Формула одиночества - Мельникова Ирина Александровна - Страница 64

Марине захотелось распахнуть окно, но мачеха боялась сквозняков и страшно сердилась, если в доме открывали окна. Сейчас Марине было абсолютно наплевать и на гнев Ольги Борисовны, и на ее чувства. Но все же не следовало начинать разговор со скандала, хотя Марину так и подмывало съязвить и по поводу обстановки в палате, и по поводу внешнего облика мачехи.

При ее появлении Ольга Борисовна села на постели, опершись на огромную пуховую подушку, и, протянув повелительно руку, приняла от своего собеседника красивую ажурную шаль, как с содроганием отметила Марина, тоже из семейных раритетов. Когда-то эту шаль привез в подарок своей супруге прапрадед Марины, возвратившийся из дальних странствий по Индии. Она задохнулась от возмущения, но все же нашла в себе силы и промолчала...

Ольга Борисовна накинула шаль на пышные плечи. С того времени, как они виделись в последний раз, мачеха заметно располнела, и хотя лицо ее слегка отяжелело, все же она была по-прежнему очень хороша собой.

– Мариночка! – сладко пропела она, а голубые, искусно подведенные глаза, словно по заказу, наполнились слезами. – Как хорошо, что ты вовремя подоспела. А то я в отчаянии! – Она сделала попытку заломить полные руки, но рукав роскошного черного с золотыми драконами кимоно задрался чуть выше положенного, явив взору большое родимое пятно – когда-то единственный изъян на теле мачехе. И она поспешно опустила руки.

– Все бросили меня, – деловито пожаловалась она и промокнула кончики глаз крошечным белоснежным платком. – А эти милиционеры и прокуратура... Вандалы, неумехи, слоны в посудной лавке... – Она с досадой махнула рукой. – Им наши слезы... – И пристально посмотрела на падчерицу. – Тебя уже допросили?

– Допросили, – ответила Марина и перевела взгляд на типа в очочках. Все это время он сидел молча и, Марина могла дать голову на отсечение, посматривал на нее с опаской.

Мачеха заметила ее взгляд и непривычно засуетилась. При этом взгляд самой Ольги Борисовны принял угодливое выражение, и улыбнулась она тоже заискивающе, чего в былые времена за ней не замечалось.

– Мариночка, – снова пропела она, – ты неважно выглядишь! – И замахала руками. – Господи, что я говорю? Как можно выглядеть, когда такое горе!

– Я хотела бы поговорить с вами без свидетелей, – процедила Марина сквозь зубы и многозначительно посмотрела на типа в очках. Но он даже не шевельнулся, лишь в свою очередь уставился на Ольгу Борисовну.

– Но, Мариночка, это же... – растерянно произнесла мачеха, и ее глаза забегали. – Ты не помнишь разве? Руслан... Руслан Яковлевич Молодцов... Неужели ты забыла?

Марина нахмурилась. Этого ей только не хватало. Но немудрено, что она не узнала Руслана Яковлевича, того самого аспиранта, в которого когда-то безоглядно влюбилась. Что делает с людьми время! И как быстро стройный и худощавый молодой человек с внешностью «ботаника» превратился в раскормленного кабанчика.

– Простите, – сказала Марина тоном, который не очень смахивал на извинение, – и вправду не узнала. – И перевела взгляд на мачеху. – Но что это меняет? Или Руслан Яковлевич ваш наперсник, которому вы поверяете свои тайны? Однако в круг моих близких друзей он не входит, поэтому прошу вас, – она покосилась на бывшего аспиранта, – оставить нас наедине. У меня есть кое-какие вопросы к моей мачехе.

– Марина, – всплеснула руками Ольга Борисовна, – выбирай выражения! Руслан Яковлевич – начальник отдела в областном управлении культуры. Он специально приехал в наш музей, чтобы провести ликвидацию цивилизованно. Ясенки тоже очень дороги ему, но, сама понимаешь, не в его силах что-то изменить.

– А кому это под силу? – Марина почувствовала, что закипает от бешенства. – Вы хотя бы пробовали что-то изменить? Как я поняла, кому-то очень выгодно, чтобы музей сначала разграбили, а потом камня на камне не оставили. Или наоборот? Учтите, я не успокоюсь, пока не будет проведена компетентная ревизия всего фонда музея. До последней табуретки! До последнего цветочного горшка!

– Что вы волнуетесь, дорогая Марина Аркадьевна! Вон побледнели вся! – подал голос бывший аспирант. Он у Руслана Яковлевича тоже изменился. Стал мягким, шелковистым, как шкурка котенка. Обладателя такого голоса так и тянет погладить по спинке.

Но Марина испытала противоположное чувство. Она даже сжала кулаки, чтобы не заехать ему по очочкам. Однако сдержалась. Не хватало еще прослыть хулиганкой и попасть в кутузку за избиение должностного лица.

– Вы предлагаете мне успокоиться? – Она в упор посмотрела на него. – Мой отец лежит в гробу, музей чуть не сгорел, самые ценные экспонаты похищены, а вы здесь воркуете, успокаиваете меня?

– Я вам сочувствую, Марина Аркадьевна, – с достоинством произнес Молодцов и, сняв очки, протер стекла замшевой тряпочкой. Затем снова надел их и уже строго посмотрел на Марину. – Но прекратите вести себя так, словно вокруг вас одни преступники. Ольга Борисовна серьезно больна. У нее случился сердечный приступ, когда она узнала о гибели мужа. Поэтому я настоятельно прошу вас не разговаривать с ней столь агрессивно.

– Да, да, – согласно кивнула мачеха и снова промокнула глаза платком, с привычной сноровкой не размазав при этом тушь на ресницах. – Мариночка забыла, что не только у нее одной горе. Хотя она так и не приняла меня... Не пойму, почему? Ведь я старалась заменить ей мать.

Слова Ольги Борисовны были насквозь фальшивы, точно так же, как ее слезы, и сердечный приступ, и крупные бриллианты в ушах... Хотя нет, бриллианты в ее ушах были отнюдь не фальшивыми. Проникший в комнату солнечный луч заставил их заискриться и заиграть именно так, как должны искриться и играть в солнечном свете настоящие бриллианты. Но эти серьги не принадлежали к фамильным драгоценностям, равно как и колье на полной шее и пара колец с камнями. И это в какой-то степени успокоило Марину.

Увешанная драгоценностями мачеха в своем расписном кимоно совсем не напоминала убитую горем вдову. И Марина некстати вспомнила, как называла ее одна из смотрительниц музея, Клавдия Владимировна: «фрау-мадам», а еще «Новогодняя елка». Хотя наряды мачехи тоже мало беспокоили Марину. Она поняла, что по какой-то причине Ольга Борисовна боится остаться с ней наедине, а Молодцов, похоже, знает эту причину. Иначе он бы поспешно покинул палату, чтобы не встревать в семейные дрязги.

И все же ей многое надо было выяснить, поэтому Марина снова собрала свои силы в кулак и решительно произнесла:

– И все-таки я настаиваю, Руслан Яковлевич! Оставьте нас вдвоем. Надеюсь, Ольга Борисовна доложит вам после, о чем мы с ней разговаривали. – И не удержалась, съязвила: – Если она соизволит доложить!

Молодцов и мачеха быстро переглянулись. Руслан Яковлевич едва заметно кивнул.

– Ольга Борисовна, я вас ненадолго покидаю. Надеюсь, через полчаса вы освободитесь? – И посмотрел на Марину.

– А это уж как масть пойдет, – неожиданно та вспомнила присказку Арсена, и у нее снова защемило сердце. Но она не подала виду, как ей погано сейчас, и лишь недружелюбно добавила: – Я бы вам советовала держаться от музея подальше. А то в моей голове витают кое-какие подозрения. Уж не с вашей ли легкой руки он превратился в не представляющую историческойценности обузу для государства?

Сказала и поняла, что попала в цель, потому что Молодцов побледнел, стянул очки и воздел руки к потолку.

– Как у вас язык повернулся такое сказать, Марина Аркадьевна? Как вы могли? Это же оскорбление! Клевета! Намеренная клевета!

Но возмущался он столь активно, так брызгал слюной изо рта и потрясал руками, что она еще больше уверилась в своих подозрениях.

– Помолчите, Молодцов! Вы хоть и большой начальник в местных культурных кругах, но мне вы не указ! Учтите, я сама проверю все бумаги, выводы экспертов и прочие документы и все равно докопаюсь до истины. Но мне кажется, я уже знаю, откуда ветер дует. Так что идите и думайте, пока не поздно, как исправить положение.

– Боже! – Молодцов близоруко прищурился. – Милая, славная девочка превратилась в мерзкую бандершу. Куда пропало ваше воспитание? Или в своей Сибири растеряли? Среди диких аборигенов?