Следы под окном - Хомченко Василий Фёдорович - Страница 16

К дому Грака она бежала. В эти минуты для неё не существовало ничего, кроме страстного желания быстрей добежать и застать Грака сидящим за тем же столом при свете лампы. Боялась, как бы кто-нибудь не помешал, не остановил, не отобрал ружьё, и совсем не думалось, что её могут судить за убийство. Все сконцентрировалось в её душе и разуме в один тугой комок, связалось в один узел, и не разбить его, не развязать — только отомстить!

Между тем наступила ночь, окна корпуса, кроме комнаты дежурной медсёстры, были тёмные. Апрельская ночь с затянутым тучами небом густым мраком окутала землю. Самая подходящая пора для убийств. В такие ночи они и совершаются, а тьма прячет следы преступников.

Вот и дом Грака. Окно светится! Алена медленно подошла к изгороди, стараясь унять вырывающееся из груди сердце. Положила ствол ружья на изгородь, между двумя кольями, прислонила приклад к плечу и почувствовала, как он дрожит, мелко стучит в плечо. Дрожали и ноги в коленях, вот-вот подогнутся, не удержат её. В этот миг, когда она положила палец на спусковой крючок, её пронзило острое чувство ужаса, и она испугалась не того, что совершит сейчас, а того, что может это не сделать, отступить.

«А если это не Грак?! — вдруг содрогнулась она от внезапно вспыхнувшей в её сознании мысли. — И я убью не Грака?»

Руки её дрогнули, ствол ружья стукнулся об изгородь да с таким, казалось, звуком, что его должны были услышать все в доме, в том числе и Грак. А он сидел и писал.

— Грак это! Грак! — повторяла она, отбрасывая все свои сомнения, колебания. — Грак!

А потом пригнулась, прижала приклад к плечу, прицелилась и нажала на спусковой крючок. Выстрела не услышала, только зазвенело стекло, покачнулся над столом Грак, и погас в окне свет, тьма окутала дом.

Не помнила Алена, как убегала, какой дорогой добиралась до корпуса… Заблудилась, оказалась в кустах, под ногами что-то трещало, что-то цеплялось за одежду. Где и когда потеряла туфлю, где бросила ружьё, не помнила тоже. Входная дверь корпуса, на счастье, не была закрыта, никто не встретился ей и на этаже. В комнате было тихо и темно. Алена бросила пальто на спинку стула, скинула с ноги туфлю и не раздеваясь упала на постель. В висках стучало, тошнота подступала к горлу, и она провалилась в беспамятство, как в бездонную пропасть.

Утром такой её и увидела Валерия, недоумевающе покачала головой: ну и гульнула баба…

Человек задумывается над быстротечностью времени, когда уже за спиной у него остаётся большая часть прожитой жизни. С грустью, а то и страхом он оглядывается назад и видит, открывая для себя, что сделано хоть и немало, но значительно меньше того, что могло быть сделано. Каждый человек считает, что он был рождён для большего и лучшего.

Вот с такими мыслями и настроением проснулся утром Зимин. Что-то тревожило его ещё с вечера, и сон снился какой-то беспокойный, непонятный. Видел себя старым, дряхлым, с дрожащими сухими руками, с белым реденьким пушком на голове, и противен был себе, такой немощный. «Это не я, нет, — отмахивался от видения. — Это кто-то другой, похожий на меня». И вдруг голос Алены — так близко, так ясно, как наяву: «Аркадий, меня убили. Аркадий, милый!..» Он повернулся на этот голос и увидел, будто сквозь бегущую воду, её дрожащую расплывающуюся фигуру со сложенными, как для молитвы, руками. «Ты ещё молодой, живой, а я уже мёртвая. Меня убили, Аркадий».

Видение было коротким — всего несколько секунд, а Зимин проснулся, как от взрывной волны. Сердце ныло от неясной тревоги. Зимин сел, опустив ноги на коврик, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы развеять остатки сна, успокоиться, и сразу же подумал про Алену. «Я мёртвая, меня убили…» — ещё стояли в ушах её слова. Что это могло означать? Если верить тому, что утверждают учёные, сны — это предчувствие болезни, психических расстройств, беды, радости. Что и с кем должно случиться — с ним или с Алёной? А может, уже что-то случилось?

Он глянул на часы, до шести ещё далеко. Все отдыхающие и медперсонал ещё спят. Спал и Цезик, лёжа на спине, укрывшись одеялом до подбородка. Хороший сосед попался, не храпит, и сны ему не снятся, сам говорил об этом. Зимин взял книгу, попробовал читать, но все та же тревога заставила положить книгу на тумбочку.

«Что-то случилось с Алёной, — решил он. — Заболела?» В последние дни она была какая-то странная, возбуждённая, спрашивала все время о сроках давности, беспрестанно говорила об убийцах. Почему это её заинтересовало? Почему не призналась Зимину, не рассказала о причинах своего беспокойства? Он упрекнул себя, что сам не придал этому значения, не выпытал у неё, что же произошло, и дал себе слово поговорить с ней утром.

Теперь он лежал с открытыми глазами, ожидая, когда проснётся корпус и можно будет пойти к Алене. Вспоминал, каким видел себя во сне. Что ж, время неумолимо, скоро уже и шестьдесят. Прожито и пережито немало. Всякое было — и хорошее, счастливое, и горькое, подчас трагическое. Самым страшным в его судьбе была война, для него немыслимо короткая. Он, молодой боец-пограничник, повоевал всего несколько часов — столько, сколько могла продержаться застава. Задержать немцев дольше не смогли — все погибли. Мёртвым посчитали враги и Зимина, тяжело раненного, контуженного. Прошли мимо окопа, на дне которого он лежал, окровавленный, потерявший сознание, сели на мотоциклы и машины и уехали.

Вытащила его из окопа Зося, девушка с соседнего хутора, спрятала в лесу, выходила. Раненая нога долго не давала двигаться, и Зимин просидел в лесном укрытии месяца три, потом перешёл жить к Зосе. Помогал по хозяйству, долечивал ногу. Долго мучили головные боли после контузии. Потому и в партизаны не смог пойти. Пытались завербовать его в полицию, но он симулировал припадки, провалы памяти, — отстали. Родился сын и окончательно привязал его к Зосе, женщине хозяйственной, заботливой, но почти неграмотной. После освобождения Зимин попробовал поступить в технический вуз. Не приняли — в биографии тёмное пятно. Переехал с семьёй с хутора в город, пошёл работать на завод, заочно учился на юридическом факультете. Получив диплом, с трудом устроился в юридическую консультацию и там прослужил адвокатом почти до пенсии. Большой семьи, о которой мечтал, не получилось, детей больше не было. Сын вырос, выучился на лесотехника, давно живёт своей жизнью на другом конце земли — Дальнем Востоке. Оттуда не смог — или не захотел — приехать даже на похороны матери.

Любви к Зосе у Зимина никогда не было, была благодарность за спасение, долг верности. Так и прожил с ней десятки лет, с женщиной довольно ограниченных интересов, но умевшей хорошо устраивать быт. Она была очень удобной, хорошей хозяйкой. Вовремя накормить, убрать, постирать — в этом она была педантичной. И мужа приучила к порядку. Сначала этот строгий порядок казался невыносимым, но потом Зимин смирился, принял его как должное. Так по инерции и привычке придерживался его и после смерти жены: все лежало и висело там, где когда-то держала жена, и готовил он себе то же на завтрак и ужин, что готовила на протяжении многих лет она. Ровно через три дня менял рубашки и каждый день — носовые платки, даже если не приходилось ими пользоваться.

Зимин, конечно, понимал, что ему не хватает духовной близости с женой, что и она была бы более счастлива с другим мужем, принимавшим её уровень и не требовавшим большего. Но он давно примирился со своей судьбой, несправедливой к нему, даже жестокой. Не такие высоты он должен был взять. Не взял. А уж коль переступил свой перевал, пошёл вниз, изменить что-либо трудно, да и стоит ли.

И все же перемены должны были произойти. Впервые в жизни судьба послала ему неожиданную любовь. Зимин поверил, что с Алёной он будет счастлив на этом, конечном этапе жизни.

Вот об этом он и думал теперь, лёжа в кровати и ожидая подъёма. Не выдержал бесцельного лежания, встал, начал одеваться, не заботясь о том, что может разбудить Цезика. Одевшись, пошёл на улицу, решив до завтрака прогуляться по лесу.