Все началось с велосипеда - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 10

Приняв это решение, я повернулся и пошёл обратно к берегу, а Головастик, следивший за мной в полевой бинокль, стал хвататься за голову, пожимать плечами и вообще стал оттуда, с высоты, выражать мне своё удивление. А я стал указывать ему руками на других купающихся: мол, боюсь, что они меня спасут раньше времени! Но Головастик ничего не понимал и ещё сильнее хватался за голову… Тогда, чтобы он не думал, что я испугался и не хочу жертвовать собой, я побежал вдоль берега к тому месту, где кончался пляж, и оттуда тоже очень быстро, прямо бегом устремился в воду. Торопиться с каждой секундой было всё труднее, потому что вода сопротивлялась, будто хотела удержать меня, но я всё шёл и шёл, пока неожиданно не провалился в какую-то холодную яму…

От испуга я в первый момент даже не смог закричать, а стал изо всех сил выкарабкиваться на поверхность. Вода сразу сделалась противной, какой-то едкой, она неприятно щекотала в носу и ушах, слепила глаза.

— Тону-у-у! — заорал я что было силы. — Тону-у-у!..

Я и раньше не умел плавать никаким определённым стилем, а тут сразу и по-собачьи тоже разучился.

— Тону-у-у!..

Сильная рука схватила меня за волосы, потом за плечи и потащила обратно к берегу.

— Прекра-асно! Прекра-асно!.. — с трудом отдуваясь, в самое ухо нахваливал меня Головастик. — И пузыри такие по воде запрыгали естественные… И заорал ты просто гениально! Смотри, все со своих мест повскакали. Смотри!..

Голос у него прерывался, дыхание перехватывало, но я, хоть и нахлебался холодной воды, соображал, что Головастик от меня в полном восторге.

Уже возле самого берега я вспомнил, как мы в прошлом году спасали Веника, как откачивали, растирали его и как ему после этих медицинских процедур стало совсем плохо.

— Ты только не откачивай меня, пожалуйста, — тихо попросил я Головастика.

— Верну тебе нормальное дыхание — и всё, — сам задыхаясь от напряжения, сказал он.

— Но я ведь прекрасно дышу… Мне ничего не надо возвращать!

Тут Кеша окончательно вытащил меня на песок. Он не дал мне сразу подняться, а сперва приложил ухо к сердцу, будто и так не было видно, что я жив и сердце моё ещё пока не остановилось. Увидев, что нас окружили со всех сторон, Кеша потёр мне немного живот, потом поводил рукой взад и вперёд где-то возле горла, а потом я вскочил на ноги — и огляделся…

Вокруг нас собрался весь пляж. И лица у всех были такие испуганные, будто это их только что спасли, а не меня.

— В воронку попал… — тихо, словно оправдываясь перед этими переполошёнными людьми, сказал я. Мне и правда было за что извиняться: ведь все они из-за меня повыскакивали из воды или покинули свои пледы и деревянные лежаки.

— А разве здесь есть воронки? — спросил кто-то. Кешка сразу ухватился за этот вопрос и пошёл, и пошёл объяснять все особенности реки Белогорки, так что отдыхающие только успевали головой вертеть, следя за его руками.

— Воронок здесь много! И ямы есть! Во-он, видите, где тёмная вода, там холодная воронка. Она-то как раз Шуру и затянула… А там вон, видите, правее, посреди реки — тёмная полоса: там ямы опасные. Купаться там нельзя! А во-он там…

Кешка объяснял довольно долго, во все стороны размахивая руками, так что обо мне все почти забыли. Но о Головастике-то никто не позабыл!

— Какой смелый! — раздавалось со всех сторон. — Какой стремительный! Ка-ак он в воду сиганёт да ка-ак его за волосы схватит!.. Да ка-ак к берегу потащит. Герой! Настоящий герой!..

Головастик смотрел на меня виноватыми глазами: «Прости, мол, что меня нахваливают! Ты жертвовал собой, а из меня тут героя сделали…» Но мне от этого было не легче. Тем более, что подходили всё новые и новые люди и им начинали рассказывать подробности:

— Этот вот, который плавать не умеет, совсем уж посинел, сознание потерял… Вы не смотрите, что он сейчас такой бодренький: в себя пришёл! Его вот этот… товарищ полчаса откачивал, к жизни возвращал. Премии надо таким давать! Медали!.. Он и про ямы и про воронки нам рассказал: река-то, оказывается, опасная!

— Надо бы на особо угрожающих местах предупредительные знаки поставить! — предложил кто-то. — А то ведь не все вас, молодой человек, сегодня слышали. А знать это всем надо!

Кешку-Головастика уже и на «вы» называли и «молодым человеком», а про меня только сказали, что я «посинел» и «не умею плавать». Но это было лишь началом… Потом все вдруг вспомнили обо мне, грозно повернулись в мою сторону и, как по команде, стали меня отчитывать:

— А этот-то хорош! Посмотрите на него: плавать не умеет, а прямо в воронку полез!..

Круглая Кешкина голова покраснела, и даже сквозь белую метёлочку волос стал просвечивать розовый цвет.

— Он плавает лучше меня, если хотите знать! Ему судорога мышцу свела. Это со всяким может случиться! Вас, что ли, самих судорога никогда не хватала? А он эту реку пять раз туда и обратно переплывёт… Если, конечно, захочет!

Неожиданно раздался какой-то истошный крик: «Где он?! Где он?!»

— Вот он! Вот он!.. — отвечали все, расступаясь и указывая на меня.

Я увидел переполошённую Ангелину Семёновну, которая, раскидывая всех в стороны, пробивалась к самому центру событий, то есть ко мне. Но я её, оказывается, совсем не интересовал. Она вдруг круто переменила курс, метнулась в другом направлении и, пригнувшись, стала кого-то обнимать, целовать, приговаривая: «Он здесь! Он здесь, мой мальчик! Он здесь, мой единственный!»

Все снова посторонились, — и тогда я увидел её «единственного» Веника, смущённого, с гранёным стаканом в руке. Ангелина Семёновна осыпала его поцелуями.

Веник, наверное, только что прикладывался к источнику полноты, куда он всегда ходил со своим собственным стаканом: Ангелина Семёновна говорила, что, если пить из источника просто так, широко разинув рот, можно превысить медицинскую дозу (которую, по нашей просьбе, определил для Веника мой дедушка) и чересчур располнеть. Тем более, что у Веника в этом смысле «плохая наследственность». (Тут, конечно, Ангелина Семёновна имела в виду себя.)

Молодой человек в плавках и спортивной шапочке на голове ткнул пальцем в Веника:

— И он тоже тонул?

— Нет, он не тонул! Он никогда не сделал бы этого, зная, какое у меня слабое сердце! — причитала Ангелина Семёновна. — Ведь правда, Веник: ты никогда не будешь тонуть?

— Ну, ма-ама…

— Так чего же вы его целуете? — поинтересовался кто-то.

— За то, что он не рискует собой. Своей жизнью!..

— А риск — благородное дело! — насмешливо заявил молодой человек в плавках и шапочке.

— Вот вы собой и рискуйте! — повернулась в его сторону Ангелина Семёновна.

— Ну, мама… Это же как-то некрасиво, нехорошо, — пытался остановить её Веник.

— Ах, я ничего не могу с собой сделать! Дай мне прижать тебя к сердцу!.. — восклицала Ангелина Семёновна.

Наконец Ангелина Семёновна вспомнила обо мне. Она оставила своего Веника в покое и бросилась в мою сторону. Но я вовремя увернулся, и ей не удалось прижать меня к сердцу.

— В прошлом году, — стала громко рассказывать всем Ангелина Семёновна, — его мама ещё в Москве поручила мне шефствовать над Шурой. И всё было изумительно. В прошлом году он ни разу не утонул. И даже попыток таких не делал. А сейчас он без материнского глаза — и вот…

Тут я неожиданно понял, что бледнолицый и худенький Веник не зря носил в прошлом году матросскую шапку с надписью «Витязь», — он твёрдым шагом, держа впереди гранёный стакан, подошел к Ангелине Семёновне и сказал:

— Хватит, мама! Шура, я уверен, обойдётся без твоего шефства…

И хоть он сделал замечание своей родной маме, но его голос прозвучал как голос будущего глубоко интеллигентного человека, подобного дяде Симе, и все кругом как-то сразу поверили, что я действительно обойдусь без шефства Ангелины Семёновны.

Вскоре мы с Кешкой молча поднимались по холму в город.