Остров дьявола - Шевцов Иван Михайлович - Страница 18

- Он где остановился?

- В "Абана Либре". Эта наша центральная гостиница, самое высокое здание в Гаване. Но сейчас его нет в столице: вместе с сеньорой он улетел на остров Хувентуд на два дня. Завтра должен вернуться.

Помолчали. Впереди заискрились огни Гаваны. Энрико искоса посматривал на Слугарева. Тактичность не позволяла ему быть навязчивым, и он деликатно сдерживал свое любопытство и не задавал вопросов, касающихся Эдмона Дюкана. Слугарев разгадал его мысли и спросил:

- Сеньора Элеонора с ним? Так имя мадам Дюкан?

- Сеньора Алисия, - поправил Энрико и для пущей убедительности добавил: - Его супругу зовут Алисией, я это хорошо помню, так по документам. Она колумбийка. Есть сомнения? - стремительно спросил Энрико, не поворачивая головы.

- Есть, Энрико, - Слугарев вздохнул. - Супругу Эдмона звали Элеонорой.

- Вы ее знаете?

- По рассказам Эдмона. С ней я не встречался. А с Эдмоном… - Слугарев снова вздохнул. - С Эдмоном Дюканом мы прошли сквозь огонь партизанской войны с фашистами. Это было в Польше, Энрико, в годы гитлеровского нашествия. Элеонора была американкой, а не колумбийкой.

Когда подъезжали к гостинице, Энрико спросил:

- Вы с ним будете встречаться? С Дюканом?

- Непременно, - твердо, как уже решенное, ответил Слугарев. Только имейте в виду и товарищей предупредите: я для Дюкана представитель торговой фирмы.

Десятиэтажное здание гостиницы "Националь", увенчанное двумя башнями-колокольнями, стоит на высоком берегу Мексиканского залива. Внизу между гостиницей и скалистым берегом стремительно пролегла многокилометровым асфальтовым полотном Малеком - так называют здесь набережную. В просторном полуосвещенном вестибюле с висящей под высоким потолком люстрой стояла прохладная тишина. Энрико быстро произвел с портье необходимые формальности, взял ключ от комнаты, и приветливо-улыбчивый мулат-лифтер доставил их на шестой этаж. В просторном одинарном номере с ванной и туалетом стояли широкая кровать, застланная легким фиолетовым покрывалом, письменный и журнальный столы, тумбочка с телефоном и ночным светильником. Словом, это был скромный гостиничный номер без излишнего комфорта. Энрико оставил номер своего телефона, а также телефона своего начальника, с которым Слугарев также встречался в Москве, пожелал доброй ночи и ушел.

Проводив Энрико, Иван Николаевич запер дверь на ключ, разделся, принял душ и лег в постель. Но сон, который нестерпимо одолевал его в последние часы полета, неожиданно исчез, улетучился.

Теперь мысли Слугарева занимал Эдмон Дюкан. В памяти живо всплыли картины далеких партизанских лет. О них хорошо написал Эдмон в "Польском дневнике". Эту книгу с автографами некоторых польских друзей-партизан Иван Николаевич хранит как дорогую реликвию. Ее вручил ему Игнаций Табарович в Варшаве осенью 1950 года в дни Всемирного конгресса в защиту мира. С тех пор минуло пятнадцать лет. Самым странным и, пожалуй, загадочным было то, что и Дюкана интересует один и тот же человек - Отто Дикс. Эдмон собирается пробраться на Остров. Этого нельзя допустить: ведь там Макс Веземан, Эдмон может узнать - и определенно узнает - в нем своего партизанского друга Вальтера Дельмана. Неважно, что Макс и Эдмон расстались еще в сорок четвертом, он его непременно узнает, и тогда может случиться непоправимое. По приказу Центра Макс должен выехать в Мексику и через связного передать информацию об "А-777". От Веземана давно нет никаких вестей, и Слугарев намерен через кубинских коллег прояснить общую обстановку на Острове: он знал, что кубинская разведка имеет там своего человека.

В комнате было душно. Слугарев встал с постели и открыл окно. Вместе с упругой струей свежего воздуха в лицо ударил гулкий шум прибоя. Его раскаты раздавались где-то совсем рядом в ночной мгле. Под окнами, зажатые с трех сторон каменными стенами гостиницы, освещенные тусклым светом фонарей, в тревоге метались жесткие космы пальм. Слугарев оделся и спустился вниз. В вестибюле было два противоположных выхода: один в город, другой к заливу. Слугарев пошел к заливу. В полусотне метров от гостиницы, над обрывом - две старых артиллерийских флеши, и в каждой по крепостной чугунной мортире. Когда-то лет сто тому назад это было грозное оружие против вражеских кораблей.

Слугарев остановился над обрывом, наслаждаясь терпким ароматом цветов и моря. Упругий ветер освежающе бил ему в лицо, волны, дробясь о прибрежные скалы, перемахивали бетонный парапет и расстилались кружевной кисеей по асфальту набережной, освещенной пунктиром уличных фонарей и пустынной в этот поздний час. Море и небо над ним сжились в единую темную массу, смыв линию горизонта, но звезды в этой аспидной черноте сверкали встревоженно и ярко. Слугарев убеждал себя в том, что такие звезды он видит первый раз и что грохот прибоя тут тоже особый, не такой, как, скажем, в нашем Североморске иди Новороссийске. И аромат трав и цветов неповторим и ни на что известное ему не похож. "Западное полушарие, - подумал он и взглянул на часы. Стрелки показывали половину третьего. - А в Москве на заводах и учреждениях давно кипит работа". Постояв с четверть часа, он вернулся к себе в номер, перевел стрелки часов на местное время и не без усилия уснул.

Весь день Слугарев провел у своих кубинских коллег. В бешеной антикубинской деятельности ЦРУ принадлежала главенствующая роль. Среди множества разнообразных диверсий не последнее место отводилось экономической. Вызвать в стране нехватку продовольствия, подорвать основу кубинского экспорта - сахарную промышленность - такую задачу ставили главари американских спецслужб перед своей многочисленной агентурой. Путем занесения злокачественного вируса янки надеялись вызвать на Кубе поголовный падеж скота, а тлетворный грибок должен был поразить плантации сахарного тростинка. В особом отделе ЦРУ разрабатывались различные варианты физического устранения руководителей Кубы и прежде всего Фиделя Кастро. Нетрудно себе представить масштабы работы и глубину ответственности перед страной и народом кубинских органов государственной безопасности, у которых еще не было солидного опыта работы, да и традиции только закладывались. А перед ними стоял могучий и грозный враг, коварный и наглый, самоуверенный, вооруженный новейшим арсеналом современного шпионажа и диверсий. Естественно, кубинские спецслужбы нуждались в консультативной помощи своих советских друзей.

К концу дня Слугарева сморил сон: сказывалась разница во времени - в Москве в этот час была глубокая ночь. К тому же донимала непривычная для него в эту пору жара: в тени термометр показывал двадцать семь градусов. "Сейчас бы искупаться", - вслух подумал Слугарев, вытирая уже мокрым платком вспотевшее лицо. Днем море было тихое, ласковое, и его прозрачно бирюзовая гладь призывно манила в свои объятия, но, как заметил Слугарев, на всем протяжении Малекома у берега выступали острые со скользкой прозеленью скалы, среди которых, по словам Энрико, во множестве водились морские ежи. Может поэтому, решил Слугарев, он не видел ни одного купающегося.

- Хотите искупаться? - с готовностью спросил Энрико, весело сверкая необыкновенно острыми карими глазами.

- А далеко до пляжа?

- Не очень. На машине совсем близко, - весело заулыбалось худенькое остроносое лицо Энрико. Он был рад встрече с советским коллегой и испытывал истинное удовольствие оказать ему услугу.

Светло-серая "Волга" стремительно мчалась вдоль залива, то уклоняясь от него в сторону, в зеленые заросли, среди которых важно маячили королевские пальмы, то приближаясь к спокойной лазури моря, изнеженно играющей в еще жарких лучах предвечернего солнца. На безлистых деревьях фламбуаян, похожих на яблони с пышными кронами, по-весеннему ослепительно ярко полыхали розовые цветы. Они высекали в восторженной душе Слугарева светлые чувства праздника, пробуждения и весны, прогоняли сонливую усталость, разжигали воображение. Лицо его излучало тихую радость и счастье, которые отражались в проницательных глазах Энрико, хорошо понимающего состояние своего спутника. И казалось, не только Энрико разделяет восторг Слугарева, но и струящийся в жарких лучах воздух, и застывшие в истоме горделивые пальмы, и высокое, звонкое голубое небо. Горячий воздух играл и струился прозрачными нитями. Все это переполняло Слугарева чем-то новым, неожиданным, чистым и ярким,