Время крови - Ветер Андрей - Страница 41

Наблюдая за зимовьем, он услышал слева от себя негромкий мужской голос, звавший на помощь. Подняв голову, Эсэ увидел Карлушу. Тот был ужасно перепуган и боялся шевельнуться, стоя на небольшом выступе на скале. Поняв, что к скале скоро приедут люди, чтобы помочь человеку спуститься, Эсэ удалился в чащу. Время шло, но никто не появлялся, и тогда Якут решил, что несчастного скалолаза никто не слышал в зимовье. Это и решило судьбу Карлуши. Якут ловко вскарабкался по камням и окликнул Карлушу, остановившись в нескольких шагах от него.

– Слава Богу, кто-то пришёл, – в голосе незадачливого геолога зазвучала радость. – Кто вы?

– Держись за палку, – велел ему в ответ Эсэ.

Карлуша вцепился обеими руками в кончик протянутой ему ветки, но замёрзшие, хоть и в варежках, пальцы плохо слушались его. Он весь дрожал от волнения.

– Иди смелее, – распорядился Эсэ.

Карлуша осторожно шагнул, прижимаясь всем корпусом к заснеженной скале и не выпуская палки, которую считал своей опорой. В действительности Эсэ и не думал помогать геологу. Палка была нужна ему, чтобы сдёрнуть перепуганного человечка вниз. Это он и сделал, рванув палку на себя. Карлуша был не в силах устоять и кубарем полетел вниз.

Эсэ быстро спустился за ним и, к своему немалому удивлению, обнаружил, что Карлуша был жив, несмотря на сломанные рёбра и окровавленное лицо.

– Как же так? Почему? – бормотал он, едва шевеля окровавленными губами и тщетно пытаясь сфокусировать взгляд на Эсэ.

– Я пришёл с войной, – сказал ему Якут на родном языке и сильным движением свернул геологу шею.

Вернувшись к своим лошадям, он увидел сквозь снег, что с зимовья выдвинулась небольшая группа людей.

– Медленные вы на подъём оказались. Если вы все такие варёные, то я передушу вас голыми руками за одну ночь…

Вскоре они нашли Карлушу, склонились над ним и долго ворочали его с боку на бок, покуда не убедились, что признаков жизни в нём не было. Снег уже навалил изрядно и скрыл следы Эсэ, поэтому никто не заподозрил его присутствия. Никто не обратил внимания на тонкий кожаный шнурок, привязанный к ветке кустарника в двух шагах от мертвеца.

Якут сел на коня только после того, как вся процессия вернулась обратно на территорию строительства. Теперь он мог ехать. Его ждала большая резня.

Навстречу ему вышел молодой человек с мужественным лицом, на груди у него висел бинокль. Эсэ уже раньше успел заметить, как этот человек разглядывал его с расстояния. Позади него стоял ещё один, тоже молодой. Остальные, видимо, занимались покойником и строительством.

– Далеко путь держишь? Говоришь ли по-русски? – спросил Галкин, постукивая пальцами по биноклю.

– Сюда еду, работать хочу, – произнёс Эсэ. – Кто начальник?

Галкин с откровенным интересом оглядел седло на лошади незнакомца, особенное внимание он уделил колчану, украшенному орнаментом из белого подшейного волоса оленя. Из колчана виднелся двуслойный лук, обмотанный сухожилиями. Лук был сделан по старинным правилам. В его концах, где крепилась тетива, сидели две костяные пластинки, обёрнутые кожаным шнурком.

– Хороший у тебя лук, – взмахнул рукой Александр. – Нынче редко встретишь человека с таким оружием.

Эсэ кивнул.

– Я вижу, у тебя имеется также и винтовка, а вон ещё и ружьё. Ты на редкость хорошо оснащён, просто прекрасно, – сказал Галкин, не скрывая своего удивления. – Ты охотник?

– Да.

– Какую же работу ты ищешь здесь? Что я могу предложить тебе? – Галкин задумался. – У нас только что человек погиб… Так ты говоришь, что ищешь работу? Почему здесь? Куда ты едешь?

Эсэ задумчиво посмотрел вперёд и решил не увиливать:

– Я слышал голос. Он сказал мне ехать сюда.

– Голос? – Александр был погружён в свои мысли и никак не мог сосредоточиться на словах Якута. – Какой голос?

– Мать-Зверь разговаривала со мной.

– Мать-Зверь? – Галкин оглядел Эсэ с ног до головы. – Я вижу у тебя сумку оюна. Я не ошибся? Ты шаманишь?

– Мой отец был оюн, – важно ответил Эсэ. – Он обучал меня. Он погиб. Я тоже немного оюн, но я больше воин. Мой отец был кузнецом.

– Кузнецом? – Галкин с уважением кивнул.

– Разве кузнец это что-то особенное? – спросил негромко Селевёрстов из-за его спины.

– Понимаешь, Иван, они считают кузнецов самыми могущественными шаманами. Это особый культ. Чтобы стать кузнецом, нужно пройти специальный обряд посвящения. Обычный шаман ничего не может сделать кузнецу и даже никогда не решится на этот шаг. Кузнец же в силах одолеть любого шамана. Кроме того, кузнечество передаётся по наследству, а обычное шаманство – нет. Так что если ты сын кузнеца, то ты уже шаман, по-ихнему оюн.

Галкин снова повернулся к Эсэ.

– Я думаю, ты можешь остаться. Стеснить ты нас не стеснишь, а быть полезным здесь может каждый человек… Тем более воин. Как твоё имя?

– Медведь.

– Медведь? – переспросил Иван.

– Я сын Сосны, я принадлежу к роду Оленей, – гордо произнёс Эсэ.

– Медведь? Стало быть, по-якутски ты Эсэ? – уточнил Александр.

– Мы разговариваем по-русски, а по-русски я Медведь.

– Как знаешь, Медведь так Медведь… Будешь Мишей, – решил Галкин. – Добро пожаловать на зимовье… Сегодня у нас неприятность, так что мы позже поговорим… Ты размещайся у Тонгов в чуме.

– Куда лошадей поставить?

– Позади стройки у нас амбар, там можно твоих скакунов устроить.

Эсэ молча кивнул.

Весь следующий день прошёл без происшествий, но под вечер неподалёку от недостроенного дома люди заметили волка. Зверь что-то грыз в снегу. Строители, уже завершившие работу, заволновались, увидев хищника так близко. Что он там ел? Два-три нестройных ружейных залпа свалили волка. Когда же стрелявшие подошли к нему, они обнаружили, к своему ужасу, и труп одного из рабочих. Он валялся в снегу с разорванным горлом и обкусанным лицом.

– Ни чёрта я не понимаю! – Галкин был озадачен. – Если на него напал волк, то слишком уж ловко, чисто как-то. Бедняга даже не закричал, не позвал никого. Странно это. К тому же на нём ни единой царапины. Ты посмотри, на его одежде нет следов когтей.

– Разве так не бывает? – удивился Иван; он был в ужасно подавленном состоянии. – Я помню пасть того волка, который возле меня стоял. Когда б он набросился, так оттяпал бы мне сразу полголовы.

– Это ты хватил. Звери здесь, конечно, крепкие и клыкастые, но они не убивают с аккуратностью ножа.

– Что ты хочешь сказать?

– Если бы у меня был хоть малейший повод для подозрений, я бы предположил, что ему полоснули по горлу ножом. Волк его погрыз, это несомненно, но погрыз позже. Он просто подбежал к убитому и разорвал рану дальше. Галкин присел перед огнём и протянул к костру озябшие руки. Иван опустился на корточки напротив друга.

– Саша, ты говоришь страшные вещи. Ты пугаешь меня. Неужели ты намекаешь на то, что среди нас может быть убийца?

– Я не намекаю. Я просто удивляюсь тому, как выглядела одежда покойника.

– Ты кого-нибудь подозреваешь?

– Никого, да и причины у меня нет для этого. Из всех, кого я нанял, убить мог Ефим или Савелий, но не втихую, а в пьяной драке или в припадке ярости. Да ты и сам видел… Но чтобы ножом по горлу… Нет, это, конечно, лишь моя фантазия. Просто второй день подряд мы теряем по человеку. В это трудно поверить. До настоящего времени даже погода не устраивала нам дурных сюрпризов, никто не заблудился, не провалился под лёд, нам всё благоприятствовало. Я уже начал верить в мою счастливую звезду. И вдруг такое.

Утром рабочие долго не могли найти угольщика Никифора. Поспрашивав друг друга, они пришли к Галкину. Все имели крайне обеспокоенный вид.

– С ранних часов не видали его, хозяин.

– А когда его видели в последний раз? С кем он спит рядом?

– Со мной на нарах. Только я вчера малость занемог и раньше обычного придавил ухо. Так что не помню, был ли он.

– Немедленно обыщите всю округу. Проклятье! Что происходит с этим местом?

Никифора обнаружили позади угольных ям. Он лежал лицом в том самом ручейке, куда Иван и Белоусов однажды неудачно сходили пострелять уток. Середина ручейка до сих пор не застыла. Угольщик лежал на животе, окунув почти наполовину голову в воду. Судя по тому, что его волосы и верхняя часть одежды успели покрыться ледяной коркой, находился он в таком положении давно. Поза его была свободна, никакого напряжения в ней не проглядывалось. Никто не решался высказать никаких предположений по поводу кончины Никифора.