты! - крикнули вслед Небольсину. - Проваливай в Швейцарию, там тебя интернируют... Там большевики уже открыли свое посольство!

* * *

В нейтральной Женеве, где находился Международный комитет Красного Креста, свирепствовала испанка. Пансионы, отели, курорты, лодочные станции, вокзал, набережные, скамейки на бульварах - все было забито беженцами, пленными, интернированными, больными. При строгой карточной системе на продукты Небольсин ничего не имел и кормился объедками возле отелей.

Впрочем, он был не один - русскими кишела Швейцария, и Виктор Константинович встретил даже дезертиров из своей Особой бригады: они работали по осушению болот в долине реки Роны и получали в день по триста граммов хлеба и сто пятьдесят граммов морковки. Они-то и подсказали ему:

- Тикайте до Берна, пока ноги не протянули здесь. От Красного Креста хрен доплачешься... И в бумагу впишут, и номерок на шею повесят, и застрянешь тут до скончания веку!

Повиснув между букс вагона, Небольсин зайцем доехал до Лозанны. Под ним струились свистящие рельсы, мчалась чужая земля, и под грохот колес он думал: "Как все просто... Одно неприятное мгновение, и все будет кончено!" Но он вспомнил о брате, беспутном малом, запропавшем в тундрах, и решил, что, пока хоть единая родная душа есть на земле, ему надо жить.

В Лозанне он услышал новенький анекдот:

- Если победят немцы - Европа превратится в сплошной концлагерь; если победят союзники - Европа станет образцовым сумасшедшим домом...

Это было правдой: Небольсин все время блуждал между лагерем и бедламом, между тюрьмой и сумасшествием. Он оборвался и был так страшен, что прохожие шарахались от него. Однажды он увидел, как реденькая толпа провожает гроб с покойницей, и, признав в этой толпе русских, Небольсин пристроился к ней. Зачем? Просто решил побыть среди своих.

- Кого хоронят? - спросил он у соседки по процессии.

- Маня Герихсон... выплыла на середину озера и утонула. Такая молодая! Но... никаких вестей из России, денег нет, просить милостыню стыдно, и что делать дальше нам, бедным русским?

Потом в приделе лозаннской церквушки, бедной и прозрачной, Небольсин наелся кутьи до отвала и спросил у священника:

- Отец, где сейчас место русского офицера?

Ветхий годами попик ответил ему по-французски:

- Советую вам ехать в Берн, а не болтаться по Европе. В Берне вы постучитесь в советское полпредство - и снова обретете родину.

Печальная женщина вздохнула из-под вуали:

- О доблестный офицер, не слушайте отца Амвросия, он уже давно агент большевистской Чека...

Небольсин, где зайцем, где пешком все же добрался до Берна. Досасывал окурки, копался в мусорных ямах. Ему было плевать, что о нем думают. Он даже наслаждался своим унижением, и тень братьев Карамазовых стала музою его странствий.

"Пусть, - думал он, - пусть я страдаю, но такова судьба... Судьба моя - и родины..."

На вокзале в Берне Небольсина жестоко избили французские интернированные солдаты. За что? Это же и так понятно: за то, что он русский и Россия перестала воевать с немцами... Избитый, он лежал возле мусорного ящика, а каждый паулю (храбрец) бросал в него на прощание докуренную сигарету. Непослушными пальцами Небольсин показал им на отвороте куртки упрятанную внутрь ленточку Почетного легиона.

- Мерзавцы! - сказал он. - Я заслужил орден Наполеона на полях сражений за вашу же Францию...

- Свинья ты! - ответили ему паулю.

По улицам швейцарской столицы русские двигались как заведенные в одном направлении - на Юнг-фрауштрассе, где размещалось советское полпредство. Их было немало, этих русских. В толстых шинелях, несмотря на сильную жару, шагали солдаты; выкидывая костыли, тенями прыгали по бульварам инвалиды; скорбно опустив головы, шли люди в статском платье - каждого толкало в советское полпредство что-то свое: любовь или ненависть, но только бы выбраться на родину...