Длинная тень - Хэррод-Иглз Синтия - Страница 4

Когда обед был почти закончен, Берч и Доркас поднялись наверх, чтобы приготовить детей, спуститься с ними в большой зал и там ожидать гостей, возвращающихся из столовой. Младенец был оставлен напоследок. Он не спал, но спокойно лежал на руках Берч в своем тяжелом торжественном крестильном наряде; его лицо после утреннего крика было красней вареного рака. По случаю рождения первого ребенка его величество подарил Аннунсиате богато расшитую рубашку, принцесса Генриетта в день вторых родов прислала ей шелковую шаль.

Сейчас Доркас привела детей в залу, приглаживая их и без того гладкие волосы, поправляя невидимые складки на одежде, умоляя стоять спокойно и никуда не убегать. Хьюго и Арабелле – близнецам – было по девять лет. Хьюго, который стал виконтом Баллинкри после смерти отца, когда ему еще не исполнилось и года, знал, что он очень похож на отца во взглядах, и посему вынужден был посвящать много времени своей еще совсем короткой жизни раздумьям над проблемами, с которыми ему приходилось сталкиваться. Он был невысоким, худощавым, смуглым мальчиком с темными вьющимися волосами и голубыми глазами. «Маленький француз», – говорила Берч, когда он бывал особенно шаловлив. Его отец был наполовину ирландцем, наполовину французом, и смуглость Хьюго объяснялась французской кровью. Хьюго понимал, что это не было его преимуществом, хотя знал также, что король смугл потому, что в нем тоже текла французская кровь. Но королю это не ставилось в вину.

Сестра Арабелла была единственным верным другом в его неспокойной жизни. Она была сильнее и выше его, ее белая кожа не отличалась чистотой, копна рыжих непослушных волос не поддавалась расческе, лицо было неулыбчивым и холодным, и, хотя слуги тоже не считали ее красавицей, казалось, девочка не чувствовала их неодобрения и не придавала большого значения наказаниям, а случались они довольно часто. Берч называла ее белкой, дерзкой девчонкой, и хотя это явно было упреком, чуткое ухо Хьюго улавливало в голосе Берч нотки уважения. Арабелла была любимицей бабушки, которая научила их с Хьюго ездить верхом и была беззаветно предана им до самой своей столь нелепой смерти в прошлом году на охоте. Горячая любовь бабушки служила Арабелле защитой от нападок матери. В силу своей независимости девочке удавалось самостоятельно справляться с проблемами и помогать брату снисходительно и любовно.

Единственное, чего Хьюго страстно желал, – быть любимым матерью, но казалось, этого ему не добиться никогда. И, стоя сейчас в роскошном зале, он поглядывал на картину, висевшую над его головой. Хьюго вспоминал, как они с Арабеллой позировали для нее и как их наказывали за то, что они, не выдержав долгого стояния на месте, начинали баловаться. Картина называлась «Турецкий портрет», потому что в центре ее сидела мать в серебристом турецком костюме и в золотом тюрбане с пером. У ног лежали два любимых коричнево-белых спаниеля, Шарлеман и Каспар; по обе стороны от нее стояли Хьюго и Арабелла, а на самом почетном месте, на коленях, сидел их младший брат Джордж, которого Хьюго считал причиной всех своих несчастий.

Джордж был на год младше близнецов, ему исполнилось восемь лет, и Хьюго уставился на портрет только для того, чтобы не видеть подлинника, стоявшего рядом. Джордж был высоким, очаровательным мальчиком, всеобщей игрушкой, любимцем слуг, фаворитом матери. Его кожа была чистой и нежной, черты лица отличались мягкой правильностью, волосы были до того светлые, что, казалось, отливали серебром, а глаза – чистого серого цвета. Улыбка у него была приятной, голос – еще приятней, и пел он, словно ангел. В довершение всех бед, после смерти своего отца Джордж унаследовал титул графа Чельмсфорда II, и, таким образом, согласно домашнему этикету, всегда имел преимущество над Хьюго, бывшим всего лишь виконтом.

Хьюго, который много времени проводил в засаде, подслушивая разговоры, слышал немало разных сплетен о Джордже, по большей части ему непонятных. Он понял только одно: существовала какая-то тайна, связанная с появлением младшего брата на свет; потому что их мать была черноволосой, как и все принцессы Стюарт, а отец Джорджа был маленьким неприметным мужчиной с каштановыми волосами. Джордж не походил ни на одного из родителей, и слуги ужасно удивлялись этому. По мнению Хьюго, Джордж больше всего напоминал их нынешнего отчима Ральфа Морлэнда, но было непонятно, что отсюда следует. Он копил информацию с надеждой, что когда-нибудь она ему пригодится и он займет законное место в сердце матери.

– Когда-нибудь, – все чаще и чаще говорил он Арабелле, – Джордж может стать графом, но я перворожденный. И первым должен быть я. Она должна любить меня больше.

И Арабелла, делившая с ним тяжкую ношу, но не придававшая этому значения, отвечала:

– Ты глупый мальчишка! Пойдем лучше играть со щенками.

И сейчас, с появлением на свет еще одного брата, названного в честь принца Руперта, близкого друга матери и их крестного отца, наверняка возникнут новые проблемы. Но младенец Руперт не имел титула и, на взгляд Хьюго, чрезвычайно безобразен, красен и лыс, так что можно было пока не беспокоиться за свое место. Кроме того, раньше тоже появлялись младенцы – трижды, но они умерли, и Руперт, может быть, тоже проживет недолго. Их сводный брат Мартин потерял таким образом пятерых братьев и стал единственным наследником поместья Морлэндов. Мартин был очень симпатичен Хьюго. Этот тринадцатилетний юноша был невысок, изящен, темноволос, смугл и голубоглаз. Тихий и спокойный, с обаятельной улыбкой, он ценил тонкий юмор. Все любили Мартина, а Хьюго просто им восхищался и очень ценил его мнение, а потому, хоть и никак от него не зависел, всегда вел себя с оглядкой на сводного брата. Мартин замечал это, как и все прочее, – он был очень наблюдательным мальчиком – и слегка удивлялся. Хьюго был ему симпатичен, но не более остальных, с кем приходилось иметь дело, независимо от их положения в обществе. Вся его любовь была отдана младшей сестре Мэри-Маргарет, которую все называли Дейзи. С самого ее рождения он был страстно и беззаветно предан ей. Теперь Дейзи уже исполнилось одиннадцать, и она быстро взрослела. Это была живая и очень симпатичная, высокая, ширококостная блондинка. Мартин уже начинал опасаться, что рано или поздно им придется расстаться. Он делал вид, что не видит ужасной перспективы ее грядущего замужества, надеясь избежать этого каким-нибудь чудесным образом, полагая, что все устроится само собой и они всегда будут рядом, потому что Дейзи была его забавой, его заботой, его протеже, его любовью. Юношу очень беспокоило то, что в последнее время Дейзи все более и более отдалялась от него, как духовно, так и физически. Наставник Мартина, отец Сент-Мор, и родной отец не раз намекали ему на его чувства. Берч же в свойственной ей грубоватой манере просто сказала, что пора оставить Дейзи в покое и обратить внимание на других девушек, на одной из которых он мог бы впоследствии жениться. Но все их речи не достигали цели, потому что для Мартина весь мир был четко поделен на две части: в одной были он и Дейзи, в другой – все остальные.

Наконец двери столовой открылись, и все, под предводительством короля с Аннунсиатой об руку, вошли в залу. Дети, следуя подсказкам Доркас и Берч, сделали наиглубочайшие реверансы и поклоны, а король, обожавший детей, подошел к ним и побеседовал с каждым, после чего с улыбкой взял новорожденного из рук Берч и показал всем присутствующим со словами:

– Вот перед нами юный виновник сегодняшнего торжества. И да благословит его Бог, и пусть он будет радостью и гордостью своих родителей.

Собравшиеся отреагировали шепотом одобрения; почетные гости прошли вперед и с восторгом отметили красоту младенца, и лишь некоторые из них заметили остальных детей. Принц Руперт, как и король, ласково поговорил с каждым из детишек, ведь он был их крестным отцом и они знали и любили его. Потом младенец снова заплакал, и Аннунсиата отправила их в детскую комнату, чтобы продолжить прерванный прием.

Позднее, ночью, когда Аннунсиата и Ральф, наконец-то, остались одни и готовились отойти ко сну, он спросил, довольна ли она приемом.