Магический кристалл - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 28

– Встал бы я под волю громовержца, – ответил ему государь. – Перун и мне бог, да не творец он, а лишь казнящая рука творца и владыки Даждьбога, коему мы все внуки. Когда спят боги, не след князю вставать под волю грозы. Буду чтить того, кто сотворил в нас добро.

Путивой набряк и почернел, словно дождевая туча, да еще посохом, напоминающим стрелу Перуна, погрозил с порога:

– Когда спят боги, вольный народ лишь грозы и боится!

И уже отчаявшись, Годислав нанял чудь – племена, обитавшие по берегам Чудского озера. Они были мало пригодными для строительного труда, могли только рыть землю да собирать валуны, однако сметливые от природы, быстро постигали науку. К тому же, полудикие, лесные люди отличались послушностью, не умирали от тоски, были неприхотливы к пище, не требовали богатых даров и, будучи робкими, не смели и думать о разбое.

И пошло бы дело, но оказалось, племя это отягощено пороком – неумеренной тягой к питию хмельного, а волхвы или жрецы Закона тайком стали носить чуди пиво да вино. Великий Князь надзор выставил, приказав никого из перунова братства и близко не подпускать, однако они то на дороге бочонок оставят, то ночью в землю зароют, где строителям предстоит ров копать, А захмелевшая чудь, остатки разума утратив, схватится драться между собой и, случается, до смерти бьется – никому не разнять.

Увидев это, Годислав прогнал чудь и взял родственных ей, но более разумных чухонцев, прежде промышлявших рыбным ловом. Но скоро выяснилось, что замкнутые, бессловные и скрытные эти люди отличаются вороватостью и крадут все, что оставлено без надзора, а краденое считают своей добычей и не видят в том ничего предосудительного. Сначала они тайно похищали домашнюю птицу, потом мелкий скот, затем стали угонять коней, вольно пасшихся за городом; жители Горислава Великого терпели, пока однажды не поймали чухонцев, пытавшихся ночью угнать стадо коров. По арварскому обычаю всем ворам отрубили правую руку и отпустили, но, обиженные, они подожгли несколько домов, и город чуть не сгорел, ибо наполовину был деревянным.

Когда же племена с дикими нравами были с позором изгнаны из варяжских пределов, а дюжить на престоле оставалось всего один год, потерпевший неудачу молодой государь впервые пришел к отцу, объятый горькими думами.

– Предупреждал тебя и спрашивал, как станешь править? – заворчал Белояр. – Ты же к старым обычаям возвращаешься и сам смуту сеешь ядом Правды. Не возвести тебе стен ни вольным трудом, ни наемным.

– Ты был прав, отец, – повинился Годислав. – Страна велика, народу вокруг довольно, и казна полна, а строить некому. Не поднять никого ни на вольный труд, ни на кашный и одаренный, покуда вся власть не будет в моих руках. Путивой со своими волхвами шагу ступить не дает.

– В том-то и суть, Годила, – молвил Белояр. – Двести лет Законы перунова братства утверждали свою власть среди варягов и словен, так что с ними крепости не поднять. Ступай к скуфскому царю Ерепеню, проси у него ватагу. Он все еще обиду таит на русов, но более всего не любит наших Законов и волхвов Перуновых. Поведаешь о кознях Путивоя, Ерепень на вред ему самую лучшую ватагу пошлет.

– Мне мыслится, отец, причина сокрыта в ином. Не зря Сувор сказал, умирая, мол, пожалеем еще, что изгнали обрище…

После малого вече Белояр был обижен на сына и никогда не вмешивался в его дела, не давал советов, однако сейчас сильно озаботился, видя, что без крепости стольному граду не сдобровать.

– Что ныне судить? – заворчал он. – Боги спят, вот в чем причина. Ступай на Днепр и приведи скуфов! Они непривередливы, хоть и в тридесять больше серебра возьмут, но зато выстроят стены. Да только сам поезжай, Ерепеш гордый и с твоими боярами разговаривать не станет.

– Тревожно мне оставлять Путивоя без своего глаза. И не по нраву его храмовая стража, мне не подвластная.

– Езжай, а я за волхвом присмотрю. Воеводы и дружинники верные, мне присягали и тебе. Если вздумает Закон верх взять, в единый миг смирят.

Годислав послушался отца, успокоился и поехал на Днепр, где еще со времен строительства бранов находился стан царя Ерепеня и его высокородных князей.

Разбросанные по всему свету кочующие скуфы до сей поры не имели своих земель, где жили бы сами по себе, однако государь у них был и сидел он с князьями в единственном скуфском городе Порожске, что стоял возле днепровских порогов. С давних пор власть у скуфов была наследственной, и владыка прозывался на греческий лад царем, что для других арваров считалось оскорбительным. Все живущие там скуфы, помня о наказе поддюжника Горислава, гордо именовали себя вольными казаками или скуфами царскими, были воинственны и по-прежнему охраняли полуденные грани владений росов. Несмотря на то что их род рассеялся на большие ватаги и жил в разных местах, все почитали своего царя, сидящего в Порожске, посылали ему дары, людей, чтоб пополнить войско, и отправляли послов, когда хотели спросить совета.

Царь Ерепень не любил русов, памятуя старую обиду, впрочем, как и вся скуфь, однако не ссорился с ними, поскольку богатые и сильные варяги сидели на трех берегах морей, держали в руках триста больших и малых рек и столько же волоков по всем арварским землям. Без их ведома не могла отчалить ни одна лодка, ни одна мера зерна, железа или золота не перевозилась и не продавалась без пошлины, ни один торговый корабль не мог пройти волока, не заплатив двадцатой частью товара, а все иные и вовсе давали серебром.

Но при этом Великие Князья русов великодушно позволяли скуфскому царю взимать плату за проводку судов через днепровские пороги и оставлять ее себе на прокорм. А купеческих судов по Днепру плыло во множестве, как вниз, так и вверх, поэтому Ерепень получал товаром и серебром каш такой величины, что укрепленный град его, Порожек, считался вторым по значению и богатству после стольного варяжского Горислава Великого.

Скуфь, живущая и кормящаяся возле порогов, впрочем, как и речные варяги, сидящие на водоразделах, назывались сволочью, поскольку сволакивали суда из одной реки в другую, а потому торговый и весь путешествующий люд иногда именовал Ерепеня царем сволочей.

Несмотря ни на что, встретил он Великого Князя приветливо, по-скуфски, братской хмельной чашей и, прежде чем спрашивать, в свою царскую баню проводил, где парили, мыли и прислуживали чернокожие рабыни. Потом за стол усадил, полный вин и яств, и теперь другие невольницы, белые, подавали еду и питье, другие же играли на забавах и танцевали, при этом скуфские князья сидели поодаль и лишь взирали на царскую трапезу. Годиславу не терпелось начать разговор с Ерепенем, но после застолья тот затеял сначала состязание своих воинов в стрельбе из лука, потом хвастался скакунами, предлагая выбрать любого, затем свел в подземелья замка, где явил сокровища, утверждая, что нет им равных на свете.

Уж поздно вечером, когда от дорожной устали и хмельного томленья глаза слипались, одну за другой, вывел на показ трех дочерей, чем и пробудил юный дух Великого Князя, ибо были они одна другой краше.

– Которой ты будешь по нраву – возьмешь в жены! – объявил Ерепень. – В сей час я их не спрошу, а ты спать ложись. А разбудит та дочь, которая выберет тебя. Утро вечера мудренее. Но запомни: старшая, Добрава, согласится замуж – к богатству приведет, все сокровища откроет перед тобой, со средней, Забавой, – весело и беззаботно всю жизнь проживешь, с младшей же, Смиреной, не найдешь ты ни богатства, ни веселья, но зато обретешь опору в трудах своих и счастлив будешь.

Вином опьяненный и очарованный красотой дочерей царя, Годислав будто забыл, зачем приехал, и уснул, шепча их имена, держа перед взором прелестные образы и не зная, которая из них выберет его себе в мужья…

Тем временем Путивой, получив восьмиперую стрелу с известием, что Великий Князь достиг Порожска и с почестями принят царем скуфов, тайно созвал волхвов перунова братства числом сорок, от всех городов парусья, всю храмовую стражу, состоящую из тысячи стрельцов, на дворе поставил и слово свое молвил: