Третья молодость - Хмелевская Иоанна - Страница 54

Однако красота пейзажа заставляла забыть о комарах. Тереса и Тадеуш владели самым живописным участком озера, весла в лодке оказались почти невесомые — вот бы всю жизнь проводить на воде! Будь в доме кондиционер, и Тересино жилище оказалось бы раем на земле.

У них я познакомилась с прелестнейшим зверьком на свете, и на нем я зациклилась — чимпаник. Не знаю, как пишется само слово, и вообще что это за зверушка, одно определённо — это какой-то вид хомяка. Дикий зверёк жил в лесу, но к людям он привык за несколько дней и уже через неделю только хлопнешь дверью на крыльцо — он прыжками мчится из лесу, чтобы получить орешки. Ел из рук, тычась мордочкой в ладонь, чтобы достать семечки подсолнечника, лазал по человеку. Не зверёк, а истинное чудо!

Первый — Пикусь. Его я узнавала по откушенному хвосту. Потом появились ещё Филюсь, Филютек и несколько безымянных. Они меня доконали: я все старалась соблюдать хоть какую-то справедливость, чтобы зверьки покрупнее не обижали маленьких — маленьким ведь тоже надо сделать запасы на зиму. Но чимпаники не желали вникать в такие тонкости, и забот с ними у меня хватало выше головы.

Другое необыкновенное существо — «грандхок». Тоже не представляю, как пишется, не знаю даже, как выглядит. Дважды с бешеной скоростью от меня улепетнула большая копна темно-серого меха, которая успела общипать у Тересы все ноготки. Сколько я рылась во всяких энциклопедиях и атласах — уму непостижимо, но «грандхока» не нашла. А ведь видела его собственными глазами, хотя и не смогла рассмотреть.

Именно там, в Канаде, я окончательно поняла, что мне думать о политическом строе своей страны и о враньё Марека. У Тадеуша нашлось что почитать, в том числе копии разных документов, среди них и результаты катынских экспертиз. Два месяца я не отрываясь читала с красными пятнами на физиономии. Катыни я не могла простить. А ведь Марек вдалбливал мне: дескать, он знает все из первоисточников, потому что в Катынь попал его отец, которому удалось бежать во время переезда. И я, дура безмозглая, ему поверила. Что же заставляло его лгать?!

Чтение оказалось занимательным во всех отношениях. Среди прочего я, например, обнаружила такой документ: директор департамента в Министерстве внешней торговли недрогнувшей рукой подписал торговое соглашение, принёсшее нам несколько десятков миллионов убытка, за мизерную взятку в виде двухнедельного отдыха на Лазурном берегу с женой и ребёнком. Аферист мелкотравчатый, горе с такими! Уж хоть бы сорвал куш посолиднее!.. Забыла его фамилию, а стоило бы назвать прилюдно, он наверняка жив (клопы, как известно, живучие) и судебное разбирательство было бы гарантировано.

Много сугубо секретных документов было похищено из польского МВД. Страшное разложение правящих кругов било наповал. У Марека оказался сильный инстинкт самосохранения, ему удалось исчезнуть с моего горизонта, не то я наверняка выцарапала бы ему глаза. Мои предположения на его счёт оказались правильными, и он же ещё клеймил меня и смешивал с грязью, протестуя против инсинуаций. По сию пору я не ведаю, намеренно ли он меня обманывал или сам был обманут, будучи ещё большим недоумком, нежели я. Впрочем, я случайно обнаружила: все свои блистательные познания Марек почерпнул из партийных бюллетеней.

Ну хватит, возвращаюсь к Канаде. Однажды меня выпустили в город одну. Мне хотелось побывать в самых страшных районах Оттавы — этакий канадский Таргувек или старый Черняков. Тадеуш, подумав, сказал мне — средоточием тёмных элементов является Банк-стрит. Поехала я туда, нашла великолепный магазин с пряжей для вязания, а бандитов ни одного не обнаружила. Злокозненность улицы заключалась в том, что она была раскопана, но к раскопанным улицам в чужих городах мне не привыкать.

Я ещё не вернулась домой, а семейство уже поссорилось: Тереса пошутила насчёт того, что я, видно, заблудилась, мать восприняла это всерьёз и отказалась ужинать. Досталось бы нам всем основательно, если бы не дети, служившие Тересе отдушиной. И наоборот. Полные два месяца никто не выдержал бы. Наше пребывание у одних давало роздых другим. Несмотря на все недоразумения, при нашем отъезде плакали и Тереса, и Моника.

Отъезд получился странный, по-видимому, слишком уж долго я путешествовала без осложнений. В аэропорте выяснилось — нас нет в списке пассажиров, хотя резервирование билетов я подтвердила в положенное время.

В общей сложности в списке отсутствовало одиннадцать человек. Все растерялись, никто не знал, что предпринять, пока из жалости нас не согласилась забрать чешская авиакомпания. Я даже порадовалась — люблю летать через Прагу. Тереса начала паниковать из-за неурядиц, но вынуждена была уехать — в шесть уходил последний автобус на Оттаву. Я оставила мать с багажом на тележке и побежала оформлять билеты. Чешский самолёт улетал раньше нашего, я перерегистрировала билеты и вернулась в зал.

Матери на месте не оказалось.

Меня чуть удар не хватил. Обежала я соседние залы. Аэропорт в Монреале огромный, я здесь не бывала, понятия не имела, где её искать. Чешский самолёт улетал через двадцать минут. Вдруг матери стало плохо и её забрали в медицинский пункт? Черт знает, где он находится! Я бегом вернулась в бюро нашего представительства, попросила помощи, чуть не разревелась. Двое парней прониклись ко мне сочувствием, обещали сейчас же её найти. С перепугу я забыла, как выглядит моя родная мать и как она одета. Что пережила — врагу не пожелаешь.

Нашли её через несколько минут, без сомнения, самых ужасных в моей жизни. Мать преспокойно стояла, опершись на тележку, около закрытой кассы польского агентства «Лёт» — нашла самое подходящее, по её мнению, место. Толпа заслоняла её, а надпись «Лёт» небольшая, её почти не видно. Чешский самолёт ждал, мы успели сесть. Нервотрёпка имела положительный эффект: в течение двух дней я не могла есть и похудела по меньшей мере на полкило.

В Праге выяснилось — самолёт на Варшаву вылетает немедленно, багаж перегрузить не успеют. Посему мы можем лететь без багажа или ждать вечернего рейса. Возьми я с собой чешские кроны, с удовольствием показала бы матери Прагу, но, естественно, чешских крон в Канаду я не брала. Поэтому я решила начхать на багаж и лететь сразу.

Из пяти дорожных сумок вместе с нами прилетели три. Две я получила вечером. Назавтра мать мрачно уведомила меня: чешские таможенницы украли её платья.

Сколько у неё этих платьев было — три или четыре, — не помню. Мать получила их от Тересы, славные такие наряды, и вот их нет. Сумки валялись в Праге целый день, а воровство, там, по-видимому, процветает. Я огорчилась и пообещала купить матери новые платья, негодуя на треклятых таможенниц, отличавшихся лишь одним положительным качеством — хорошим вкусом.

Чешских таможенниц сразу же прошу меня простить.

Три новых платья я привезла матери из Копенгагена. Привозила и кое-какие продукты, потому как наши после канадских показались ей совсем несъедобными. В Данию я летела с сумкой в четыре с половиной килограмма, а обратно у меня оказался лишний вес. Специально проверила — съестные припасы для моей мамуси весили двенадцать килограммов.

Закончу уж эту тему.

Приблизительно через год после нашей поездки в Канаду я пришла к матери; она открыла мне дверь со странным выражением лица.

— Что случилось? — подозрительно осведомилась я.

— Сейчас увидишь. Иди посмотри.

Я вошла в комнату. На диване лежали какие-то платья. Вроде бы я их где-то видела.

— Слушай, это случайно не те Тересины платья, украденные в Праге? Откуда они взялись?

Мать покаянно показала на диван-кровать.

— Там лежали.

Я обалдела. Как они могли оказаться там, если привезены из Канады? Кто их туда спрятал? Не сами же они туда залезли?

Мать призналась — спрятала самолично. Распаковала вещи сразу по приезде и все прибрала. Почему она в середине августа летние платья запихала в диван-кровать вместо того, чтобы повесить их в шкаф, непонятно. К тому же она совсем о них забыла — случился этакий провал в памяти. Сама поверила, что платья украли. Я сочла справедливым разгласить историю с платьями, дабы восстановить честь несправедливо обвинённых чешских таможенниц.