Третья молодость - Хмелевская Иоанна - Страница 34

Люцина заупрямилась — она тоже желает встретить Ежи в аэропорте.

— Валяй, встречай, только собственными силами и под собственную ответственность, — безжалостно отрезала я.

— Наплевать мне на тебя, сама могу и поехать, и вернуться.

Пусть! Пусть едет и возвращается, но без меня. Меня беспокоил Ежи, беспокоила невестка. На остальное семейство беспокойства просто не хватало.

На следующий день я уверовала в телепатию. Навеки и неколебимо.

Мы сидели дома втроём, Ивона, Марек и я. Самолёт должен был прилететь в шестнадцать часов. Ивона после нашего отъезда в аэропорт собиралась вернуться домой в такси. Ехать в аэропорт она не могла, но хотела побыть с нами до последней минуты. Богдан, её отец, позвонил с известием — самолёт запаздывает, будет в семнадцать тридцать. Сообщили в справочной три минуты назад. Марек вознамерился куда-то выйти и вернуться. Из-за опоздания самолёта времени ещё много — на часах около трех. Мы с Ивоной сидели за столом.

Ни с того, ни с сего Марек вдруг впал в самую настоящую истерику. Обычно он даже скандалил спокойно, а тут пришёл в бешенство.

— Сейчас же звони в справочную! — заорал он. — Мало ли что Богдану сказали! Сидят две фифы у телефона, и трубку им, видишь ли, поднять лень!!!

Я с удивлением подумала: не спятил ли он? Не спорить же с безумцем; пожав плечами, я позвонила.

— Ах, извините, — сообщила диспетчер в аэропорте, — прошла ошибочная информация. Самолёт прибудет вовремя, в шестнадцать часов.

Марека вымело. Через несколько минут он вернулся, и мы вылетели из дому все вместе. Ивону я бросила на произвол судьбы — авось в Варшаве не заблудится. Села я за руль, выехала со стоянки.

— А теперь не пикни, — велела я Мареку. — Ни слова!

Перед самой Пулавской он разинул было рот.

— Молчать!!! — рявкнула я не своим голосом. Он послушно заткнулся. Я мчалась как на пожар.

Шла на обгон в третий ряд, пересекала сплошную осевую, пролетала на красный свет, словно ошалела. Часы на приборной доске исправные, показывали всего пятнадцать тридцать пять. Я прекрасно ориентировалась во времени: чуть-чуть поспешить — и от дома до аэропорта семь с половиной минут, самолёт садится почти через полчаса, потом проверка документов минут пятнадцать. Короче, времени до черта и больше. Удивляясь, к чему такая спешка, я все-таки мчалась дальше.

Люцина жила близ аэропорта — десять минут пешком. Она вышла из дому в половине четвёртого и вдруг поймала себя на том, что бежит, высунув язык, в расстёгнутой шубе, потная и запыхавшаяся. Времени ещё много, подумала она на бегу, но темп не замедлила — что-то заставляло её мчаться без передышки.

Люцина ворвалась в зал прибытия и за стеклом увидела Ежи в летнем костюмчике. Он расхаживал взад-вперёд. «Если, к чертям собачьим, они сейчас не приедут, надену на него свою шубу», — решила она. Как раз тут подоспела и я.

Самолёт прилетел на сорок минут раньше, сейчас объясню почему, только закончу с Ежи. Парень не только пожелтел, но и загорел, поэтому желтизна не бросалась в глаза, к тому же зал освещался довольно слабо. У Ежи ещё хватило сил сделать приятное выражение лица таможеннику, после чего он вышел, и багаж уже не поставил на пол, а уронил.

Он находился в пути тридцать шесть часов по причинам удивительным. Наши самолёты летали в Алжир и обратно разными трассами. Этот летал по маршруту Варшава — Будапешт — Тунис — Алжир — Варшава. В Варшаве стартовал по расписанию, затем почему-то полетел через Рим. В Риме была забастовка, и самолёт задержали более чем на шесть часов. Самолёт все-таки прибыл в Алжир, высадил часть пассажиров, забрал других (в том числе и моего сына) и направился в Тунис. Там экипаж отказался дальше работать без отдыха — в воздухе находились более шестнадцати часов, — а посему все переночевали в какой-то гостинице за счёт фирмы. Затем самолёт вылетел из Туниса и, миновав Будапешт, приземлился в Варшаве.

Отсюда свистопляска со сроком прибытия, никто не был уверен, состоится ли посадка в Будапеште — планы менялись непосредственно в полёте. Экипажу этого путешествия хватило по уши, моему сыну тем более. Добавочно он пересёк ещё пол-Алжира, выехав из Орана. Больше всех, конечно, повезло пассажирам, летевшим в Будапешт. Совершив красивый вояж через Северную Африку, они вернулись в исходный пункт.

Телепатический приступ обуял нас всех, ибо ничем иным не объяснишь, казалось бы, бессмысленную спешку. Ежи, естественно, был в курсе, что они прилетят раньше, однако не увидев никого из семейства, впал в вялое отчаяние. На активное отчаяние у него просто не хватило сил.

Я везла сына через город, сперва домой (причём он упирался), а потом в больницу, и была свято убеждена — он бредит.

— Как тут красиво, — твердил он расслабленным, восхищённым голосом, глядя на разъезженную, в грязном снегу, Варшаву. — Какой порядок… Чистота…

Мозга за мозгу заехала, не иначе. Лишь значительно позже я поняла — сын вовсе не бредил…

Ну а в дальнейшем я пережила минуты исключительно весёлые. Инфекционная желтуха, в конце концов, ничего особенного. Роды сами по себе сущая ерунда. Но инфекционная желтуха и роды вместе — такое сочетание можно пожелать разве что своему смертельному врагу.

Каролина родилась перед самым Новым годом, отчего мой сын выздоровел в мгновение ока и радикально. Вскоре он вернулся в Алжир, а Ивона с ребёнком присоединились к нему через восемь месяцев.

Дабы разнообразить жизнь, Роберт развёлся с Анкой, которая осталась у нас в семье моей костельной невесткой. Значение такого понятия я объяснила в книге «Стечение обстоятельств», но могу пояснить и ещё раз.

Выдумал его мой отец. Вскоре после развода, когда мой муж ещё навещал своих детей, отец однажды спросил:

— А костельный сегодня придёт? Семейство воззрилось на него с удивлением.

— Какой костельный?

— Ну, мой костельный зять, — пояснил отец не доброжелательно. — Развёлся с моей дочерью, а ведь костельный-то брак не расторгнут. Значит, остался костельным зятем.

По той же причине и у меня Анка осталась костельной невесткой. Немного позже она вышла замуж за Мацека, которого я, своим чередом, признала костельным зятем, а их ребёнка, Агату, моей костельной внучкой.

Роберт оставил бывшей жене квартиру и переехал на Грохов. Об этом, собственно, я не собиралась говорить — чепуха, не заслуживающая упоминания — но вижу, не получится. Все между собой связано.

Несколько раньше умерла тётка Стаха, сестра моей бабушки по мужской линии. Её квартиру, комнату с кухней, выкупил Ежи. То есть заплатил за неё, и тётка завещала квартиру ему. Ясное дело, ещё при жизни. Она умерла, когда Ежи находился в Алжире, и в квартире после развода поселился Роберт. Он и отремонтировал эти апартаменты. Вполне бескорыстно. Но, едва закончив ремонт, он женился на Зосе и переехал в Прутков.

В детали грустных и мрачных событий я пускаться не намерена, однако коротко необходимо о них сообщить, иначе легко запутаться Приблизительно в это же время умер мой отец. Скончался дома, за четверть часа, в объятиях любимой жены — «скорая» опоздала. После смерти, вернув мне пинцет, отец сумел восстановить мир и согласие в семье.

Тётка Стаха оставила в наследство двенадцать бонов по тысяче злотых, ежеквартально подлежащих розыгрышу. Получили их по наследству трое племянников: тётя Ядя, мой отец и дядя Юрек. Хранил все боны отец, обожавший проверять результаты розыгрышей. Он ходил на почту, сравнивал номера и пребывал в полном упоении. После его смерти обнаружилось, что никто представления не имеет, где он хранил боны.

Кроме матери, Люцины и меня на Аллею Независимости пришла тётя Ядя. Мы сидели на кухне, пытаясь отыскать бумаги, необходимые для похорон, и вдруг вспомнили про боны. Мать разнервничалась, по очереди принесла все ящики из стола, мы просмотрели — безрезультатно. Отцу после первого инсульта всякое могло прийти в голову. Он или спрятал бумаги или вообще потерял. Люцина упрекнула — не следовало доверять ему бумаги, тётя Ядя со слезами на глазах оправдывалась — не хотела его огорчать. А бонов нет как нет. Сумма в двенадцать тысяч, разумеется, не столь велика, но имелись дополнительные аспекты. Моя мать мрачно выдвинула аргумент: её, мол, не замедлят обвинить в присвоении. Ни тётя Ядя, ни дядя Юрек и не напомнили бы о бонах никогда, однако мать не желала нести груз подозрений.