Миры обетованные - Холдеман Джо - Страница 53

— Да? — содрогнулась я. И подумала — кто? Перкинс достал кисет, бумагу, долго-долго сворачивал сигарету.

— А куда денешься? Три недели тому назад… — Перкинс усмехнулся. — Три недели. Утро, я пожарил картошку и пошел в конюшню, не смейся, позвать Бенни завтракать. Теперь в моей конюшне нет лошадей — зато там есть одна маленькая комнатка, которую Аронс облюбовал себе под жилье.

— Для чего?

— Там уже давно не было лошадей… И, понимаешь, он повесился именно там — длинная веревка, балка, мой сеновал. Ты знаешь, что такое сеновал?

— Боже! — воскликнула я.

— Правильно, — сказал Перкинс. — Не повесился, а его повесили. Кто-то заставил его прошагать до сеновала, и всунуть голову в петлю, и, можешь ли представить, — оттолкнуться от?.. — Перкинс перешел на «ты».

— Вы-то откуда все это знаете? — спросила я.

— Есть основания… Сигарету дать?

Я вскинула голову:

— Как, как вы сказали?

— Тебе необязательно знать, — сказал тихий человек. — Ладно. Была веревка, был Бенни, я срезал веревку. Чертова конюшня, холодная, — и парень готов. Голый, никакой одежды на нем, а что это значит? Его подняли, когда он спал?

Перкинс прикурил свою самокрутку, отпил из чашки.

— Подняли? — спросила я.

— Полагаю, я в здравом уме, — проворчал хозяин фермы. — Наблюдал за ним ох как долго! И увидел, да, я увидел, что с парнем творится чтото не то. Я понял, что это — не философская проблема. Конкретика. Жизнь. — Перкинс подался назад. — Рука Бенни была заломлена назад за спину. Так заламывают руку профессионалы. На левом запястье Аронса был синяк. И точно такой же — на правом плече. Понимаешь, что это значит?

— Нет, — сказала я.

— Выворачиваешь человеку руку, за спину и вверх, вот, — Перкинс повернулся, нагнулся и завел руку за спину так, словно собирался почесать спину между лопаток, — затем хватаешь человека за плечо и толкаешь вперед. Он и идет вперед. Полицейские приемчики.

— Так его и пригнали на верхотуру, на сеновал? — спросила я.

— Конечно. Но прежде он сопротивлялся, сопротивлялся яростно, и ребятам пришлось вывихнуть ему руку и оставить на теле эти синяки. — Перкинс отпил виски из чашки. — Я показал си — няки полицейским, и они согласились с моей версией. Однако, когда через несколько дней я им позвонил, они сказали, что дело закрыто. Самоубийство! Мол-де следователь решил: Бенни сам нанес себе повреждения, пытаясь высвободиться из петли. После того, как повис. Они утверждают, что масса людей, которые вешаются, имеют на все про все секундочку, — поломать себе что-нибудь или оставить на собственном теле синячки. Бред. Игра краплеными картами. Следователь лжет.

— Бенни не мог пойти на самоубийство, — сказала я.

— И ни с кем подобное произойти не могло, — сказал Перкинс. — Ну, как он ухитрился поставить себе синяк на правое плечо? Сначала он это сделал, или после того, как заломил себе руку за спину? Фальшь, безусловно. — Перкинс жадно затянулся, и над столом фейерверком рассыпались искры. — Весь вопрос в том, кто?..

Я кивнула.

Перкинс погасил сигарету о крышку консервной банки, которая служила ему пепельницей.

— Ты знаешь намного больше, куда больше, чем говоришь мне.

— Да. Но не имею права… Мы с вами едва знакомы! — пробормотала я.

Перкинс, казалось, читал мои мысли.

— Думаешь, я не тот, кем представляюсь?

— Все может быть.

— Ладно. Ну, вот, нет у меня прав на управление самолетом, к примеру. И, видимо, не могло их быть ни при каких обстоятельствах. — Перкинс встал со стула и пошел к плите, доливать в чашку кофе. Он снял с полки бутылку виски, покрутил её в руках и поставил на место. — Хочешь ещё выпить? — спросил он у меня.

— Нет.

Перкинс вернулся за стол и стал рассматривать содержимое своей чашки. Словно гадал на кофейной гуще.

— Мы с Бенни вместе учились в школе и были закадычными друзьями. Кроме того, мы с ним двоюродные братья. И — из одного клана. Мои родители как-то перебрались в Нью-Йорк, и мы с Бенни жили в одном доме. В большом доме клана. — Перкинс указал пальцем на полки, забитые сотнями книг. — Бенни приучил меня к чтению. Думаю, я был для него самым близким другом. Отчего вы не расспросите меня о его жизни? Просто о нем. Я же спрашивал вас кое о чем…

— Поверьте, вам лучше не знать лишнего о Бенни, — сказала я.

— Глупости, — вздохнул Перкинс. — Три недели я бродил с ружьем вокруг дома. Было бы куда полезнее, если бы я знал, что, где или кого и когда искать, верно?

— Надеюсь, они вас не тронут, — сказала я. Уверенности в том у меня, конечно же, не было. Перкинс поглядел мне в глаза.

— Ладно. А скажите мне о Бенни… интимное. О его… любовном опыте, то есть о сексуальном… Был и гомосексуальный опыт? — спросила я.

Перкинс нахмурился и замолчал. Он молчал очень долго.

— Если и был, — наконец промолвил он, — то Бенни никогда не говорил мне об этом. А я и не ждал от него подобных откровений. Что я знаю? Несколько лет назад была у него какая-то женщина, и он страшно переживал из-за того, что у него с ней, как бы сказать помягче, не вышло… Потом женщин у него не было. До вас. Он готов был часами рассказывать мне о вас. Ну, да я не хочу вас смущать.

— Сексуальными подробностями? Этим вы меня не смутите, — усмехнулась я.

— Вы шокировали его своим отношением к сексу, — сказал Перкинс. — Прежде Аронс считал, что любовь и секс — понятия одного порядка, что эти явления взаимосвязаны. Ломка его представлений о взаимоотношениях людей проходила мучительно. Болезненнее, чем у многих других. Ведь он не надеялся на продолжение связи с вами и не ждал от судьбы ничего хорошего в будущем. Он жил одним настоящим. И полагал, что в сексе для вас нет секретов. Нет ничего такого, чего бы вы не умели в постели.

— Он меня переоценивал. Есть и были вещи, которые мне не под силу, — призналась я. — Другое дело, Бенни в голову никогда бы не пришло, что это могло быть.

Перкинс нетерпеливо качнул головой:

— Как-то он рассказал мне историю, о которой теперь никто, кроме нас с вами, не знает. Да, м-м… Вы занимались этим в раздевалке спортзала. И были вынуждены срочно сбежать в… извините, вонючий туалет и там запереться.

— С чего бы? — улыбнулась я, вспомнив этот эпизод.

— А из спортзала в раздевалку неожиданно привалила вся группа. В самый что ни на есть неподходящий момент, — ответил Перкинс.

Я кивнула и подумала про себя, улыбаясь, — если честно, то в самый подходящий. Никогда бы не подумала, что Бенни способен так быстро отойти от потрясения. Ситуация сложилась очень пикантная — не мудрено было дать волю воображению, даже самому разнузданному.

— Верно, об этом не знает никто. О таких вещах не положено знать даже ФБР, — обронила я.

Перкинс инстинктивно подался вперед.

— ФБР! Вот! — вскрикнул он. — Не убрало ли Аронса ФБР, как…

— Нет, я так не считаю.

— А я считаю! — ударил кулаком пб столу Перкинс.

— Всерьез полагаете, что Аронса убили люди из ФБР?

— Люди, связанные с правительством. — Он принялся яростно тереть поросший щетиной подбородок тыльной стороной ладони. Подобный звук издает металл, когда его чистят наждачной бумагой. — Послушай, Бенни поведал мне о том, как он добирался до моей фермы. Словно заяц по полю, он в течение дня петлял по стране и лишь затем прибыл в Лас-Вегас. Он сбрил бороду, подстригал волосы, изменил цвет кожи, обзавелся новыми документами. Последующие трое суток он беспрерывно находился в движении, заметая следы. И только на четвертые сутки появился здесь. Будь слежка за Бенни организована частным лицом, она неизбежно прервалась бы на одной из пересадок. Слушай дальше. Отчего в полиции так быстро спустили это дело на тормозах? — спросил Перкинс. — Они ведь всего раз допросили меня, на следующий день после смерти Бенни, и потеряли ко мне интерес. А я, с какой стороны ни глянь, в самую первую очередь должен был бы попасть под подозрение. Кто же, кроме меня? Нет, кто-то велел им закрыть дело.