Цинковые мальчики - Алексиевич Светлана Александровна - Страница 18

Там была партизанская война, большие бои – редкость. Всегда: ты и он. Становишься чутким, как рысёнок. Пустил очередь – он сел. Ждёшь. Кто теперь? Ещё не услышал выстрела, а уже чувствуешь, как пролетела пуля. От камня к камню ползёшь… Таишься… Гонишься за ним… Как охотник… Весь – пружина… Не дышишь… Ловишь какой-то миг… Если бы сошлись, мог бы убить прикладом. Убиваешь – ощущаешь, что ты жив! Я – снова жив! Радости убить человека нету. Убиваешь, чтобы вернуться домой.

Убитые разные. Одинаковых нет… Лежат в воде… В воде что-то происходит с мёртвым лицом, какая-то улыбка у них у всех. После дождя они лежат чистые. Без воды, в пыли, смерть откровеннее. Форма на нем новенькая, а вместо головы сухой красный лист… Раздавило, расплющило, как ящерицу… Но я-то жив! Сидит у стенки… Возле дома… Рядом орехи наколоты… Видно, кушал… С открытыми глазами… Некому было закрыть… После смерти… Десять – пятнадцать минут… Можно закрыть глаза… Потом нет… Но я-то жив! Другой нагнулся… Ширинка расстёгнута… По нужде вышел… Как жили в тот момент, так и лежат… Но я-то жив! Готов потрогать себя, удостовериться… Птицы не боятся смерти. Сидят смотрят. Дети не боятся смерти. Тоже сидят, смотрят спокойно, с любопытством. Как птицы. В столовой ешь суп, глянешь на соседа и представляешь его мёртвым. Одно время на фотографии близких не мог смотреть. Вернёшься с задания – детей, женщин встречать невыносимо. Отворачиваешься. Потом проходит. Бежишь утром на физзарядку – штангой занимался. Думал о форме, каким вернусь. Не высыпался, правда. Вши, особенно зимой. Матрацы дустом обсыпали.

Страх смерти я узнал дома. Вернулся, у меня родился сын. Страх: если я умру, мой сын будет расти без меня. Семь пуль своих запомнил… Могли, как у нас говорили, отправить к «верхним людям»… Прошли мимо. Даже такое чувство, что недоиграл… Недовоевал…

Вины на мне нет, кошмаров не боюсь. Всегда выбирал честный поединок: он и я. Когда увидел, как бьют пленного… Бьют вдвоём… А он связанный… Лежит как тряпка… я их разогнал, не дал бить… Таких презирал… Берет автомат и стреляет в орла… В морду одному заехал… Птицу – за что? Что она ему сделала?

Родные спрашивали:

– Как там?

– Ладно. Извините. Потом расскажу.

Окончил институт. Работал инженером. Я хочу быть просто инженером, а не ветераном афганской войны. Вспоминать не люблю. Хотя я не знаю, что будет с нами, с поколением, которое выжило. Впервые так выговорился… Как в поезде… Сошлись незнакомые люди, поговорили и вышли на разных станциях… Руки у меня дрожат… Почему-то волнуюсь… А мне казалось, что я легко вышел из игры… Будете писать, моей фамилии не называйте… Я ничего не боюсь… Но я не хочу во всей этой истории находиться…»

Сержант, командир взвода пехоты

«В декабре у меня намечалась свадьба, а в ноябре я уехала в Афганистан. Призналась жениху – рассмеялся: „Защищать южные рубежи нашей Родины?“ А когда поверил, что не шучу: „Тебе что, здесь спать не с кем?“

Ехала сюда, думала: «Не успела на БАМ, на целину, повезло – есть Афган!» Я поверила песням, которые привозили ребята, целыми днями крутила:

Была книжная московская девочка. Мне казалось, что настоящая жизнь где-то далеко. И там мужчины все – сильные, женщины – красивые. Много приключений. Хотелось вырваться из привычного…

Три ночи добиралась до Кабула, не спала. На таможне решили: нанюхалась. Помню, со слезами кому-то доказывала:

– Я не наркоманка. Я спать хочу.

Тащу тяжёлый чемодан – мамино варенье, печенье, и никто из мужчин не поможет. И это не просто мужчины, это молодые офицеры, красивые, сильные. А за мной всегда ухаживали мальчики, боготворили. Искренне удивилась:

– Поможет кто-нибудь?!

Они так на меня посмотрели…

Ещё три ночи сидела на пересылке. В первый же день подошёл прапорщик:

– Хочешь остаться в Кабуле, приходи ночью…

Толстенький, упитанный, по кличке, как потом девчонки шепнули, Баллон.

Взяли меня в часть машинисткой. Работали на старых армейских машинках. В первые же недели в кровь разбила пальцы. Стучала в бинтах – ногти отделялись от пальцев.

Через пару недель стучит ночью в комнату солдат:

– Командир зовёт.

– Не пойду.

– Чего ломаешься? Не знала, куда ехала?

Утром командир пригрозил сослать в Кандагар.

Что такое Кандагар?

Мухи, «духи» и кошмар…

Боялась в эти дни попасть под машину… Выстрела в спину…

По соседству в общежитии жили две девчонки: одна отвечала за электричество, прозвали её Электричкой, вторая занималась химводоочисткой – Хлорка. На все у них объяснение:

– Это жизнь…

Как раз в это время в «Правде» напечатали очерк «Афганские мадонны». Из Союза девочки писали: там он понравился, некоторые даже пошли в военкомат проситься в Афганистан. А мы не могли спокойно пройти мимо солдат, те ржали: «Бочкаревки», вы, оказывается, героини?! Выполняете интернациональный долг в кровати!..» Что такое «бочкаревки»? В «бочках» (такие вагончики) живут большие звезды, не ниже майора. Женщин, с которыми они… зовут «бочкаревками». Мальчишки, кто служит здесь, так и говорят: «Если я услышу, что девчонка была в Афгане, для меня она исчезает…» Мы пережили те же болезни, у всех девчонок гепатит был, малярия… Нас так же обстреливали… Но вот мы встретимся в Союзе, и я не смогу этому мальчишке броситься на шею. Мы для них все б… или чокнутые. Не спать с женщиной – не пачкаться…»А с кем я сплю? Я сплю с автоматом…» Могут в лицо крикнуть… Попробуй после этого кому-нибудь улыбнись…

Моя мама с гордостью объявляет знакомым: «Моя дочь в Афганистане». Наивная моя мама! Мне хочется написать ей: «Мама, молчи, а то услышишь: твоя дочь – проститутка»… Может, вернусь, все осмыслю – и отойду, потеплею. А сейчас внутри сломано, смято. Чему я здесь научилась? Разве тут можно научиться добру или милосердию? Или радости?

Бочата бегут за машиной:

– Ханум, покажи…

Могут и деньги совать. Значит, кто-то у них берет…

Была у меня мысль, что не доживу до дома. Сейчас я это перешагнула. Два сна у меня здесь меняются и повторяются.

Первый сон.

Заходим в богатый дукан. На стенах ковры, драгоценности… И меня наши ребята продают. Им приносят мешок с деньгами… Они считают афошки… А два «духа» накручивают себе на руки мои волосы… Звенит будильник… В испуге просыпаюсь и кричу. Всех страхов ни разу не досмотрела…

Второй сон.

Летим из Ташкента в Кабул в военном самолёте Ил-65. Появляются в иллюминаторе горы, и яркий свет тухнет. Начинаем проваливаться в бездну какую-то, нас накрывает пластом афганской тяжёлой земли. Рою её, как крот, и не могу выбраться на свет… Задыхаюсь… И копаю, копаю…

Если себя не остановлю, моему рассказу не будет конца. Тут каждый день случается что-то такое, что переворачивает тебя, твою душу. Вчера знакомый парень получил письмо из Союза, от своей девушки: «Я не хочу с тобой дружить, у тебя руки по локти в крови». Прибежал ко мне – я пойму.

О доме мы все думаем, но говорим мало. Из суеверия. Очень хочется вернуться. Куда мы вернёмся? Об этом тоже молчим. Только травим анекдоты:

– Дети, расскажите, кто ваши папы? Все тянут руки вверх:

– Мой папа – врач…

– Мой папа – сантехник…

– Мой папа в цирке работает…

Маленький Вова молчит.

– Вова, ты не знаешь, кто твой папа?

– Раньше он был лётчиком, а сейчас работает фашистом в Афганистане…

Дома я любила книжки о войне, здесь таскаю с собой Дюма. На войне не хочется видеть войну. Девочки ходили смотреть убитых. Говорили: лежат в носочках… Не хочу смотреть… И не люблю выезжать в горы. Там много на улицах одноногих мужчин скачет. Не каждый способен привыкнуть. Я, например, не могу. У меня была мечта стать журналистом, а теперь не знаю, мне теперь трудно во что-то верить.