Анютина дорога - Губаревич Константин Леонтьевич - Страница 3

Ганна торопливо зашагала обратной дорогой, довольная, что выполнила поручение уездного чекиста.

Дорогу к лесному хутору она, конечно, запомнила хорошо.

...Не успела телега с Прокопом въехать во двор, как с крыльца сорвалась Анютка, опрометью бросилась навстречу.

— А где мама?— первым вопросом встретила она своего хозяина.

— То ись как, где?— не сразу понял Прокоп, занятый своими мыслями.

— А вы сказали, что найдете ее и привезете...

— Искал, дочка, искал. Весь город исходил, всех переспросил, не нашел... Говорят, уехала далеко-далеко, и никто не знает куды... Так что придется ждать, пока сама объявится.

...В кабинете уездного ЧК Кондратюк и Ганна. Здесь он уже не солдат в рваной шинели и опорках, а чекист. Маскировка тут ему не нужна.

Он сидит против Ганны и внимательно слушает.

— ...от того места, где стреляли по эшелону, до хутора будет верстов пять,— продолжала Ганна.— Надо пройти еще вперед маленько, а там налево будет небольшая дорога в лес. Вот па этой дорожке ежель ити-ити-ити, свернуть один раз вправо—и как раз на этот хутор и выйдешь...

— Спасибо, мать...— облегченно вздохнул Кондратюк. Поднялся, прошелся по кабинету. Снова вернулся к Ганне.— Я со своим отрядом восемь таких змеиных гнезд раздавил. Выследим и девятое. Не уйдут, гадюки. Уж больно они насолили. Позавчера убили волостного председателя и комиссара. Немногим раньше — нашего работника. Продовольственный обоз разграбили... Не уйдут!

— Боюсь, что и Анютку придушили где-нибудь. Что им таким детская душонка...

— Анютку свою, мать, ищи не в лесу.

— А где?

— Анютка — ребенок городской. Леса боится и поэтому не могла убежать далеко от пути. Скорее всего вернулась к железной дороге и побежала по рельсам догонять эшелон. Ну, а в пути могла встретить любой поезд, взобраться в него и доехать до ближайшей станции... А там, знаешь, сколько их, беспризорных, потерявшихся и потерянных!..

...На станции мечется в людском водовороте Ганиа, всматривается в каждую детскую фигурку.

— Анютка! Где ты?!— то там, то тут слышен ее дрожащий голос.

Ганна останавливает встречных, что-то спрашивает у них. Отмахиваются, спешат по своим делам. Какой-то железнодорожник подводит Ганну к заброшенной теплушке.

— Кликни сюда, может, здеся. Тут их невпроворот...

— Везете куда, что ли?— поинтересовалась Ганна.

— Да кто их везет, сами от станции до станции колесят... Батьки за войну порастерялись, вот и бесприютничают...

Железнодорожник стукнул молотком в стенку теплушки.

— Эй, вы там!.. Выдь все сюды!

В теплушке никто не отозвался.

Железнодорожник поднялся на площадку, подал руку Ганне, помог и ей взобраться.

— Кто тут из вас матку потерял?— спросил железнодорожник, обращаясь в темноту.

В углах что-то зашевелилось, послышался шепот.

— Ну чего шепчетесь!

— Я!

— И я!

— Я тоже!— послышались со всех сторон детские голоса.

К железнодорожнику и Ганне подошли с десяток ребят. Грязные... Оборванные... Всклокоченные... С жадным детским любопытством смотрят на Ганну — Ганна на них. Совсем малыши...

— Анютка!— позвала Ганна.

— Я тут!— отозвался из глубины радостный детский голосок.

— Иди сюда!..

Расталкивая малышей, к Ганне подкатился серый клубок грязного тряпья. Из него выглянули острые, любопытные глазенки. Но это была не Анюта, которую искала Ганна.

Погасла последняя вспышка надежды, и женщина продолжала стоять, вглядываясь в детей, будто хотела рассмотреть судьбу каждого.

Дети войны и разрухи, потерянные и потерявшиеся, осиротевшие и бесприютные... Чем они живут, на что надеются и что с ними будет?!. Эти вопросы железными иглами впивались в сердце Ганны, и она даже плакать не могла, настолько нестерпимой была ее материнская боль... Стояла, окаменевшая, и даже не заметила, как к ней подполз и прижался мальчик лет пяти. Здесь он, видимо, был самый маленький и самый беспомощный, а значит — и самый голодный. Может, поэтому осмелился подойти к Ганне и тронуть ее за подол.

Она глянула вниз и встретилась с голодными глазами ребенка.

— Я хочу есть...— послышался ей снизу шепоток.

— Как тебя звать?— спросила Ганна.

— Тишка...

Вынула из-за пазухи засохший кусочек хлеба — все, что имела — и сунула Тишке в ручку.

Ребенок спрятался за Ганну и жадно стал грызть засохшую корку.

— А мне!

— И мне!

— Я тоже хочу!— послышались выкрики со всех углов теплушки.

— Ничего у меня больше нет, детки...— призналась Ганна.

— Так пущай он и нам даст хоть разок укусить!

— Он же самый маленький среди вас...

Пока она уговаривала ребят, Тишка незаметно выскользнул из теплушки и убежал доедать наедине свой сухарик. Видимо, у него не раз отнимали, и он уже научен горьким опытом бесприютной жизни среди голодной детворы.

...Уездная ЧК. Взволнованная, Ганна прибежала сюда прямо с вокзала. Ворвалась в комнату, не обращая внимания на преградившего ей дорогу человека с винтовкой. Она уверена, что ее дело важнее всего.

— Вы тут разговоры разговариваете, а бесприютные дети пухнут с голоду!— с ходу набросилась Ганна.

— Гражданка...

Кондратюк отодвинул в сторону дежурного с винтовкой.

— Обожди минутку... В чем дело, Ганна?

— Дети бесприютные у вас тут в теплушках!

— Ты тут, гражданка, не командуй...— кто-то попытался остановить ее.

— Нет, буду командовать, покуль с детьми не уладкуете!..

— Ты пойми,— приблизился к ней Кондратюк.— Детьми уездный исполком должен заняться, а нам бы впору с бандюгами справиться. Мы сутками с коней не слазим, по пять ночей не спим.

— Никаких сполкомов я знать не знаю, а вы с ружьями и с левольвертами, вам и порядки наводить!

— Ладно...— Кондратюк постучал кулаком в стенку.

Через минуту в комнату вошла женщина с наганом на боку.

— Лукерья, потолкуй тут с Ганной относительно бесприютных на вокзале. Может, чего придумаете разом.

— А кто она такая?— спросила Лукерья, придавив о подоконник самокрутку.

— Я тебе говорил о ней... А это — наша Лукерья, тож чекистка...— представил в свою очередь Кондратюк женщину с наганом.

— А чего мне с ней толковать?— навострилась Ганна.

— Ну, как баба с бабой, что ль.

— Какая ж она баба?! На вокзале сироты мучаются, а она тут с левольвертом на боку похаживает!

— Ну, ну, ты давай делом...— прогудела густым басом Лукерья.

— Рази бабье сердце вытерпит такое, что творится у нее под носом?! Грязные, вшивые, голодные, холодные мыкаются по теплушкам, а она тут цигарки раскуривает!

— Да ну ее!— озлилась Лукерья.— Толкуй сам с ней, твоя находка. А мне и без нее невпроворот...— бросила Лукерья Кондратюку.

— Не ерепенься, Лукерья, а толком поговори!

— Чего говорить? Я давно хотела сказать тебе, товарищ Кондратюк, куда ребят спровадить...

...Длинный, обсаженный березами тракт. В Белоруссии их называли «катерининскими шляхами». По словам стариков, здесь когда-то проезжала царица Екатерина. Путь ее по Белоруссии был отмечен посадкой берез. Теперь эти березы уже старые, ветхие, но стойко и верно охраняют шляхи.

По такому шляху движется сейчас конный отряд. Движется медленно, осторожно, потому что на каждом коне — по два, а то и по три седока. Один большой, с винтовкой за спиной, другие — маленькие, безоружные...

Это — дети из теплушки. Не все они разместились на конях. Четверо из них едут с Лукерьей на военной двуколке. На второй двуколке с пятеркой детишек — Ганна. Она держит на коленях маленькую оборванную девочку, которая в теплушке назвалась Анютой. Может, поэтому так по-матерински внимательна к ней Ганна. Остальные тоже прижались к ней, недоверчиво оглядываются по сторонам.

Едут почти все, которых застали в теплушке. Кроме одного, самого маленького. Того, кто удостоился хлебного сухарика из рук Ганны.