Убить меня - Хмелевская Иоанна - Страница 44

– Подожди, – удивилась я, – почему же тогда Наталья так взволновалась, когда у нее вырвалась фамилия Двуличного? Выходит, она давным-давно знала, что он Двуличный…

– Так она ведь знала, так сказать, полуофициально, а тут полицейский допрос, а она возьми и брякни. Вот и разнервничалась. Испугалась, что Двуличный на нее ополчится, если она ему этим признанием в каких-нибудь махинациях его подгадит. И вообще, она-то его знала как шведа, это муж ее знал его под другим именем. И что теперь?

– А теперь у меня задница совсем одеревенела. И курить хочется, а я на пляж сигареты не беру специально. Но потерплю, давай еще разок все повторим, а затем я позвоню Гурскому. Пусть он осчастливит Юрека-Вагона новыми открытиями. Особенно новостью про Деккера.

Так я и поступила. Прямо на пляже повторила Гурскому известия от Мартуси, лишний раз порадовавшись изобретению – мобильному телефону с роумингом. Гурский слушал, не перебивая. А когда я закончила, сказал, что немедленно перезвонит Юреку-Вагону.

Инспектор Рейкееваген сохранил спокойствие лишь потому, что был голландцем, а голландцы, как известно, народ уравновешенный и напрочь лишенный темперамента. В списке из трех подозреваемых Фридрих де Роос переместился на последнее место. Инспектор и вовсе снял бы с него подозрения, если бы не полное отсутствие алиби у этого беззаботного подлеца на самые критические моменты.

И все же одно железное алиби у Рооса имелось. В тот момент, когда Филипа Фейе огрели по голове тяжеленным суком, Фридрих де Роос шел на посадку в аэропорте Рима – да еще в компании двух знакомых бизнесменов, у которых не было причин врать и покрывать его. Так что находиться вблизи дома покойной Бернардины он никак не мог.

В гонке подозреваемых вперед вырвались Деккер де Хас и Мейер ван Вейн, и шли они ноздря в ноздрю. Любой из них мог оказаться таинственным Сомсом Унгером. Увы, инспектор был лишен возможность подвергнуть экспертизе внешность этой парочки. Закон запрещал ему хватать подозреваемых за волосы, проверяя, не парик ли это, или пытаться сорвать с лица каучуковую маску, или тыкать в глаза, чтобы извлечь цветные линзы.

Но один запрет инспектор все же нарушил, и касалось это нарушение финансовой сферы.

Соме Унгер понял – это конец. Нельзя тянуть ни секунды, он должен немедленно исчезнуть, Соме Унгер должен умереть. А ему останется прежний, истинный облик, в котором он и заживет на доходы от своего немалого состояния, нажитого абсолютно законным способом. Много лет готовился он к этому моменту, появлялся в безопасных местах в своем настоящем виде – сначала геолога-поисковика, в нужный момент превратившегося в удачливого золотоискателя. И этот неутомимый исследователь земных недр жил, общался, уезжал и приезжал. Сотни людей, если понадобится, подтвердят, что этот трудяга вот уже четверть века неутомимо путешествует по свету. Удивительный везунчик! Одни бразильские изумруды чего стоят! Об этой его находке даже в газетах писали.

Единственным препятствием на пути к беззаботной жизни оставалась старая ведьма. И с этим пора кончать.

Мобильник я всегда и всюду таскаю с собой, отловить меня по нему можно везде, где существует мобильная связь. Обычно меня отлавливали в приличных местах: в кресле парикмахера, в кухне моих друзей, в собственной машине – еще до того, как я включила зажигание. Или на пляже, как это недавно сделала Мартуся.

Эльжбета Гонсовская, мать красавицы Яди, отловила меня в дверях парикмахерской.

– Ах, проше пани, я уж и не знаю, что делать с моей глупой дочкой! – затараторила она. – Только подумайте, она собирается приехать сюда на праздники вместе со своим английским полицейским. Нет, вы представляете?

– Очень даже представляю. Моя внучка тоже приезжала к нам со своим женихом. По-моему, очень правильное решение. Он вам нравится?

– Сама не пойму… Вы полагаете… Но ведь он же в конце концов женится на ней!

– Ну, знаете ли… случаются несчастья и похуже.

– Но как это так? В чужой стране?

– А каков он из себя? Пани видела его фотографию?

– Вот именно, не видела! Дочка говорит, вполне хорош собой. Но я не об этом хотела с пани поговорить, просто вся эта история так меня удручает, так удручает…

Не очень-то она ее удручала, в голосе взволнованной матери слышалась не только озабоченность, но и радость, и женщине хотелось, чтобы кто-нибудь разделил с ней эти противоречивые чувства. В какой-то момент я перестала слышать собеседницу, продолжала автоматически говорить какие-то банальности, а сама переключилась на весьма неожиданную мысль.

Преступление, в котором я числюсь главным свидетелем и в расследовании которого принимаю теперь столь деятельное участие, практически остается для меня где-то в стороне. Кроме убийцы, я не видела ни единого человека (кроме Гурского, конечно) – ни свидетелей, ни подозреваемых, ни даже сыщика. Я никогда не видела Эвы Томпкинс, инспектора Рейкеевагена, Нелтье ван Эйк, Янтье Паркер, Натальи из Штутгарта, Гонсовских, даже Ядю и ее полисмена не видела, что уж говорить про Марселя Ляпуэна и консьержа его дома. Ну ладно, консьерж – персонаж второстепенный, в отличие от убитого Филипа Филе… то есть Фейе, в общем, его я тоже в глаза не видела. Словом, сплошь оптические упущения, а я ведь недаром говорила Роберту Гурскому, что самое важное для меня – видеть…

– …Два раза про вас уже спрашивал, такой расстроенный, что никак не может с пани встретиться, – уловила я слова Гонсовской. – И представился культурно, даже паспорт показал, ну я и сказала ему, что сейчас пани находится в Песках. Вспомнила, как пани мне об этом говорила, а в Песках и нам с мужем довелось побывать, только летом, конечно. Это недалеко от Морской Криницы, правда? А может, мне не следовало ему об этом говорить?

– О боже! Повторите, пожалуйста, кому вы об этом сказали? Какому-нибудь журналисту?

– Нет, он говорил, что недавно приехал из-за границы, причем буквально на несколько дней, и какие-то ваши общие знакомые что-то просили его передать вам…

– Как он представился? И телефон свой дал?

– Телефона не дал, а фамилия у него… сейчас вспомню… Да, Осадчий. Стефан Осадчий.

– А как он вообще на вас вышел?

Пани Гонсовская вроде как смутилась.

– Из-за Яди… Точнее, из-за Эвы. Он их знает, Эву с мужем. На днях встречался с ними в Англии, они разговорились и вас упомянули, ну, о том, что пани присутствовала при преступлении… А он тут ужасно обрадовался, поскольку как раз едет в Польшу и у него есть поручение – найти пани Иоанну… Или что-то в этом духе… точно не скажу. Но в конце концов он пришел к нам.

Все ясно. До Гонсовской добрался убийца, разыскал все же меня.

Ладно, это приятное известие обдумаю потом.

– Хорошо, черт с ним. А Ядя пусть пришлет вам фотографию своего поклонника, вот и посмотрите, каков парень. Да, кстати, а как выглядел этот Осадчий?

– Симпатично выглядел, – снова оживилась пани Гонсовская. – Уже не молод, седой, но из тех, что хорошо сохранились. Правильно пани посоветовала, пускай пришлет. Всегда лучше сначала фото, потом оригинал…

Осадчий, Осадчий… Сперва через Малгосю ко мне подбирался, теперь через Гонсовскую… И подобрался-таки!

Мне уже было не до прически. Требовалось хорошенько подумать. Но первым делом позвонить Гурскому.

– Официально пану заявляю, что ни слова не скажу и позволю себя убить, если Юрек-Вагон не пришлет мне свою фотографию вместе с супругой. Впрочем, пусть и два отдельных фото, мне без разницы. Должна же я знать, с кем имею дело, а узнать могу только глазами. Фото послать теперь – раз плюнуть, можно и по всем этим вашим новомодным обезьяньим почтам…

Роберт встревожился.

– Пани Иоанна, что случилось?

– Он нашел меня! Описание его внешности пан может получить и от Малгоси, моей племянницы, и от Эльжбеты Гонсовскрй, матери Ядвиги. Ага, а также от самой Яди и Эвы Томпкинс. Он их в Лондоне обо мне расспрашивал. Возможно, и еще кого расспрашивал, но о других я пока не знаю.