Твари Господни - Мах Макс - Страница 76

Персиваль "погасил свет" в радиусе восьмидесяти километров, поджог несколько произвольно выбранных полицейских и армейских машин и сбросил с грозных небес три геликоптера, неосмотрительно приблизившиеся к "периметру". Между делом, он успел проскользнуть в круг и внести свою "малую лепту" в кровавое приношение, что, впрочем, не помешало ему вовремя засечь новую техническую атаку и прикрыть магический круг щитом от удара боевого лазера, затаившегося на борту зависшего на геостационарной орбите боевого спутника НАСА. Но уже в следующее мгновение, Ольга почувствовало, как "поднимается" над своей могилой, над кругом, созданным и сплоченным ее волей, вызванный и возвращенный ее безумной волшбой Август.

"Я здесь, – сказал он, появляясь в этом мире. – У нас есть еще десять минут, Дженевра, максимум пятнадцать. Но столько ты не выдержишь".

"Что же делать?" – она не дрогнула, хотя нотка растерянности и промелькнула в ее немом вопросе.

"Ничего, – Ольга ясно ощутила усмешку в ответе Августа. – Ты все уже сделала, Дженевра. Остались пустяки. "Вита" и побольше живи, и… мы начнем отход".

9

Кафе закрылось в половине второго ночи, и Лиса была последней посетительницей, за которой хозяин запер дверь. Дождь так и не начался, но на улице стало заметно холоднее. Однако Лиса, медленно идущая по совершенно опустевшим улицам, единственными звуками на которых были ритмичный перестук ее каблучков и тихий шелест шин редких машин, была этому даже рада. Ветра, который она действительно не любила, не было, а мороз – "Ну какой, к дьяволу, мороз! Не в Сибири, чай! Так, заморозки" – бодрил. И на душе, вопреки всему, полегчало, и мысли обрели утраченную было ясность и последовательность. И выходило, что не зря искала она этой ночью в чужом городе "уютный уголок". Не просто так, от общей взбалмошности характера, захотела ни с того, ни с сего не старый добрый эспрессо, а вполне экзотический для нее капучино. И желание обязательно съесть пирожное – а лучше, два! – не было случайной прихотью желудка. Все было правильно. Ей просто необходимо было прервать, хотя бы и на час, свой заполошный бег в никуда. Остановиться, оглянуться, посмотреть новым взглядом на знакомые – до полного исчезновения из поля зрения знакомые – вещи. Вот Лиса и "остановилась". Зашла в случайно возникшее на пути кафе, села за накрытый белой накрахмаленной скатертью стол и выпила, но не быстро – накоротке, а медленно и со вкусом, две большие чашки изумительного кофе: по-итальянски ("Ведь, "капучино" – это итальянский кофе, или я что-то путаю?") и по-венски (с высокой воздушной горкой снежно-белых взбитых сливок). Уговорил-таки хозяин кафе на эксперимент, черт сладкоречивый. И хорошо, что уговорил, потому что сама она о существовании такого чуда и не догадывалась. И пирожные – совершенно фантастическое безе и какое-то безумно вкусное сложно-шоколадное "не поймешь что" – он Лисе тоже выбрал удачно. И она просидела в кафе целый час, совершенно не ощущая ни одиночества, ни страха, ни даже течения времени. Однако, как ни странно, именно там, в этом кафе, Лиса и поняла наконец, что определяло ее жизнь, все ее действия, намерения и чувства в последнее, не такое уж короткое, если быть искренней, время: страх, ненависть и одиночество.

Найти все это в своей душе оказалось для Лисы полной неожиданностью, но от правды куда уйдешь? Можно долго и упорно не замечать очевидное, особенно, если не хочешь, не желаешь, боишься увидеть, а потому приказываешь – своим классическим командирским голосом приказываешь – "Не замечать!" Но когда-нибудь где-нибудь правда все равно откроется, такова уж ее природа. Так почему бы не здесь и не сейчас? Сейчас и здесь, этой ночью в этом самом кафе… Однако удивительно другое. Обнаружив теперь свой страх, найдя в себе черный как ад клубок ненависти, согласившись с тем, что ощущение полного и окончательного одиночества поселилось в душе не сегодня и не вчера, Лиса не оскорбилась и не отказалась от этих страшных "даров". Она приняла их, как есть, и совершенно неожиданно успокоилась.

Страх был естественным состоянием человека, живущего на краю. И глупо было бы не бояться, если твоя жизнь вечно висит на волоске.

"Я человек, – без всякой иронии признала Лиса. – А разве может быть человек, лишенный страха?".

Ни страх, ни ненависть, рождаемая бессилием перед неотвратимостью истории и судьбы, ни одиночество, которое не менее мучительно, чем страх, ничто из этого не унижало ее, не оскорбляло, и не делало хуже, чем она есть.

"Я солдат". – И ведь так, собственно, все и обстояло. Лиса была солдатом на страшной нескончаемой войне и вполне естественно страшилась смерти, как любой другой нормальный человек, и ненавидела своих врагов тем больше, чем сильнее они были, как стал бы ненавидеть на ее месте любой другой. Но еще и, прежде всего, она была женщиной, которой слишком много приходилось думать о других и слишком часто отодвигать свое, личное в сторону. Так и случилось, что в конце концов она оказалась одна, а человек один быть не может и не должен, потому что…

"Стадное животное…" – на этот раз ирония удалась, Лиса усмехнулась и, достав сигареты, закурила.

Табачный дым смешивался с паром от дыхания, образуя маленькие облачка, похожие на "пузырьки" реплик, какие пририсовывают своим героям художники комиксов. Подумав о комиксах, Лиса попробовала посмотреть на себя со стороны, представив такой, какой должна была бы выглядеть в одной из таких рисованных историй. Одинокая женская фигурка в светлом плаще, идущая сквозь ночной город и говорящая, ни к кому, собственно, не обращаясь – ну, разве только к себе самой: – "Я женщина…"

Она снова усмехнулась, свернула за угол и увидела свою гостиницу. Если бы не неоновая надпись, идущая над обращенным к Лисе фасадом, то отель ничем особенно от окружающих жилых домов не отличался. Обычное, серое и невыразительное четырехэтажное здание с высокой по местной архитектурной моде, черепичной крышей. Тем не менее, гостиница была старая, она существовала уже едва ли не шесть десятков лет, и внутри, не считая маленького и не располагающего к отдыху лобби, была более чем комфортабельной, вполне соответствуя своим четырем заявленным в рекламном проспекте звездочкам.

Лиса кивнула ночному портье, взяла ключ и на лифте поднялась на четвертый этаж. Усталости она все еще не ощущала, и сна, как говорится, ни в одном глазу, но и шляться по ночному городу надоело тоже. А в номере – просторном и обставленном старой добротной мебелью – ждала бутылка коньяка, предусмотрительно купленная еще вечером, перед самым закрытием магазинов, когда Лиса разыскивала этот как раз отель.

"Коньяк, сигарета и ночь за окном… только камина не хватает".

Впрочем, бог с ним с камином, в комнате и так было тепло, а, пожалуй, что и жарко. Лиса сняла плащ и, сбросив туфли, совсем было устроилась в большом едва ли не "вольтеровском" кресле, чтобы спокойно выпить и обдумать под бессмысленное "бу-бу-бу" телевизора свое житье-бытье, как неожиданно случай предоставил ей даже лучшую возможность, чем могло предложить неизбалованное изысками воображение. Перед тем как прочно засесть в кресле перед телевизором, она решила принять душ, потому что кто его знает, сколько вопьется под такое настроение, и будут ли потом силы тащиться в этот треклятый душ. Однако, оказавшись в ванной комнате, а это по всем статьям была именно комната, размерами ненамного уступавшая просторному гостиничному номеру, Лиса поняла, как мало она знает о нормальной человеческой жизни. Раньше она думала, что такая роскошь возможна только в каких-то очень особых и, соответственно, дорогих отелях. Но вот отворилась обычная белая дверь в "санузел", и перед Лисой открылась огромная, облицованная белым и черным кафелем и вымощенная черной мраморной плиткой комната, где прямо перед дверью на возвышении высотой в одну ступень стоял черный просторный стол с зеркалом и красный с высокой спинкой стул-табурет перед ним. Справа от стола располагалась сложной формы ванна-джакузи, вмурованная в облицованное черным кафелем возвышение (на этот раз аж в три пологих ступени!), а слева – две кабинки из непрозрачного голубоватого с "зимними" узорами стекла: душевая и для унитаза.