Магический кристалл - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 29

– Без малого дюжина лет миновала, как сел на престол молодой Годислав, пришедший от светлогорских старцев. Скоро придут крамольники и посвятят его в Законы. И что зрите вы, братья? Чему обучили его жрецы Даждьбога? Много ли пользы принес он парусью? И прославился ли сам великим делом? Поднял ли он варягов на вольный труд? Укрепил ли города стенами?

– Без нас не поднять ему ни русов на вольный труд, ни крепостных стен, – отвечали некоторые волхвы. – Но государь еще молодой и гордый, не хочет просить нашей помощи, ибо привержен не Перуну, а ветхому Даждьбогу. Нам же след не ждать, когда Великий Князь обратится и попросит, а самим помочь ему. Богов у нас много, и все ныне спят, а варяжская земля одна, так и мы должны стоять заедино.

Но нашлись в храме и другие, кто не согласился с первыми.

– Не станем помогать Годиле, – загомонили они. – Прежде пусть примет Перуна, а не чтит оскоранную телятю. Да и на что нам городские стены, братья? Кого нам страшиться, если сгинуло обрище? Не хотим мы сидеть в крепостях, а хотим жить открыто, как в Былые времена на Родине Богов! Если государь боится, так пусть сам строит, без нашей помощи!

И были еще третьи, кому и вовсе не нравился молодой Великий Князь, но, мудрые, они промолчали, пряча в бороды свои тяжкие думы. Вместо них Закон, подняв мохнатые седые брови, отворил суровые уста:

– Одни лишь беды нам от нового государя. То росов приведет к нам, а они озоруют да грабят, то племен диких накличет, которые воруют да дома наши жгут. Крепости же и доныне как не было, так и нет! Ни отец его, Белояр, ни сам Годила не способны защитить русов. А ныне тот, кого вы величаете Великим Князем, и вовсе к скуфи отправился, к Ерепеню-царю! Что же будет с нами, если он приведет ватагу сволочей?

Послушав его, примолкли все волхвы, ибо сметливые, узрели, куда клонит Путивой. И хоть сами пострадали от многочисленных строительных ватаг и княжеской бестолковщины, хоть не желали уступать светлогорским старцам и стремились сохранить влияние на варяжскую жизнь, однако чинить заговор против Годислава, принадлежащего к великокняжескому роду Горислава Великого, отваживался не каждый. Даже несмотря на то, что нет ныне государя в стольном граде, а отец его, Белояр, ушел на покой и вряд ли сможет постоять за сына, призвав дружину на свою сторону.

Между тем Закон посмотрел на сумрачных волхвов, добавил огня в присяжном костре.

– Казните меня! Порвите конями, как отступника и изменника! – взял рукою раскаленную присяжную стрелу, и ни единая жилка на лице не дрогнула. – Ныне я выступаю не против Годислава или отца его. Я восстаю против новых обычаев, утвержденных Гориславом Великим. Вот уж двести лет сидят на престоле его потомки. Два века правят всем парусьем по своей воле, а не по воле вече, как бывало прежде. А по справедливости ли досталось им владычество варяжское? Верно, слышали вы Предание от дедов своих и знаете, как устроена была жизнь русов. Что ныне от нее осталось? Так ли уж велик был Горислав, чтоб почитать его, как бога, и прозывать стольный град его именем?

Что первые, что вторые, что третьи волхвы будто и дышать перестали, внимая речь Закона: не бывало еще, чтоб священность Гориславова рода и их власти подвергали сомнению. На этом стояло Перуново братство волхвов, и всякое противление заведенному Гориславом обычаю грозило собственной гибелью.

Опять же, если оставить все, как есть, то менее чем через год Великий Князь Годислав сам станет Законом и тогда Путивою вкупе со своими волхвами придется уйти из стольного града и всех иных городов да разбрестись по лесным холмам и распутьям дорог, где прежде сидели жрецы Перуна. Зимой же, когда громовержец уйдет на покой, промышлять конным извозом, поскольку никто не приносит жертв, или идти в наем за каш на окормление…

А на их место возвратятся крамольники со Светлой Горы, которые хоть и не свергнут громовержца, но во главу угла каждого храма поставят Даждьбога, ныне лежащего на горе в образе быка, снявшего с себя шкуру, и коего ныне в братстве именуют не иначе, как оскоранная телятя…

Закон же зрел, о чем думают волхвы, и, будучи предводителем, далее повел их мыслью за собой.

– Открою вам истину, братья. Горислав, коего мы прозываем Великим, не достоин почестей, ибо заслуги отца своего, Сувора, себе присвоил. На лжи и кривде стоял его престол и ныне стоит под его потомками. Все Князья и Законы русов более всего почитали в арварах волю. И насмерть стояли, дабы не пустить рабство в свои пределы. Что ныне видите вы, сыны Рода? Если слуги не принесут одежды и не наденут, государь голым станет ходить, на коня сам не сядет, на корабль не взойдет. Невольные росы строят дома, мостят улицы и даже хоронят мертвых! Рабство проникло вкупе с достатком и роскошью. Гордые арвары уподобились гнусным ромеям, угнетающим своих братьев!

Вздохнули, качнулись и ожили волхвы, ибо каждый мыслил так же, но произнести вслух не смел.

Путивой же узрел это и вдохновился.

– След нам вернуться к изначальному правлению, как в Былые времена. Пусть ударит колокол, соберется вече и выкликнет Князя русов! А мы поставим его за кон. Род же Гориславов надобно удалить в холодные беломорские земли и стражу приставить, чтоб никогда более не искали власти. Кто пойдет за мной, присягните на каленой Перуновой стреле! Кто же против, ступайте на холмы да распутья и сидите там, как прежде сидели.

Первые, вторые и третьи – все присягнули Закону, хотя многие и опалили ладони, но скрыли это, пряча руки в одеждах. Путивой выслал стрельцов, чтоб взяли под надзор вечевую площадь, и сам, не дождавшись восхода, поднялся на башню и ударил в колокол…

Не прекрасные девы, не дочери Ерепеня, с именами коих на устах уснул Годислав, а звон вечевой пробудил его на утренней заре, наполнив сердце тревогой. Оставив царские покои, он покинул скуфский град, вышел в чистое поле, да с днепровских берегов не видно было Полунощной Звезды, ни свет ее, ни покров Кладовеста не достигал этих мест, и потому глухо было зоревое небо.

Давно он уже не внимал небу, плавая по полуденным рекам, и потому жил, ровно глухой и слепой, не ведая, что творится на берегах Варяжского моря. Опустил голову и побрел назад, да тут сквозь звон вечевой донесся до слуха легкий, свистящий трепет, будто подбитая птица встрепетала крылами, но то не птица была, а стрела, павшая на землю чуть ли не под ноги. Поднял ее Великий Князь и узрел, что не простая это стрела – вестовая, и прилетела издалека, ветром все восемь перьев истрепало, свежевыструганное древко солнцем обожгло, однако прикрученная жилкой, тонкая береста между оперения цела и лишь чуть скоробилась по краям. Развернул послание, да ни единого знака не разобрал, ибо тайным письмом писано, коим шлют вести друг другу волхвы-громобойники.

Огляделся он, выискивая, кому предназначалась стрела, и глядь, идет полем скуф, рыскает пристальным взором по ковылю и более ничего не видит. У самого сдвоенный лук за спиной, пустой колчан и десница вдвое мощнее, чем левая рука – верный признак стрельца. Законы подбирали для храмовой стражи самых лучших лучников, которые способны стрелы метать за несколько верст, чуять движение ветра не только над землей, но и высоко в небе, а по зоркости ока могущих иглу в стогу сена сыскать. Потому Годислав бросил стрелу у него на пути, а сам в ковыле спрятался и стал ждать, а колокольный звон в ушах все сильнее и ближе, словно не даль для него в тысячу верст.

Стрелец увидел восьмиперую вестницу, обрадовался, схватил и обнаружил, что нет бересты. Тут и поднялся из травы Великий Князь, взял его за шиворот и засапожник под лопатку нацелил.

– От кого вести ждешь?

– Не ведаю! – стрелец, должно быть, почуял дуновенье смерти. – Я послан за стрелой!

– Кем послан?

– Волхвом из храма Перуна…

– А знаешь тайное письмо? Прочтешь послание?

– Я не владею сим письмом…

– Добро, пошли к твоему громобойнику!

По пути Годислав взял своих бояр, что прибыли с ним, и явился к храму, стоящему на днепровской круче близ города скуфов, Порожска. Но не вошел, а пустил впереди стрельца со стрелой, сам же затаился, спрятавшись за очистительным огнем. Волхв принял восьмиперую вестницу, поднес к свету и узрел, что вместо послания осталось лишь светлое пятно, не обоженное солнцем.