Заговор дилетантов - Хорватова Елена Викторовна - Страница 11

— Меня тревожит необъяснимое исчезновение Лидии, господин Штюрмер. Полагаю, у вас тоже есть основания для беспокойства, — я была готова обсудить эту тему с объявившимся родственником мадемуазель Танненбаум, но никогда не следует торопиться с выводами и откровенными разговорами…

— О, мадам, благодарю вас за заботу о моей родственнице, но уверяю вас, беспокойство совершенно излишне, — Штюрмер улыбнулся ослепительной улыбкой, демонстрирующей неплохие зубы. — Это дело семейное, я уже предпринял определенные шаги к возвращению Лидии, так сказать, на круги своя…

— Так стало быть, вам известно, где она находится? — я не смогла удержаться от вопроса.

Адвокат замялся.

— Видите ли, мадам, повторюсь — это дело семейное. Не сочтите за обиду, но мне не хотелось бы обсуждать его с посторонними…

Мой въедливый внутренний голос, и до того подававший некоторые сигналы тревоги, при последних словах адвоката взвыл как корабельная сирена, предупреждая меня об опасности.

— Кстати, мадам, мне стало известно, что вы осматривали личные вещи Лидии, — продолжал Штюрмер.

— И вы этим недовольны?

— Безусловно. Но главное, этим была бы весьма недовольна сама Лидия.

— Что ж, когда мне удастся ее разыскать, я готова принести барышне самые искренние извинения. Надеюсь, она простит мою бесцеремонность, вызванную крайними обстоятельствами.

— Я уже имел возможность заметить, что ситуация не так уж страшна, как кажется со стороны. И что, прошу прощения, мадам, вы надеялись найти на бельевых полках Лидии?

— Ничего особенного. Вещи человека порой бывают очень красноречивы. Я просто искала какую-нибудь подсказку, которая помогла бы мне понять эту загадочную ситуацию…

— Не стоило труда, мадам. Я, как близкий родственник девицы, сам приму необходимые меры…

— Так вы — близкий или дальний родственник? — невинно поинтересовалась я. — Это как-то запутанно звучит.

— Пардон. Из-за неидеального владения русским языком я порой нечетко, как уже было замечено, излагаю свои мысли. Я дальний родственник Лидии, весьма дальний, но ближе меня у нее все равно никого нет. Поэтому меня обеспокоил тот факт, мадам, что в ваши руки попали дневники и другие бумаги моей родственницы. Полагаю, вы сами, сударыня, хорошо понимаете, что это не совсем этично. Если позволите, мне было бы желательно забрать вещи и бумаги Лидии из чужих рук и сохранять их самому до ее возвращения.

Эге, а в этих бумагах, стало быть, есть что-то, что заставило господина Штюрмера суетиться. Это неспроста!

— Простите, господин адвокат, но бумаги, как и прочие вещи, были оставлены Лидией в пансионе «Доброе дело», хозяйкой которого я являюсь. Стало быть, я имею право по своему усмотрению принять меры по сохранению вещей отсутствующей жилицы пансиона вплоть до ее возвращения. Никаких письменных или устных распоряжений с просьбой передать что-либо из ее имущества родственникам от мадемуазель Танненбаум не поступало, да и то, что вы состоите с ней в родстве, не подтверждается ничем, кроме вашего голословного заявления. Вы адвокат, так что прекрасно знаете, как следует поступать, оставаясь в рамках закона. Я с удовольствием пойду вам навстречу, если мне будет предъявлено полицейское предписание или судебное постановление о выдаче вам имущества Лидии Танненбаум или хотя бы ее собственноручное письмо с подобным требованием, но ни в каком ином случае.

— Ей-богу, не ожидал от вас такого пристрастия к бюрократическим формальностям, мадам. Вы ведь известны как сторонница радикальных взглядов…

— Люди много болтают, и порой болтают лишнее, — холодно заметила я. — К тому же радикализм — это вовсе не желание полностью отвергнуть закон, не путайте его с анархизмом.

Штюрмер поторопился вернуть на свою физиономию выражение сердечности.

— Ну что ж, сударыня, я полагаю, в вопросе установления родства с фрейлейн Танненбаум вполне достаточно моего благородного слова. Что вы думаете по этому поводу? У вас ведь нет оснований усомниться в моих словах?

Что я думаю по этому поводу, я ему не сказала, все-таки как-никак в свое время мне дали приличное воспитание. Сохраняя невозмутимое выражение лица, я лишь многозначительно пожала плечами. Штюрмер предпочел этого не заметить.

— Мы можем договориться как благородные люди… Что-то адвокат уж слишком напирает на свое благородство, это неспроста.

— Вы, сударыня, имели много хлопот по поводу Лидии и ее легкомысленного поступка. (Все-таки я говорю с немцем — оборот иметь много хлопот по поводузвучит как перевод с немецкого…) Некоторая денежная компенсация поможет вам позабыть о бездарно потраченном времени и сделает дневники моей родственницы не столь уж большой ценностью в ваших глазах.

Штюрмер вытащил объемистый бумажник из свиной кожи и вытащил из него пять красных кредиток.

— Полагаю, пятьдесят рублей — достаточная цена за ваши моральные издержки? — поинтересовался адвокат каким-то особенным оскорбительно-вежливым тоном.

Мое лицо, надеюсь, недвусмысленно свидетельствовало о тщетности его потуг, но он так ничего и не понял. В его хитрых светлых глазах, блестевших за стеклами пенсне, застыло пытливое выражение игрока в покер, который в упор смотрит на своего противника, пытаясь разгадать, блефует тот или нет и какую карту припрятал в своей руке.

— Ну что ж, я знал, что вы — дама практическая и никогда не упустите верной выгоды. В таком случае, я полагаю, мы сможем договориться. Вот ваша выгода, Елена Сергеевна. Поверьте, больше вам никто не даст.

К пяти десяткам он присовокупил пятидесятирублевку и сотенную, рассчитывая, что сумма в двести рублей произведет на меня ошеломляющее впечатление.

Мне сразу же захотелось поставить адвоката на место, сказав ему что-нибудь вызывающе дерзкое или даже грубое. Смерив его взглядом, я медленно и четко произнесла:

— Не торгуйтесь, господин Штюрмер, вы не на аукционе!

Словом аукцион я ради благородства речи в последний момент заменила подвернувшееся поначалу на язык слово базар, хотя это и не совсем подходящая замена. Получилось не Бог весть как остроумно, но ничего лучшего в горячке мне как-то в голову не пришло.

Адвокат опешил от столь вульгарного заявления (хотя и украшенного словом аукцион) и замешкался с ответом.

В этот момент в гостиную вошел мой муж. Я про себя отметила, что появился он не из прихожей, а из смежной с гостиной столовой… Любезно поздоровавшись с гостем, Михаил выжидательно уставился на Штюрмера.

— Мой супруг, Михаил Павлович Хорватов, — на всякий случай представила я Мишу, вернувшись к вежливому тону. — Вы не знакомы?

— Как же, как же, имел честь, — пробормотал адвокат. Выражение его лица вновь стало искусственно льстивым. — Сердечно рад вас видеть, Михаил Павлович, в добром здравии. А мы с вашей супругой решаем маленький деловой вопрос…

— Михаил, господин Штюрмер желает приобрести у меня дневники и бумаги Лидочки Танненбаум и готов от щедрот своих выложить две сотни рублей. Как ты думаешь, не продешевлю ли я?

— Без сомнения продешевишь, душа моя! Мы-то с тобой знаем, что в ее бумагах можно найти кое-что преинтересное…

Во взгляде Михаила прыгали черти, и я поняла, что нужно ему подыграть.

— Как вовремя ты вернулся, друг мой. Я-то уж заколебалась — две сотенных на улице не валяются…

Я состроила плаксивую гримасу бедной просительницы, получившей аудиенцию у состоятельного благодетеля.

— Денежками-то нельзя расшвыриваться, — продолжила я унылым старушечьим тоном. — Расходы ведь, расходы неисчислимые… Этак-то разоримся, не ровен час, подчистую и по миру пойдем!

— Вот именно! — подхватил Штюрмер, почему-то не понимавший, что перед ним разыгрывают театральный этюд. — Ваша супруга, Михаил Павлович, рассуждает вполне здраво. От денег обычно никто не отказывается! Если вы рассчитываете нажиться на дневнике с секретами бедной девочки по-крупному, то можете ведь и просчитаться, и даже весьма сильно! Неужели вы думаете, что этот дневничок вам удастся продать за пять сотен? Это ведь абсурд! Дневник-то того не стоит… А двести рублей — хорошие деньги, очень, очень хорошие. Берите и прекратим этот дурацкий балаган!