О всех созданиях – прекрасных и удивительных - Хэрриот Джеймс - Страница 28

– Правда? Но в чем же?..

– Недостаточность меди, – ответил я небрежно, словно с самого начала взвешивал такую возможность. – На это указывает снижение пигментации, особенно вокруг глаз. Вот приглядитесь: шерсть у них почти у всех бледнее обычной. – Я небрежным жестом обвел телят. Чарли закивал.

– Ей богу, так. Да я и сам все время думал, и чего это у них с шерстью!

– А вылечить их можно? – задала миссис Далби неизбежный вопрос.

– Несомненно. Я сейчас же поеду приготовлю микстуру с медью, и мы каждому дадим полную дозу. Пока они на подножном корму, надо будет повторять дважды в месяц. Конечно, лишние хлопоты, но другого средства нет. Вы сумеете?

– Уж как-нибудь, – сказал Чарли.

– Уж как-нибудь! – повторил малыш Уильям и выпятил грудь, словно готовясь схватить теленка.

Микстура оказала магическое действие. В моем распоряжении не было нынешних долгодействующих препаратов меди для инъекций, но и раствор сульфата меди, изготовленный под краном на кухне Скелдейл-Хауса, сотворил чудеса. Не прошло и месяца, а телята, заметно подросшие и упитанные, уже прыгали и резвились на склонах. Ни один не погиб, ни один не остался заморышем. Словно бы вообще ничего не было, словно роковая угроза не нависала не только над телятами, но и над вдовой с тремя маленькими детьми.

Пусть в последнюю минуту, но удар удалось отвратить, хотя я понимал, что это лишь временная передышка. Маленькой миссис Далби предстояла еще долгая изнурительная борьба.

Я не любил и не люблю перемен, и все-таки мне приятно перенестись на двадцать лет вперед от того дня и вспомнить еще одно утро на кухне этой фермы. Я сидел за тем же столиком, взяв масляную лепешку с того же подноса и раздумывая, остановить ли дальнейший выбор на ячменном хлебце или на тарталетке с джемом.

Билли все также улыбался с каминной полки, а миссис Далби, сложив руки на груди и чуть наклонив голову набок, смотрела на меня с той же легкой улыбкой. Годы почти не изменили ее. В волосах появилась седина, но маленькое красное, обветренное лицо и блестящие глазки остались такими, какими я знал их всегда.

Прихлебывая чай, я смотрел на могучую фигуру Уильяма, который, развалившись в отцовском кресле, улыбался мне отцовской улыбкой. Вес у него был подстать росту, и я только что наблюдал его в действии – он держал заднюю ногу молодого быка, которую я осматривал. Бычок попытался брыкнуться, но затем на его морде отразилось явное замешательство, лапищи Уильяма легко ухватили заплюсневый сустав, а широкое плечо уперлось бычку в брюхо.

Нет, конечно, Уильям не мог не измениться – как и Деннис, и Майкл, которые, топоча сапожищами, ввалились на кухню и принялись мыть руки над раковиной. Уильяму они, пожалуй, несколько уступали шириной плеч, но не ростом, и походка у них тоже была отцовская – спокойная, чуть развинченная.

Их низенькая мать посмотрела на них, а потом на фотографию над очагом.

– Сегодня как раз была бы тридцатая годовщина нашей свадьбы, – сказала она спокойно.

Я поглядел на нее с удивлением. Прежде она никогда не касалась подобных тем, и я не знал, что ответить. Не мог же я сказать «поздравляю», когда двадцать лет из этих тридцати она вдовела. И о своей долгой упорной борьбе она тоже никогда не упоминала, хотя и вышла из нее победительницей. Когда ее сосед, старик Мейсон, ушел на покой, она купила его ферму, отличную, с хорошей землей, и Уильям поселился там после женитьбы. Но хозяйство у них было общее. Дела теперь, когда с тремя такими молодцами она могла обходиться без наемных работников, пошли совсем хорошо, но старый Чарли все еще подсоблял им то там, то здесь.

– Да, тридцать лет, – повторила миссис Далби, обводя кухню неторопливым взглядом, точно видела ее впервые. Потом повернулась и наклонилась ко мне. Лицо ее стало очень серьезным.

– Мистер Хэрриот… – начала она, и мне стало ясно, что в этот особый день она, наконец то, что-нибудь скажет о долгих тяжелых одиноких годах, о бессонных полных тревоги ночах, об изнурительном труде.

Ее ладонь слегка коснулась моего плеча, и она посмотрела мне прямо в глаза.

– Мистер Хэрриот, не налить ли вам еще чашечку?

15

Эпидемия гриппа, разразившаяся в Дарроуби и вокруг, особенно тяжело сказывалась на фермерах и их работниках. В городе можно и поболеть немного, но коров-то надо доить утром и вечером, болен ты или здоров. Всюду, куда я приезжал, в коровниках от стойла к стойлу, пошатываясь, переходили люди, чьи лица пылали жаром, а глаза слезились.

Отец Хелен и ее тетушка Люси тоже заболели, и оставить их без помощи было никак нельзя. Не дожидаясь, чтобы Хелен начала этот разговор первой, я тут же посоветовал ей перебраться на время к ним на ферму и взять на себя заботы по хозяйству. Без нее в квартирке под крышей сразу стало так неуютно, что я вернулся в мою прежнюю комнату рядом со спальней Тристана и снова, как в холостые дни, завтракал и обедал с братьями.

Однажды утром, когда мы сели за стол, мне вдруг почудилось, что время обратилось вспять. Вот Зигфрид наливает мне кофе, Тристан уткнулся в газету… Но тут Тристан кашлянул и сказал:

– А знаете, в этой истории с духом монаха, пожалуй, есть зерно правды! – Он отодвинул свой стул от стола, вытянул ноги поудобнее и вновь погрузился в «Дарроуби и Хоултон таймс». – Оказывается, этим занялся один историк и раскопал небезынтересные факты.

Зигфрид промолчал, но тут Тристан закурил сигарету, и глаза его брата сузились. Зигфрид уже неделю как бросил курить, и ему меньше всего хотелось любоваться на курящих – а уж тем более на Тристана, который умел извлекать тихое наслаждение из самых, казалось бы, пустяков. Губы моего партнера сжались в узкую линию, едва Тристан принялся неторопливо выбирать сигарету, и умудрились стать еще уже, когда щелкнула зажигалка и раздался блаженный вздох первой затяжки.

– Да, – продолжал Тристан, вплетая в свои слова струйку дыма, – этот тип подчеркивает, что в четырнадцатом веке несколько монахов аббатства Рейнес, несомненно, стали жертвой предумышленного убийства.

– Ну и что? – буркнул Зигфрид.

Тристан поднял брови.

– Как что? Так ведь фигура в капюшоне, которую последнее время все чаще видят в окрестностях аббатства, действительно может быть духом одного из них.

– Что-о-о? Что ты сказал?

– Невольно задумаешься, разве нет? Откуда нам знать, какие гнусные дела творились…

– О чем ты, черт подери, болтаешь? – рявкнул Зигфрид. Тристан обиделся.

– Что же, смейся, твое право, но вспомни шекспировские слова! – Он назидательно поднял палец. – «И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Гора…»

– Чушь собачья! – отрезал Зигфрид, эффектно исчерпав тему.

Я с облегчением допил кофе и поставил чашку. Слава богу, взрыва не произошло. А если учесть, в каком Зигфрид сейчас раздраженном состоянии… Еще неделю назад он был завзятым любителем и трубки и сигарет, но у него появился классический кашель курильщика и начались боли в желудке. Его удлиненнее худое лицо приобрело сходство с черепом – щеки ввалились, глаза сумрачно поблескивали в глубине глазниц. И врач категорически запретил ему курить.

Зигфрид подчинился, немедленно почувствовал себя лучше, и тут же его охватил проповеднический пыл новообращенного. Но он не просто советовал людям отказаться от употребления табака. Несколько раз я видел, как он вырывал сигарету из дрожащих пальцев какого-нибудь злополучного парня на ферме, вперялся ему в глаза и грозно предупреждал: «Чтобы я больше не видел у тебя во рту этой дряни, слышишь?»

Даже и теперь поседевшие мужчины иной раз говорят мне, содрогаясь: «Как мистер Фарнон обругал меня тридцать лет назад, так я хоть бы разок с той поры затяжку сделал! Он меня глазами ну просто прожег, прямо душа в пятки ушла!»

Но, как ни прискорбно, на его брата этот крестовый поход против курильщиков ни малейшего впечатления не произвел. Тристан буквально не выпускал сигареты изо рта, но не кашлял и пищеварение у него было превосходное.