Тень дракона - Золотько Александр Карлович - Страница 39

Старший лейтенант Рыжов погиб, спасая Ляльку. Кап. Таранов был ранен в перестрелке. Как. Голову Дракон отрезал застреленному соучастнику. Кап. И словно эхом, отзвуком падения этих капель тихонько прошуршало: «Зачем?».

– Зачем? – сказал Шатов.

– Что «зачем»? – майор сел на свое место.

– Зачем врать?

– Врать? – медленно переспросил Сергиевский. – А кто врет?

– Вы, – Шатов посмотрело в глаза майора, – вы и врете. Не было преследования. И перестрелки не было. И Ляльку эту никто не собирался спасать. Мы ее подставили. Взяли и подставили. А чтобы она не боялась, подставили еще и Рыжего.

– Рот свой поганый закрой… – с угрозой прошептал Климов.

– Это чтобы не порочить нашего друга? – спросил Шатов. – Нашего незабвенного старшего лейтенанта милиции Рыжова? А как я его опорочу? Это вы все сводите к случайности. Он ведь сознательно пошел на риск. Сам выбрал. А вы хотите отобрать у него это? Вы все почему-то решили, что гораздо благороднее ему будет умереть случайно, а не из-за нашей с вами ошибки? Кого мы прикрываем? Кого вы прикрываете? Его? Нет. Вы прикрываете майора Сергиевского. Вы себя прикрываете от гнева начальства.

Шатов говорил это ровным голосом, глядя перед собой, куда-то между Пирогом и Гремлином. Ему было наплевать на то, что сейчас может произойти – сорвется Климов, ударит кулаком по столу майор… Все равно. Он говорил то, что думал. И ему было наплевать на то, что думают об этом другие. Они не понимают, что унижают себя и Рыжего? Их дело. Шатов больше не собирается…

– Что я прикрываю? – переспросил Сергиевский. – Я объясню.

– Да мне… – начал было Шатов, но Сергиевский перебил его.

– Я защищаю. Да, защищаю. Таранова защищаю, которому иначе придется объяснять, как он умудрился проломить череп безоружному человеку. Жену Рыжова защищаю, – Сергиевский налил себе водки и залпом выпил, – дите их не рожденное защищаю. Им обещали дать квартиру. Понимаешь? Если это подвиг – Рита сможет переехать в однокомнатную. Если это наша лажа – о ней забудут.

– Какое благородство! – Шатов взмахнул руками. – Какой шикарный жест! А что под ним? Что под твоим благородством, майор?

Что-то попытался сказать Балазанов, но Сергиевский остановил его резким жестом:

– Пусть говорит.

– А я скажу, – Шатову вдруг показалось, что с каждым словом, брошенным в лицо операм, в лицо майора уходит из души безысходность, – я скажу…

И нет среди оперов единодушия, подумал Шатов, нету. Вон, Гремлин отвернулся к окну, что-то пытается там рассмотреть сквозь закрытые жалюзи. С Климовым как раз все понятно, он ненавидит Шатова хотя бы потому, что это Шатов. Желваки на лице гуляют, руки сжимаются в кулаки. Ничего, Климов, потерпи, майор приказал молчать.

А вот Пирог, похоже, сомневается. Он никогда не станет возражать майору, но и Шатова он перебивать не станет. Господи, кто же придумал, что менты все на одно лицо? Чушь. Каждый из них…

– Вам же не нужна правда! Вы не защищаете правду, вы защищаете себя, в лучшем случае, друг друга, а остальных – если хватит времени, – Шатов потянулся к бутылке, но не взял.

Не нужно ему пить. Не нужно. Сама возможность бросить им в лицо все, что уже давно накопилось, кружила голову. Не сдерживаться! Можно швырять в их замершие лица…

– Ребенка будущего пожалели? А тех, кого Дракон убьет – пожалели?

– Причем здесь Дракон? – не поднимая взгляда от крышки стола, спросил тихо Пирог.

– При чем? А как вы собираетесь его ловить, если начинаете врать? Вы хотите уничтожить подонка, но сами при этом становитесь такими же, как он. Нет? – Шатов обвел взглядом всех. – Не так?

– Не так, – сказал Сергиевский. – Не так. Не нужно высоких слов, Шатов. Ты не Шарапов, а я не Жеглов. Я не защищаю закон. Я не собираюсь защищать правду. У меня просто не хватит на это сил. Я могу защищать конкретных людей. И справедливость я могу восстанавливать только в конкретном, отдельно взятом случае. И мне наплевать, что мое понимание справедливости не совпадает с твоим. И что закон мне велит закрыть глаза на судьбу одного конкретного человека…

– Наплевать? А чем же ты тогда лучше тех, кого ловишь? Чем? Ты крутой майор, на твоей стороне система. А кто против тебя? Урка? Преступник, который по определению хуже тебя, потому, что его система не поддерживает? Вы же нацелены на то, чтобы хватать, гнать, вцепиться в горло и не выпускать, пока вам не дадут команду «фу». Наплевать на закон? Замечательно. Это – правда. Вам наплевать на закон. Он для вас только прикрытие, повод продемонстрировать свою крутизну, – Шатов даже не кричал.

Он спокойно проговаривал слова, делал паузы и даже чуть улыбался, самым уголком рта. Вот и все, билось в голове, теперь он не сможет работать в группе. Теперь Сергиевский вышвырнет его, брезгливо сплюнув на прощание. Кто он такой, этот Шатов, чтобы так разговаривать с майором Сергиевским?

И все молчали, словно решив дать Шатову выговориться.

– Вы не понимаете, что, соврав, вы подыгрываете Дракону. Что рано или поздно ваша ложь повиснет у вас на плечах, и вы не сможете ни повернуться, ни бежать. Вы сами себя опутаете ложью, станете играть в политику, вместо того, чтобы защищать справедливость. Даже ту убогую справедливость, которую придумать. Вспомните, Сергиевский, Дракон смог убить несколько десятков человек только потому, что ваше высокое начальство из самых высоких соображений решило не говорить простым людям там, внизу, что они стали объектом охоты, что кто-то убивает их из чистого спортивного азарта. И ваш оперативно-поисковый отдел также стал убивать людей, прячась за значок бумажного дракона только потому, что… Да вы сами все это великолепно понимаете!

Шатов тяжело вздохнул.

– Вы все понимаете, каждый из вас хоть раз, а прессовал бестолкового козла, который не хотел колоться. Нет? Скажите, что я соврал, что вы никогда не передергивали, что вы никогда не давили, не врали для того, чтобы закончить дело или не повесить на себя «глухаря»? Кто-нибудь из вас сможет сейчас сказать мне, что я не прав? Давайте, говорите!

Шатов встал и прошел по комнате.

Странно получилось. Он вовсе не собирался читать им всем мораль. Он хотел говорить совсем о другом, о том, что они впускают Дракона в себя, обманывая и выискивая обходные пути. А получилась лекция о… черт знает о чем!

Журналист Шатов вышагивает перед операми и стыдит их, прижигает каленым железом, так сказать, язвы общества. С ума сошел журналист Шатов, совсем спятил. Он ведь должен сейчас волком выть, пытаясь поймать за хвост мысль, зудящую в мозгу, мысль, которая вот уже почти сутки бьется в черепе и никак не может достучаться до здравого смысла.

А опера молчат. Признают его правоту или не хотят мешать майору лично объяснить зарвавшемуся уроду, в чем состоит их ментовская правда.

– Жарко, – прошептал Шатов.

И тихо.

Гудит кондиционер, Гремлин перекатывает между ладоней стакан, Пирог постукивает пальцами по столу, Климов сцепил руки под столом и тоже молчит. Как Балазанов и майор.

Шатов потер лицо:

– Почему вы молчите?

Нелепый вопрос. Собственно, весь разговор нелеп и абсурден. Так что – все нормально, все в общей тональности.

– Мы не молчим.

Это Гремлин. Его Шатов ожидал услышать сейчас в последнюю очередь. Климов, Балазанов, майор. Но заговорил Гремлин.

– Ты все правильно сказал, Шатов. Все точно. И прессовали, и вещдоки прятали. Не буду я тебе грузить, как мы отмазывали от суда пацанов, первый раз залетевших по глупости. Не буду толдычить про то, как сами, без суда ставили на место крутых и подкрученных, которые думали, что остальные – быдло. Я тебе, Шатов, скажу о другом. Ты почему не говоришь о том, как нас прессуют? А?

– А ему это не интересно, – усмехнулся Климов, – это не укладывается в его концепцию.

Слово «концепция» прозвучало у Климова как ругательство. Как грязное, матерное ругательство.

– Ты мне не тычь пальцем в дерьмо. В мое дерьмо, – оторвал наконец взгляд от стола Пирог, – я его вонь чую и днем и ночью. Правда, справедливость – фигня все это. Это для тех самых политиков, о которых ты так красиво говорил. Мы не работаем, мы живем здесь. Понимаешь? Живем. И возле нас живут еще многие разные субъекты. Ты думаешь, сколько их нарушает закон для удовольствия? Сто процентов? Девяносто? А сколько лезут во всякую дрянь только потому, что мы – и ты, и я – их туда толкнули. И сами можем там оказаться в любую секунду. Чик – и мы по ту сторону закона. И мы после этого перестанем быть людьми? У нас перестанет болеть печень, и мы лишимся права на жизнь? Ты все правильно говоришь, но только жизнь у нас такая, что выполняй мы законы полностью, или не выполняй их вовсе – пострадавших будет одинаковое количество. С точностью до человека. Это я тебе говорю.