...Для того, чтобы жить - Дьяконов Юрий Александрович - Страница 22

Когда Олег с Сенькой пришли в первый раз, мать тети Наташи, маленькая бойкая старушка Фекла Григорьевна, уперла руки в бока и потребовала:

— Кладите второй прибор, учителя! Раз Советска власть всему работному люду путь к свету открыла, не хочет бабка Фекла помирать неграмотная!.. Не сумлевайтесь, детки. В девках я ух какая была способная! Может, я еще самую главную книгу товарища Ленина прочитаю и всех, кто лжу творит, на чистую воду выведу!..

Переглянулись мальчишки, положили на стол перед бабкой Феклой вторую тетрадку, и стали обучать вместе с дочерью.

Бабка Фекла оказалась смышленой, напористой. Но все буквы, хоть сто раз поправляй, называла по-своему: «А» — раскоряка, «В» — крендель, «Ф» — Фекла, «К» — колун, «Ш» — грабли, «Н» — Наташкина буква… А «Ь» и «Ъ» бабка Фекла совсем не признавала:

— А, милай! Где мягко, где твёрдо, грамотеи и без меня разберуцца! Скажем, к примеру, «голубчик» или «умница» — все одно мягко выходит. А скажи «дурак» аль «лиходей» — так ты к ним хоть тыщу мягких знаков накарябай, все одно — твердо!..

Фекла Григорьевна особенно привязалась к Сеньке. Каждый раз старалась одарить его чем-нибудь вкусненьким: то пряником, то ириской, купленной на базаре. А после занятий обязательно погладит по выгоревшим белым, как солома, вихрам:

— Ах ты, мой хохленочек дорогой!..

— А вы кто? — спрашивал Сенька.

— Я-то? Кацапка московска. Куды денешься!..

А тетя Наташа благоволила к Олегу. Правда, тут был свой секрет. Через несколько занятий эта тридцатилетняя женщина, покраснев, как девчонка, спросила:

— Олежек, а ты можешь… написать мне письмо?

— Конечно, тетя Наташа. Говорите, что писать.

Олег написал письмо наполовину и вдруг заявил:

— Дальше писать не буду.

— Почему? — удивилась тетя Наташа.

— Потому, — насупившись, ответил Олег. — Вы этому Степе из Серпухова про любовь пишете. А сами рассказывали мне, как он вас с бабушкой Феклой в голодный год бросил…

— Ах, детка, что ты знаешь про любовь?! — смутившись, ответила тетя Наташа и заплакала.

В коридоре Олега догнала бабка Фекла:

— Сынок, уважь! Не обижай Наталью. Напиши ты этому прохвосту Степке. Совсем девка измаялась. Ночей не спит… Любовь зла — полюбишь и козла! Куды денешься?!

«Странные эти взрослые», — думал Олег, но с тех пор в письмах тете Наташе он не отказывал, хотя, пока напишет, — весь красный и лоб в испарине.

Орловы встретили Олега с Сенькой радостно.

— Наконец-то!.. Мы уж думали, совсем про нас забыли!..

— Да нет, — оправдывался Сенька, — в школе уйму уроков задают. И нагрузок полно!.. И стенгазета!..

— Да-да, — закивала сухонькой головкой бабушка Фекла. — Так вы, сыночки, понемножку. Хоть раз в недельку, а?

От Сенькиного вранья, от сознания собственной вины перед этими добрыми, доверчивыми женщинами Олегу стало не по себе. Раздевшись, он подошел к столу, уже застланному белой праздничной скатертью, и сказал:

— Бабушка Фекла, тетя Наташа! Будем приходить два раза в шестидневку, как раньше… и до тех пор, пока вы сами и читать, и писать хорошо будете. Вот честное пионерское!..

Через полтора часа, закончив занятия, Сенька отправился на кухню разговаривать с Феклой Григорьевной, а Олег, оставшись наедине с тетей Наташей, написал очередное письмо серпуховскому «дорогому Стёпушке».

Возвращались от Орловых они довольные.

На углу Покровского, крикнув «до побачення!», Сенька, обутый в материны валенки, доходившие ему до паха, зайцем припустил к своему двору прямо по верхушкам сугробов.

Олег уже перешел Лермонтовскую, когда его окликнули. Прямо перед ним в сереньком пальтишке и белой пушистой шапочке стояла Нина Шамарина…

Он растерялся. Полтора месяца, с того злополучного дня, Олег всячески избегал этой встречи. В классе делал вид, будто Нину не замечает. Старался все время быть с мальчишками и тотчас после звонка убегал домой. Не остался Олег и на беседу, организованную географичкой, на которой Нина рассказывала о Дальнем Востоке. Если случалось на улице увидеть ее издали, он тотчас нырял в первый попавшийся двор. Он помнил, какая Нинка «правильная», и боялся ее вопросов…

Еще тогда, три года назад, ему не раз было с ней трудно. Как уставится на тебя. Глаза за стеклами очков кажутся огромными. Невольно отвернешься, потому что, глядя в них, ни приврать, ни скрыть что-то просто-таки невозможно…

— Здравствуй, Олег! Ты тоже гулять вышел? Вот хорошо…

— Здравствуй, — буркнул он.

Они шли по тротуару. По обе стороны расчищенной дорожки, где едва могли разминуться два человека, громоздились высоченные сугробы. Мороз чуть отпустил. Ненадолго притих ветер. С неба медленно, будто нехотя, валил крупный снег. Кругом тихо-тихо. Даже собственные шаги почти не слышны.

Никто не решался заговорить первым. Олег все ждал — вот она спросит про это: почему его тогда забрали в милицию? Если она спросит, он тотчас повернется и уйдет.

Но Нина спросила не об этом:

— Ты помнишь, как мы с тобой пионерскими галстуками обменялись?

— Конечно, помню!..

— А он у тебя сохранился?

— Есть. Старенький стал. Мама его в сундук спрятала, ответил Олег.

Он впервые глянул ей в лицо. И удивился. Глаза Нины были совсем близко. Их больше не отгораживали стекла очков. И, наверно, от этого они казались растерянными, беззащитными.

— Зачем ты сняла очки?

— Дудки! Не хочу больше быть слепандёй! — засмеялась она. Схватила пригоршню снега. Сделала вид, что хочет бросить ему в лицо. Но не бросила, а, слепив тугой шарик, ловко запустила им в тарелку фонаря, под которым они остановились.

Тенькнуло железо. Широкополая шляпа фонаря закачалась, и на снегу запрыгали их смешные вытянутые тени.

— Видишь, какая я меткая?! Очки мне больше не нужны. Вчера профессор сказал, что зрение исправилось. И теперь я до конца жизни буду видеть хорошо… Слушай. Давай к нам зайдем? Папа уже сколько раз о тебе спрашивал.

— Что ты! — испугался Олег. И тут же: «А-а, была не была!» спросил: — Ты дома говорила, что видела меня тогда?..

— Я-а?! — удивилась Нина. — Да никому я не говорила!.. Только братишке твоему… Он очень тебя любит. На меня тогда как накинулся!

Вспомнив рассказ взъерошенного Мишки о том, как он здорово «отбрил длиннобудылую очкарку», он улыбнулся. Тотчас посерьезнел и спросил то, что давно хотел узнать:

— Слушай, Нинка. Почему ты ни одного письма не прислала?

— Я присылала. А ты не отвечал. Обиделся? За что?

— Почему же я не получал? — с подозрением спросил Олег. — Постой! А адрес? Как ты писала на конверте?

— Обыкновенно. Гимназическая, шестнадцать.

— Ну, я баран!.. Осенью двадцать девятого года к нам присоединили все дома, что за Покровским кладбищем тянутся. И наш номер стал девяносто шесть! — Олег развеселился. — Знаешь что, расскажи ты лучше о ДВК…