Женщины Цезаря - Маккалоу Колин - Страница 90

— Кто пойдет со мной регистрировать рождение у Юноны Луцины? — спросил сияющий Октавий.

— Кто же, как не дядя Цезарь, великий понтифик? — обнял Цезарь Октавия за плечи. — И я требую, чтобы после этого мне показали моего нового племянника.

Восемнадцать дней октября прошли без важной информации из Этрурии и Апулии. Не было ничего и от Фульвии Нобилиор. Иногда приходили письма от агентов Цицерона и Аттика, но они оставляли мало надежды на появление неопровержимых доказательств зреющего мятежа, хотя в каждом из этих посланий утверждалось, что что-то определенно происходит. Главная беда, казалось, заключалась в том факте, что не было реального ядра заговора. Только небольшое шевеление в одной деревне, потом в другой, в каком-нибудь заброшенном поместье центуриона Суллы или в таверне ветерана Суллы. Но как только появлялось незнакомое лицо, все начинали беспечно прохаживаться взад-вперед, посвистывая с невинным видом. В самих Фезулах, Арреции, Волатеррах, Эзернии, Ларине и других городских поселениях Этрурии и Апулии ничего не было замечено, кроме экономической депрессии и мучительной бедности. Везде дома и земельные участки выставлены на продажу, чтобы выплатить долги, но никаких признаков присутствия их прежних хозяев.

И Цицерон устал, устал, устал. Он знал, что все происходит прямо у него под носом, но не мог доказать этого. И начинал верить, что никогда не докажет — до того самого дня, когда эта революция наконец грянет. Теренция тоже пришла в отчаяние. Удивительно, но такое состояние делало жизнь с ней намного проще. Его плотские желания никогда не были сильны, но в эти дни Цицерон старался пораньше закончить дела, чтобы искать утешения в ее теле. Это озадачивало его, он считал это даже неприличным.

Они оба уже крепко спали, когда Тирон вошел и разбудил их. Это произошло вскоре после полуночи, в тот самый восемнадцатый день октября.

— Господин, господин! — прошептал любимый раб с порога. Его привлекательное лицо в отсвете лампы превращалось в лик обитателя подземного мира. — Господин, к тебе посетители!

— Который час? — спросил Цицерон, свешивая ноги с кровати.

Теренция пошевелилась и открыла глаза.

— Очень поздно, господин, — ответил раб.

— Посетители, ты сказал?

— Да, господин.

Теренция с трудом уселась на кровати, но не пыталась одеться. Она хорошо знала: что бы ни случилось, ее это не касается, она — женщина! Но снова заснуть она не могла. Ей придется ждать, пока Цицерон не вернется и не сообщит ей, в чем дело.

— Кто, Тирон? — спросил Цицерон, просовывая голову в ворот туники.

— Марк Лициний Красc и еще два знатных человека, господин.

— О боги!

Не было времени на омовение, на поиски обуви. Цицерон поспешил в атрий дома, внезапно почувствовав, что атрий этот слишком мал и слишком непритязателен для человека, который после завершения этого года будет зваться консуляром.

Конечно, это был Красc в сопровождении Марка Клавдия Марцелла и Метелла Сципиона — вот их только и не хватало! Управляющий зажигал лампы, Тирон принес писчую бумагу, перья и восковые таблички — на всякий случай. Шум, донесшийся из помещений для слуг, означал, что вино и закуски скоро появятся.

— Что случилось? — спросил Цицерон, отбросив церемонии.

— Ты был прав, друг мой, — сказал Красc и протянул Цицерону обе руки. В правой был открытый лист бумаги, в левой он держал несколько еще запечатанных писем. — Прочти это, и ты узнаешь, что случилось.

Письмо оказалось очень коротким. Оно было написано грамотно и адресовано Крассу.

Хотя Цицерон и не мог сравниться с Цезарем в быстром чтении про себя, но все-таки он не намного отставал от знаменитого великого понтифика. Затратив на чтение записки гораздо меньше времени, чем потребовалось Крассу, Цицерон поднял голову.

— Юпитер! Марк Красc! Как это к тебе попало?

Красc тяжело опустился в кресло. Метелл Сципион и Марцелл вместе сели на ложе. Когда слуга предложил Крассу вина, тот отмахнулся.

— Мы засиделись у меня за обедом, — сказал он, — и, боюсь, я немножко увлекся. Марк Марцелл и Квинт Сципион задумали увеличить состояние своих семей, но не хотели создавать прецедент в Сенате, поэтому пришли ко мне за советом.

— Да, это так, — устало подтвердил Марцелл. Он не доверял Цицерону, считая, что тот может разболтать о деловых предприятиях, не одобряемых Сенатом.

Но Цицерон сейчас меньше всего думал о тонкой грани между законной и незаконной практикой сенаторов, поэтому он нетерпеливо сказал:

— Да, да!

И Крассу:

— Продолжай!

— Час назад кто-то постучал в дверь, но, когда мой управляющий пошел открывать, на пороге никого не оказалось. Сначала он не заметил писем, лежавших на ступени. Но шорох, вызванный падением пачки писем, привлек его внимание. Письмо, которое я открыл, было адресовано лично мне, как ты можешь убедиться, хотя я заглянул туда скорее из любопытства, чем от дурного предчувствия. Кому потребовалось доставлять почту таким образом и в такой час? — мрачно спросил Красc. — Когда я прочитал письмо и показал его Марку и Квинту, мы решили, что лучше всего немедленно отнести все это тебе. Ведь это ты заварил кашу.

Цицерон взял пять нераспечатанных писем и сел, облокотившись на стол из цитрусового дерева стоимостью полмиллиона сестерциев, совершенно не думая о том, что, если на столешнице появятся царапины, стол обесценится. Одно за другим он поднес письма к свету, рассматривая дешевые восковые печати.

— Печать с изображением волка на обычном красном воске, — вздохнув, сказал он. — Такие можно купить в любом магазине.

Он взял верхнее письмо из пачки и, подсунув пальцы под край бумаги, под пристальными взглядами присутствующих сломал круглую печать пополам.

— Я прочту его вслух, — сказал он, разворачивая единственный лист. — Оно не подписано, но адресовано Гаю Манлию.

И он стал читать, с трудом разбирая каракули.

Цицерон положил письмо и в ужасе уставился на Красса.

— Юпитер, Марк Красc! — воскликнул он. — Это же через девять дней!

У двоих молодых людей лица были серые в мерцающем свете свечей. Они переводили взгляды с Цицерона на Красса и обратно. Их рассудок отказывался что-либо понимать, кроме одного слова — «убить».