Князек - Хэррод-Иглз Синтия - Страница 6

– Простите, мадам, – ответил за него доктор Крэнторн, – но после того, как молодой человек описал картину, нам показалось целесообразным, чтобы приехал я. В некоторых областях я опытнее учителя Вайкхэма. А теперь, если позволите... – он осторожно, но решительно отстранил всех, подошел к постели и склонился над мальчиком. Нанетта наблюдала за ним очень пристально, обуреваемая страхом за сына, а когда доктор, увидев рану, судорожно вздохнул, рука Джеймса словно клещами сжала руку жены. Огромные квадратные руки осторожно ощупывали раненую ногу, затем могучий молодой человек выпрямился и повернулся к родителям, устремив на них жесткий, осуждающий взгляд.

– Дела плохи, – произнес он. – Это гангрена. Плоть умирает. Ногу нужно ампутировать.

– Нет! – закричала Нанетта, потом судорожно прижала пальцы к губам. Выражение лица Крэнторна ничуть не переменилось.

– Да, – решительно сказал он. – Рана уже гниет. Поглядите, как высоко распространилось заражение – вот, и вот... – он указал на красноту на внутренней поверхности бедра ребенка.

– О, пожалуйста... – зарыдала Нанетта. А Джеймс произнес чужим, неузнаваемым голосом:

– Если вы отрежете ему ногу, он умрет...

В глазах доктора, когда он взглянул на Джеймса, появилась тень сочувствия.

– У него есть неплохой шанс выжить, если мы не опоздали. Практически половина пациентов выживает после ампутаций. Если же мы ничего не предпримем, он умрет. Итак, давайте не тратить попусту времени. Мне нужен кто-то в помощь и еще очень много лоскутов из чистой ткани. Прошу освободить комнату.

Он жестом попросил всех удалиться и повернулся, чтобы снять с кровати покрывала. Нанетта помешкала еще минуту, собираясь с силами. Она оглядела лица всех присутствующих – и приняла решение.

– Я буду помогать вам, доктор. Симон, вы останетесь? Джэн, Джеймс, спускайтесь вниз. Мэри, Одри, в ящике комода наверху есть чистая льняная ткань – изорвите ее. Как можно быстрее. Пусть все помогают вам.

Доктор отвернулся от кровати, устремив на нее взгляд.

– Мадам... Я не могу разрешить вам это... Здесь не место женщине. Мне может ассистировать ваш лакей, любой...

Нанетта решительно возразила:

– Я его мать – у кого больше прав быть здесь, чем у меня? Останусь я – и священник. А теперь скажите, что вам нужно.

Крэнторн еще некоторое время внимательно изучал ее, затем кивнул головой, приняв все как есть.

– Скамья, ее нужно поставить на кровать. Мне необходимо оперировать на плоской поверхности.

Нанетта послала слуг за необходимым, и лакеи тут же принесли скамью из зала внизу. На лицах у всех был написан ужас. Нанетта и Симон подняли мальчика, а слуги поставили скамью на постель. Затем Нанетта удалила всех из спальни.

– Пусть кто-нибудь из вас держит ногу вот так, поднятой вверх – необходим отток крови. А я пока подготовлю инструменты, – распорядился врач.

Ребенок вскрикнул, когда она коснулась почерневшей, отекшей ноги – но глаза так и остались закрытыми. Она молила небо, чтобы в горячке мальчик не понимал, что с ним происходит. От едких гнойных испарений у нее заслезились глаза, а то, что держала она в руках, казалось таким неестественным, словно не принадлежало ни мальчику, ни какому-либо другому живому существу... Рядом с ней стоял Симон, глядя туда же, куда и мать – губы его шевелились в молитве. Она тихо сказала:

– Джеймс сейчас был бы бесполезен. Он слишком любит мальчика.

Исповедник – очень близкий человек для женщины, в чем-то даже более близкий, нежели муж. Симон согласно кивнул. Он ни словом не обмолвился о ее собственной любви к сыну. Он понимал – женская любовь отлична от мужской.

Доктор подошел и взялся за детскую ногу.

– Сейчас все решает скорость, – сказал он, накладывая жгут. Он глядел на Нанетту оценивающе. – Вы не потеряете сознание? Не закричите? Скажите сейчас, если это для вас слишком тяжело.

Нанетта покачала головой:

– Я не подведу вас, доктор.

– Тогда держите мальчика, оба. Крепко, как только сможете, – не позволяйте ему метаться.

И он приступил к работе. Ножи его были остро отточены и блестели – он взрезал почерневшую плоть легко, словно это была кожура апельсина. При первом же прикосновении лезвия ребенок закричал – это был высокий и тонкий звук, такой же неестественный и страшный, как и его опухшая нога. Но по мере того как доктор распластывал тело, проникая все глубже и глубже, крик становился все более ужасным. Рот Нанетты все время наполнялся горячей слюной, ее мутило – она глотала ее, давясь, и старалась сосредоточиться на молитве. Руки у нее тряслись, да и ноги начинали дрожать – и вот она отвела глаза...

Ребенок перестал кричать – теперь он стонал и бредил. Она взглянула ему в лицо – и в этот момент мальчик вдруг пришел в сознание. Глаза его устремились на мать в немой мольбе, тело корчилось в ее руках, а дрожащий рот раскрылся:

– Мама... пожалуйста... моя нога... не надо!

Слезы заструились по щекам Нанетты. Послышался новый звук – отвратительный скрежет и скрип металлических зубьев пилы, вгрызающейся в кость. Ребенок снова закричал и вдруг стал вырываться с неожиданной безумной силой. Молитва Симона стала громче, и краем глаза Нанетта увидела, что руки старика тоже ходят ходуном. Но тут мальчик потерял сознание...

Все было закончено. Как и предупреждал доктор, скорость решала все – и Нанетта лишь теперь оценила его телесную силу и молодость. Операция длилась всего несколько минут, но эти минуты казались бесконечно долгими. Теперь он обрабатывал и бинтовал культю. Александр лежал без чувств, лицо его позеленело и напоминало маску мертвеца, а Нанетта и Симон вытирали кровь и нечистоты тряпками, стараясь не смотреть на предмет, завернутый в лоскуты и валяющийся на полу. Запах в комнате стоял неописуемый, и теперь, когда все было позади, Нанетта смогла, наконец, бросив на Симона извиняющийся взгляд, убежать в чулан – там ее просто вывернуло наизнанку.

Она несколько минут постояла там, прижимаясь пылающим лбом к холодной стене, а когда вернулась, обстановка в комнате была уже куда спокойнее и меньше напоминала преисподнюю: доктор стоял у постели, его квадратная ладонь покоилась на груди мальчика. Он считал удары сердца.

– С ним... все будет хорошо? – едва выговорила Нанетта. Доктор поднял на нее глаза.

– Если рана не воспалится снова. Ритм сердца уже выравнивается. Поскорее пришлите слуг и велите им сжечь не мешкая все окровавленные тряпки... и вообще все. Это следует сделать немедленно, они все заразны – а вам лучше отдохнуть. Я еще побуду с ребенком.

Нанетта покачала головой.

– Я... – она с отвращением оглядела себя, – ...переоденусь и тотчас же вернусь.

Одри ожидала ее наверху и, не произнося ни единого слова, помогла госпоже надеть чистое платье. Нанетта бегло глянула на себя в отполированное до блеска серебряное зеркальце – лицо было совершенно чужим, белое, с блуждающими глазами. Она сделала над собой усилие и овладела своим лицом, прежде чем спуститься в зимние покои, где ее ожидали домашние. Джеймс поднял на нее глаза, а Джэн подошел к ней и взял за руку.

– Он спит, – с трудом выговорила Нанетта. – Если рана не воспалится снова, все обойдется.

Джеймс встал и протянул к ней руки – и, не обращая внимания на присутствующих слуг, она бросилась в его объятия. Тут только почувствовав, что все еще дрожит, она прижалась к его груди, черпая силы, – и вдруг поняла, что он рыдает и ждет от нее утешений.

На следующий день все наперебой справлялись о здоровье «молодого господина» – соседи и слуги, а многие, даже самые бедные, приносили маленькие подарки, и все обещали молить Бога о его выздоровлении. Некоторых принимала Нанетта, других – Джеймс, и всем говорили одно и то же: мальчик спокойно спит.

– Да благословит его Господь! – сказала одна крестьянка, вытирая глаза. – Он такой очаровательный молодой человек, и у него такие чудные манеры! Проезжая мимо, он всегда желал мне доброго дня...

Нанетта была поражена тому, сколько людей говорили подобные же слова. И если бы они относились к Джэну, открытому и общительному, она не удивлялась бы так. Но Александр всегда был таким тихоней, и она никак не ожидала, что у него столько приятелей среди бедняков.