Карантин - Иган Грег - Страница 43

– Ну нельзя же так расслабляться! Внимание, внимание и еще раз внимание.

– По-моему, ты даже слишком внимателен, – смеется По Квай. – А где ты был? – Ее лицо мрачнеет. – Случилось что-нибудь?

Я качаю головой:

– Нет, ничего. Просто показалось, что в коридоре кто-то ходит. Ложная тревога.

– В коридоре? А как же датчики, камеры?.. Значит, все-таки можно...

– В принципе и датчики можно обмануть. Теоретически. Но ты не думай об этом, там никого не было.

– У тебя такой вид, будто ты гнался за этим «никем» до самой крыши и обратно.

Я замечаю, что на моем лице выступила испарина. После подъема по лестнице ее не было. С виноватым видом вытираю лоб платком:

– Да нет, проверил пару пролетов вверх и вниз, и все. Теряю форму, видимо.

– Странно, что твои моды позволяют тебе по-настоящему потеть.

Я выдавливаю смешок:

– Знаешь, одно дело – подавить аппетит, а совсем другое – отключить терморегуляцию. Это уже попахивает самоубийством.

Она кивает и молчит. Вид у нее подавленный. Наверное, решила, что от нее хотят скрыть какой-то опасный инцидент. Возьмет и спросит завтра у Ли: «Ну, что там у вас ночью случилось?» А что я могу сделать? Предупредить: «Ты только никому не рассказывай, потому что...» – что? Потому что меня будут дразнить, что я гоняюсь за привидениями? Но она знает, что два охранника на выходе не могли меня не видеть...

Ладно, это не так страшно. Главное: давно ли она проснулась? Ясно, что раньше, чем я прошел через контрольный пункт на этаже – потому что оттуда я дошел до прихожей секунд за двадцать. Но тогда как же я прошел мимо охраны? Либо она схлопнулась, схлопнув тем самым меня и лишив связи с «Ансамблем», либо... либо мы оба до сих пор размазаны! Так, а что будет, если я схлопнусь прямо сейчас? Останется ли неизменным то прошлое, которое я помню? Вдруг его заменит другая цепь событий – случайная или выбранная размазанным «я» По Квай?

Я должен оставаться размазанным до тех пор, пока она опять не уснет. Я должен быть уверен, что выбор чистого состояния останется за мной.

Я делаю несколько шагов в глубь прихожей. Надо сохранять спокойствие, говорить о пустяках, ждать, пока она устанет:

– От чего ты проснулась?

– Не знаю. – Она пожимает плечами. Подумав, робко добавляет:

– Опять приснился дурацкий сон.

– Какой сон? Впрочем, прости, это не мое дело...

– Да ничего особенного. Будто я брожу по лабораториям шестого этажа – из комнаты в комнату, как какой-то взломщик, но ничего не краду. Просто чтобы убедиться, что могу войти, куда я захочу. – Она смеется. – Наверное, подсознательная реакция на то, как меня не допускали к научной стороне проекта. Мои сны всегда очень легко разгадать.

– И произошло что-то, отчего ты проснулась?

Ее лицо становится серьезным:

– Точно не помню. Я поднималась по лестнице и... вроде бы чего-то боялась. Боялась, что меня поймают. Я шла сюда и почему-то страшно боялась, что меня кто-нибудь увидит. – Помолчав, она с непроницаемым видом добавляет:

– Может, это ты и слышал в коридоре? Как я возвращалась.

Она, конечно, шутит, но у меня пробегает мороз по коже. Кто выбирает этот разговор? Мое размазанное «я»? Ее размазанное «я»? Наша с ней совместная волновая функция?

– Ясно, значит, опять квантовые переходы сквозь стены? И сквозь перекрытия заодно? Зачем же ты шла по лестнице, лучше перенеслась бы прямо из пункта А в пункт Б!

– Почему бы и нет – это же сон? Ты знаешь, наверное, моему подсознанию не хватает воображения, чтобы понять квантовую физику до конца. Воображения и смелости.

– Смелости?

Она пожимает плечами:

– Может быть, даже не смелости, а честности. Не знаю. Понимаешь, я в последнее время много думаю о том... о той части меня, которая исчезает, когда я схлопываюсь. Глупо, конечно, но когда я представляю себе, что есть какие-то женщины, почти неотличимые от меня, что они существуют две-три секунды, с ними происходит что-то совсем другое, чем со мной, а потом они исчезают... – Она почти сердито встряхивает головой, отгоняя эти мысли. – Трогательно, не правда ли? Переживать за судьбу своих виртуальных версий! Где взять столько жизней?

– Сколько?

– Лично мне хватит и одной. Но каждая из моих версий тоже не отказалась бы от одной – своей. – Она опять решительно качает головой. – Так рассуждать нельзя, это безумие. Это все равно что... проливать слезы над сброшенной кожей. Мы так устроены, вот и все. Делая выбор, люди «убивают» тех, кем могли бы стать. Моя работа слишком наглядно показала это, но по сути ничего не изменила – существовать как-то иначе мы не способны. Пузырь защищает от нас Вселенную, и нам осталось только примириться с самими собой.

Вспомнив свои прежние сомнения, я запоздало добавляю:

– Прежде чем примиряться, надо еще убедиться, что эта теория верна.

Она закатывает глаза к потолку:

– Слушай, да не паникуй ты раньше времени. ПСИ не собирается завтра оповещать весь мир о том, что Пузырь создан для того, чтобы защитить Вселенную от истребления людьми ее альтернатив. Люди потихоньку свихиваются от Пузыря и без таких объяснений. А если мы докопались до правды, то это очень тяжелая правда. Она может так взорваться, что... я даже не знаю, что будет опаснее – если нас не поймут или если поймут. Ты представь, какие секты могут вырасти вокруг идей типа «человеческое восприятие опустошило Вселенную» или «жизнь человека есть бойня себе подобных»! А подумай, как на это посмотрят нынешние секты. Те, которым уже давно все ясно.

– Догадываюсь. Между прочим, от них-то я тебя и стерегу.

По Квай все ниже клонит голову, затем потягивается, подавляя зевоту, но я удерживаюсь от вопроса, не устала ли она.

– Ох, и надоела я тебе, наверное, своей болтовней, – говорит она. – То сны рассказываю, то начальство ругаю, то выплескиваю на тебя свои страхи по поводу других цивилизаций, виртуальных двойников...

– Ну что ты. Мне все это интересно.

– Неужели? – Она испытующе смотрит на меня, потом качает головой в шутливом отчаянии. – Загадочный ты какой-то. Не могу понять, искренне ты говоришь или нет. Ничего не поделаешь, придется поверить на слово. – Она бросает взгляд на наручные часы, нарочитый символ того, что в ее голове нет модов (хотя теперь это уже не так). – Господи, три часа ночи. Я, пожалуй, пойду. – Сделав несколько шагов к двери, она останавливается. – Слушай, я понимаю, что ты физически не можешь разлюбить свою работу, но как твоя семья все это терпит? Ты же работаешь каждую ночь!

– У меня нет семьи.

– Как? Неужели у тебя нет детей? Я всегда представляла тебя с...

– Ни жены, ни детей.

– Но у тебя кто-нибудь есть?

– Что значит «кто-нибудь»?

– Ну, подруга. Или друг.

– Нет. С тех пор как умерла жена, никого нет.

Она вся съеживается:

– Ой, Ник, прости. Господи, вечно я ляпну что-нибудь. А когда это случилось? Уже... здесь? Мне никто не говорил, понимаешь...

– Нет, нет. Семь лет назад.

– Семь лет... И ты до сих пор в трауре?

Я качаю головой:

– Я никогда не был «в трауре».

– Что это значит?

– У меня есть мод, который... контролирует мои реакции. Я не горюю о ней, не скучаю. Просто помню ее, вот и все. И никто другой мне не нужен. Не может быть нужен.

Она колеблется, прежде чем задать следующий вопрос. Любопытство борется со старомодными представлениями о такте. Наконец до нее доходит, что раз я не испытываю горя, то бестактности быть не может.

– Но ты что-то испытывал тогда... Пока еще не установил мод?

– Тогда я был полицейским. Когда она умерла, я был... можно сказать, на службе. Так что. – Я пожимаю плечами. – Так что ничего не испытывал.

Говоря это, я с ужасом осознаю, что в обычной жизни мне и в голову бы не пришло рассказывать о таких вещах. Значит, размазанная система «Ник-плюс-По Квай» помимо моей воли проникла в мир, где я способен на подобные признания, в такие же тончайшие сферы на грани мыслимого и немыслимого, как те, откуда до этого были извлечены мои ночные триумфы над запертыми дверьми и бдительными часовыми. Эта мысль приводит меня в состояние, близкое к шоку, но оно длится не более секунды, затем все встает на свои места, и я продолжаю с прежней бесстрастностью: