Хождение за два-три моря - Пелишенко Святослав - Страница 17

Беседа наладилась, как только мы почувствовали: от рассказчиков в таких случаях ждут экзотики.

— Идем как-то раз левым галсом… — я давал «запевку», а Сергей подхватывал:

— А навстречу подводная лодка!

— …Данилыч кричит: матрац за бортом!..

— …белужьей ухой палубу мыли… Наливай. Постепенно наше красноречие стало иссякать, и в разговор включились Шевченки. Вопросы они задавали вполне бессмысленные.

— На мачты лазить не тяжело? — спрашивал Игорь. — Как зачем? Ну… когда паруса натягиваете…

— А кто вам стирает? — интересовалась Лена.

— Акулу-калакулу видели? — вносил свою лепту ребенок. Все-таки точка зрения Танечки была самой здравой.

— Да, здорово… Ну и мы тут тоже отдыхаем, — несмело сказал Игорь, когда темы яхты, по его мнению, были исчерпаны.

— Не понимаю, — перебил Сергей, — как тут можно отдыхать?

— Ну почему: на пляж ходим, в кино… Кстати! Давайте в кино сходим. Хороший фильм: «Идеальный муж»…

Я невольно засмеялся. Все-таки за неделю похода мы изменились не только внешне; изменилось и отношение к радостям жизни. Какой «Советский спорт», какое кино?! Завтра мы снова пойдем морем вдоль Крыма. Разве в кино такое покажут? Спор о сравнительных достоинствах морского и берегового отдыха заглох: все было ясно.

Уже смеркалось, когда мы снова вышли в город. Искусственное освещение преобразило Ялту. Над главпочтамтом зажглась надпись: ТЕЛЕГРАФ. ТЕЛЕФОН. ЛЕТАЙТЕ САМ… Остальную часть надписи скрывали кипарисы. У кинотеатра стояла огромная очередь. Кроме «Идеального мужа», там, судя по афише, показывали фильм «А.Рублев». По улице непрерывным потоком двигались гуляющие.

В вечерней Ялте шла ежевечерняя демонстрация мод. Разодетые и просто раздетые граждане дефилировали вдоль набережной. Четко различались пары двух типов: супруги законные — и малознакомые. У законных глава семьи плыла впереди; за ней, как дополнение к вечернему туалету, плелся муж. Он с завистью поглядывал на пары второй категории.

У этих вторых впереди шел мужчина. Спутница смотрела на него с обожанием и заразительно смеялась после каждого слова.

Шевченки проводили нас до проходной порта.

— Ну, давайте прощаться! — Игорь произнес эти слова преувеличенно бодро. Мне стало его жаль. Всякая сцена расставания — дискриминация тех, кто провожает. У путешественника возникает легкая грусть и элегическая жалость к остающимся (как они, бедные, меня любят!). Потом, в дороге, это чувство быстро размывается. А у провожающего грусть смешана с изрядной долей зависти.

— Сами думаем отсюда вырваться, — Шевченко больше не пытался пропагандировать отдых в Ялте. — Вот в Судак, может, съездим. Если получится… Танюша днем спит…

— Судак? — Сергей зевнул. — Будем его проходить. Завтра.

Мы простились. Сразу из трех ближайших рестора нов донеслась песня «Остановите музыку», и я подумал: именно этого не хватает Ялте для счастья. Семья Игоря возвращалась в город, а мы — на яхту, домой, к праздничным будням путешествия.

Глава 7 Ссора

Восточней Ялты курортная насыщенность крымского берега начинает убывать.

Каким-то образом в судовой библиотеке «Гагарина» наряду с вполне современной литературой оказался и «Практический путеводитель по Крыму» 1915 года издания. Он полон архаизмов вроде «таксы ялтинских извозчиков» и рекламы «российской паровой фортепианной фабрики К.М.Шредер». Однако сообщение, например, о Судакской долине, «по достоинству не оцененной приезжими, устремляющимися в модные центры», не потеряло актуальности до сих пор. Для многих Крым по-прежнему ассоциируется с окрестностями Ялты; благодаря Волошину и Паустовскому прославились Карадаг, бухта Коктебеля; но шестьдесят километров между Алуштой и Судаком до сих пор почти не освоены вездесущим туризмом. Еще меньше «зон отдыха» на Керченском полуострове.

Впрочем, мои сведения и впечатления о восточном Крыме поверхностны. На берег я почти не сходил: не хотелось. Причин этому было по меньшей мере две.

Ну-с, во-первых: после ялтинской встречи, после «взгляда со стороны» и Сергей, и я, каждый по-своему, попросту зазнались. Берег ничтожен и суетлив; что мне там делать! Пору своего яхтенного ученичества я считал оконченной, и погода этому приятному заблуждению способствовала. Теплое южное море баловало наш кораблик. Попутный ветер исправно наполнял паруса. Волны мягко лизали борта. Я умел вязать узлы, стоять на руле, чувствовал себя полноправным, вполне сложившимся боцманом, и мое хорошее настроение какое-то время не мог испортить даже Сергей, окончательно возомнивший себя навигатором.

Вот характерная запись в дневнике, относящаяся к периоду эйфории: «…просто недоумеваю! Я физик, как принято говорить, «ученый» — пусть и небольшой; это подразумевает творческий труд, участие в активном познании. У меня интересная работа. Но только иногда, в те редкие моменты, когда «хорошо идет» трудная задача, мне приходилось ощущать такую полную, как сейчас, удовлетворенность и ощущение — я в ладу с миром и с собой… Почему?»

Ответа на последний вопрос в дневнике нет, а сама приведенная запись наряду с прекраснодушием грешит слишком частым повторением слов «я» и «мне». Может быть, именно в этом — корень второй причины, по которой мне на берег сходить не хотелось.

Попросту говоря, после Ялты на борту «Гагарина» начала вызревать ссора. Ничего удивительного.

В любом путешествии неизбежен этап испытания того, что ученые люди называют «психологической совместимостью». Существует здоровая традиция — перед полетом на недельку запирать космонавтов в барокамере. Задолго до начала эры покорения космоса роль полигонов по проверке несовместимости с успехом играли коммунальные кухни. Вообще годится любой кусок замкнутого пространства, где несколько человек обречены вариться в собственном соку — в том числе и парусно-моторная яхта, и, скажем, хижина зимовщиков-полярников.

Всегда был убежден: сообщение о том, что «к концу зимы они друг друга съели», нужно понимать в обобщенно-психологическом смысле.

«Гагарин» покинул Ялту в полдень. Штилевая жара длилась второй день; она была настоявшейся, густой, как суточные щи. На зубчатом краю Яйлы безнадежно застряли облака, над морем навис купол раскаленного неба. Мотор стучал особенно назойливо.

— Действительно на медведя похоже, — изрек Саша на траверзе Аюдага.

— Ой, ше ты начинаешь! А если бы этот холм на Аюдаге не «Медведь-гора», а «Бобр-гора» назвали? — сердито откликнулся Даня. Мастер по парусам еще не остыл: из города, «с танцев» он вернулся только утром и крепче обычного поцапался с батей. Кроме того, оба матроса в Ялте, казалось, не поладили: они то и дело уединялись возле бушприта, Даня что-то горячо доказывал, а Саша отрицательно качал головой.

— Так не годится, — наконец громко сказал он.

— Ну давай, раз ты такой сильно умный! Валяй!..

— Я просто обязан, — Саша твердым шагом направился на корму. — Извините,

Анатолий Данилович. Тут дело такое: хотел вас предупредить…: — Предупреди, — разрешил капитан.

— В общем, мне, может быть, на днях уехать придется.

Вот тебе и на! Такого оборота событий не ожидал ни я, ни, похоже, капитан. Данилыч надменно закинул голову, а благодушное выражение на его лице начало сменяться челленджеровским.

— Чего так вдруг? — удивленно спросил Сергей.

— Ну… я, в общем, письмо одно получил. От матери.

— Да ше ты его слушаешь, батя! — закричал Даня. — Никуда он не поедет, ему и ехать-то некуда!..

— Я тебя просил… — Саша покраснел больше обычного. — Это еще не точно, Анатолий Данилович. Если возникнет необходимость, мне телеграмму дадут. Просто счел необходимым предупредить заранее.

— Очень хорошо, вот оно, спасибо, что предупредили, — Данилыч тоже стал необычно вежлив. — Я никого не заставлял, сами хотели. Извините, если что не так; никто никого силой не тянет. И не держит. Но есть уанс…