Длинная тень - Хэррод-Иглз Синтия - Страница 6

– Смотри-ка, мой брат даже прилив заставляет работать на себя, – тонко подметил он.

Принимая поцелуй, Аннунсиата сказала:

– Мне кажется, что прилив к полудню вернется и принесет вас домой вовремя, чтобы переодеться к обеду. Ты все чудесно устроил, Кловис, теперь быстро забирай его и, пожалуйста, не опаздывайте.

– Чем ты будешь заниматься сегодня утром? – спросил Ральф, неохотно покидая жену, такую соблазнительную в своем нежном шелковом дезабилье, с волосами, собранными в узел.

– Нанесу визит герцогине, если она сегодня принимает. Ну, идите же, наконец. У меня очень много дел.

Как только закрылась дверь, Аннунсиата послала Тома в Сент-Джеймс-палас с запиской герцогине, позвала Берч, чтобы одеться, вызвала Элизабет, отдала ей распоряжения по дому на весь день и написала письмо Клему, управляющему Морлэнда, с распоряжением перестроить голубятню. Не успел Том вернуться, как стали приходить торговцы с множеством симпатичных вещичек, надеясь убедить графиню в их абсолютной необходимости. Они знали, что Аннунсиата встает рано, и им было очень удобно приходить к ней по утрам, когда весь высший свет еще спит. Пару раз она даже говорила королю о пользе своих деревенских привычек, поскольку раньше всех узнавала городские сплетни и первой видела и выбирала приносимые в дом товары.

Том вернулся от герцогини с теплой запиской, приглашающей ее позавтракать вместе. Таким образом, без четверти девять Гидеон подал карету к дверям, и Аннунсиата в сопровождении дворецкого, горничной и двух спаниелей – все это были необходимые атрибуты моды – спустилась вниз, чтобы не спеша доехать до Сент-Джеймса. И хотя дворец герцогини находился неподалеку, Аннунсиата, со свойственным ей снобизмом, наслаждалась поездкой и более того – приказала Тому поднять занавески кареты, чтобы все видели, насколько она близка к герцогине: ее приглашают к завтраку. Но даже сидя в экипаже, Аннунсиата боролась с желанием пройтись по зеленой мягкой траве.

Анна Хайд, герцогиня Йоркская, никогда не слыла красавицей, но нельзя было не заметить ее острый ум, а в те дни, когда за ней ухаживал герцог Йоркский, она была достаточно хороша, со стройной фигурой и ясными глазами. Впервые Аннунсиата встретила ее десять лет назад, как раз перед ее тайным замужеством с принцем Джеймсом и беременностью, обескуражившей весь свет. Аннунсиату, новенькую при дворе, включили в свиту герцогини, и с тех давних пор, через всю свою восходящую судьбу, она поддерживала уважительную дружбу с бывшей хозяйкой. Многократные беременности, неумеренное обжорство повлияли на фигуру герцогини – она стала безобразно толстой, а постоянные огорчения и болезни стерли с ее лица былую привлекательность, отчего она выглядела старше своих лет. Тяжелый подбородок, большой рот и водянистые глаза делали ее значительно старше Аннунсиаты, хотя разница была всего в шесть лет.

Герцогиня принимала Аннунсиату в пеньюаре, в своей личной гостиной, и, как только та сделала реверанс, подставила ей щеку для поцелуя, пригласив сесть на стул, стоявший рядом с креслом-качалкой, в котором она расположилась. Жестом мясистой руки, увешанной кольцами, герцогиня отослала слуг и сказала приятным, хорошо поставленным голосом:

– Ну, теперь нам будет удобней. Очень мило с вашей стороны, что вы решили навестить меня, леди Чельмсфорд.

– Как вы себя чувствуете, ваша светлость? – спросила Аннунсиата, польщенная тем, что ей предложили сесть. – Мне так жаль, что вы вчера не смогли прийти на крещение.

– Сожалею, что огорчила вас своим отсутствием, но вы же знаете, я не очень люблю такие приемы. Мне больше нравится ужин в тесном семейном кругу за приятной беседой, но хороших собеседников при нашем фривольном дворе сейчас найти сложно. Я не завидую ни вам, ни вашим приемам, но все же не понимаю, как вы можете такое выдерживать? Ведь есть же у вас, в конце концов, голова на плечах?

Аннунсиата рассмеялась:

– Как и у вас, ваша светлость! Но это не принято показывать. Эксцентричность позволена только сильным мира сего.

Гримаса боли исказила лицо герцогини, и она попыталась устроиться поудобней, добавив:

– Не лукавьте со мной. С вашего первого появления при дворе вы намеренно демонстрировали свою эксцентричность. Я прекрасно помню ваши ранние утренние прогулки в обществе короля, моего мужа и принца Руперта. И разве не вы ввели при дворе моду кататься верхом? И говорят, что даже сейчас вы ведете себя с королем так же свободно, как если бы были мужчиной.

Аннунсиата видела, что герцогиня только прикидывается шокированной, и сказала, опустив глаза:

– Надеюсь, вы не придаете значения скандальным сплетням обо мне? Их распустила леди Каслмэн, потому что на прошлой неделе застала меня за чтением книги.

Наконец-то она заставила герцогиню рассмеяться и была очень рада этому, потому что чувствовала: в нынешней жизни Анны Хайд не слишком много радости. Герцогиня приказала слугам подать завтрак на низенький столик, стоящий рядом, и жестом отпустила их.

– Мне хочется спокойно побеседовать с вами. Надеюсь, вас не затруднит подать мне чашку и тарелку?

– Конечно, – ответила Аннунсиата.

Завтрак был простым, но изысканным: пинта шоколада в высоком серебряном кофейнике, отбивной язык, тарелка с тонко нарезанным белым хлебом, намазанным маслом, серебряное блюдо с отборными яблоками и ароматный белый сыр. Аннунсиата встала, чтобы наполнить бокалы и тарелки, затем снова села, а ее любимые спаниели, лежащие у ног, не могли оторвать глаз от отбивных языков.

– Ну, теперь расскажите мне, как ваша семья? – поинтересовалась герцогиня.

Пока она завтракала, Аннунсиата рассказывала обо всем, что произошло с ней за последнее время, вплоть до рождения ребенка.

– Я полагаю, вы назвали его Рупертом?

– Да. Принц настоял на том, чтобы быть крестным отцом малыша.

– Очень любезно с его стороны, – сказала герцогиня, блеснув глазами от удивления.

Аннунсиата чувствовала: герцогиня знает обо всем, что случилось между принцем Рупертом и ней, включая их тайные отношения, но понимала также, что та никогда не будет этого ни с кем обсуждать, потому что осознавала возможные последствия.

– Но ради Бога, скажите мне, что заставило вас пуститься в это сумасшедшее путешествие в Лондон на столь большом сроке беременности и в такую ужасную погоду. Ведь вы могли умереть.

Аннунсиата ответила на это замечание подробным рассказом о том, что представляет собой Морлэнд в сезон дождей.

– В это время в Йорке нет абсолютно никакого общества, все лучшие люди покидают свои поместья. У меня был выбор – умереть в дороге или умереть от тоски.

– Тоска. Да! Я могу понять ваши чувства, – произнесла герцогиня, думая о чем-то своем. – Лежа здесь, прикованная к кровати многочисленными болячками... Странно, но факт – наша религия учит, как преодолевать боль и страдания, но никогда не упоминает о тоске.

Аннунсиата не знала, что сказать, но ее спас от необходимости ответа скрип открывающейся двери. Негодование от того, что ее прервали, исказило лицо герцогини, но оно тут же разгладилось.

– Это только дети. Их обычный утренний визит. Вы простите меня?

– Конечно, конечно.

Гувернантка привела двух юных принцесс. Старшая, Мэри, была очаровательной восьмилетней девочкой, слишком высокой для своих лет, с темными глазами и черными кудрявыми волосами, как и все Стюарты; имея легкий характер, она отличалась болтливостью и сентиментальностью и была любимицей отца и всех домочадцев. Пятилетняя Анна являлась полной ее противоположностью: небольшого роста, полненькая, тихая и молчаливая, – ее затмевали все и всегда, начиная с сестры. Она была чрезвычайно застенчива и ощущала свою непохожесть на других с острой проницательностью, какой от нее никто не мог ожидать. Природа не наградила ее ничем примечательным: рыжие волосы, неровная кожа, но одарила приятным, нежным голосом. Принц нанял дочерям актрису, и поэтому обе они умели очаровать разговором и пением.

Аннунсиате казалось, что принцесс непозволительно забросили: кроме дамских занятий шитьем, музыкой и танцами, они не знали и не умели абсолютно ничего. Считалось немодным, особенно среди протестантов, чему-либо обучать девочек; со времен Кромвеля пуритане полагали, что удел женщин – домашний очаг и вынашивание детей. В отличие от своих родителей, приверженцев старых взглядов, во избежание всеобщего осуждения принцессы воспитывались как добрые протестантки.