Время крови - Ветер Андрей - Страница 40

Через пять дней за первой группой последовала вторая. В её состав вошли геолог, механик и несколько рабочих, и пошла она точно по тому пути, по которому прошёл Белоусов. Особенностью второй партии было то, что она отправилась не на лошадях, а на оленях. Было снаряжено семь саней, а около тридцати оленей пошли под вьюками. С оленями, конечно, поехали погонщики-Тунгусы. Среди них была и Алёна с мужем.

Число обитателей зимовья после этого заметно уменьшилось, стало тише.

– Саша, а холода-то усилились не на шутку, – сказал как-то Селевёрстов Галкину, кутаясь в меха. – Я начинаю завидовать рабочим. Пусть у них в землянке душно, зато теплее, чем в нашей хилой палаточке.

– Не ворчи, Иван. Ты же сам трудишься на строительстве дома. – Александр уселся рядом и накинул на спину шубу. – Дело продвигается. Потерпи. Сегодня поставим юрту.

Эта была разборная юрта, устроенная по образцу киргизской. Она состояла из деревянных изогнутых жердей, которые ставились по кругу и закреплялись наверху между собой. Получался куполообразный остов палатки, диаметр которой в основании достигал чуть ли не четырёх метров. Поверх юрты накладывался войлок и брезент. Дым от костра свободно выходил в отверстие вверху юрты.

Когда жилище было готово, все щели у земли заделаны, дверь оборудована, Галкин установил внутри письменный стол, сооружённый из крышки большого ящика, приколоченной к маленькому ящику. Над столом приспособили лампу.

– Теперь работать будет удобнее! – уверил Александр.

– Саша, – удивился Селевёрстов, – отчего же мы сразу такой дом не соорудили? Почему в плохонькой палатке мёрзли?

– Всему своё время. Впрочем, ты скоро поймёшь, что здесь не намного теплее. Спать будем на тех же шкурах и укрываться опять шкурами, да в тайге иначе нельзя. Но людей здесь больше разместится, стало быть, воздух от дыхания лучше прогреваться будет.

Спать ложились головами к стене, а ногами к центру юрты, то есть к огню. Когда кто-нибудь начинал шевелиться под грудой медвежьих и заячьих одеял, казалось, что ворочался какой-то мохнатый зверь.

Днём всё начиналось сначала. Стук топоров, шум оленьего стада, окрики людей.

– Мало-помалу отсюда уйдут почти все, – сказал Галкин, стоя над картой. – К весне, когда можно начать шурфы бить, тут останется лишь горстка людей.

– Что такое шурфы? – спросил Иван.

– Это такие четырёхугольные ямы. Роют их до той глубины, какая окажется необходимой, чтобы добраться до слоя песка, содержащего в себе золото. Когда шурф достигает такой глубины, что становится невозможным выбрасывать землю со дна, то настилают полати, то есть кладут горизонтально доски на одной половине ямы. Получается, что половина ямы перегораживается. Затем роют глубже, там тоже настилают полати, но уже на другой половине ямы. Это своего рода этажи подземного дома. С одного этажа поднимают землю на другой, а там и на самый верх. Это и есть шурф.

– Иначе говоря, шахта? – уточнил Иван.

– Можно и так сказать, – кивнул Александр. – Для поиска подходящих мест я и отправляю через перевал геологов и рабочих.

– Почему же сразу не двинуться туда всем?

– Во-первых, надо поставить здесь надёжный дом. Во-вторых, однообразие утомляет людей. Пусть им наскучит сперва здесь, затем они отправятся в путь, после чего начнут обустраивать новое место, а там и за настоящую работу придёт время браться.

Галкин оказался прав. Вскоре многим стало казаться, что они засиделись на месте. Однообразие давало себя знать. Всё чаще слышались разговоры о необходимости ехать с партией к перевалу.

– У них там хоть Алёнка есть, а мы что тут? – послышался однажды чей-то упрёк.

– Что такое? – поднял голову Галкин. – Это кто ворчит? Ты, Вилька, что ли? Позабыл уже, я вижу, как Ефим кончил? Он тоже о девке подумывал. Теперь уж и костей от него не осталось. А я предупреждал! Разве я не говорил, что вы тут с тоски локти кусать будете? Разве не было речи о скуке? Что же до Алёнки и прочих диких, то зарубите себе на носу, что к ним соваться только в том случае, если бабы сами вам что-то предлагать будут. Иначе плохая история выйти может!

– А почему Ефима по-христиански не похоронили?

– Чтобы все знали: за злодейство никто в могилу не будет положен. Кто будет вести себя как зверь, тому и подыхать по-звериному. А что, все небось уже сходили поглядеть на его труп?

– Да там уж на второй день только кости и остались. Волки и лисы всё схрумкали, дьяволы зубастые, а голову вовсе уволокли.

На следующий день случилось нечто, повергшее всех в невероятное уныние. Один из геологов, прозванный всеми Карлуша, забрался зачем-то на скалу, возвышавшуюся на противоположном берегу Олёкмы, и попал в такое место, откуда никак не мог спуститься. Некоторое время он упорно кричал, но его слабый голос заглушался стуком топоров на строительстве. Когда на него, наконец, обратили внимание, он успел изрядно замёрзнуть и лишь вяло помахивал руками.

– Чего это он там торчит? Я уж несколько раз на него смотрел, а он всё на одном месте топчется, – выразил кто-то из рабочих своё удивление.

– У них свои дела, нам с тобой непонятные. Кривизну земли замеряют, – молвил другой равнодушно. Но прошло время, а Карлуша не покидал своего места.

– Братцы, а ведь он, похоже, застрял там. Сообщите Лександру Афанасичу о Карлуше. Может, его снимать оттудова надо?

Галкин появился через несколько минут и взглянул на скалу.

– Где он?

– Только что топтался на том мысочке, где кусты торчат. Знать, вниз сошёл.

Но Карлуша не пришёл в зимовье. Когда время перевалило за обеденное, а геолог не объявился, Галкин распорядился, чтобы несколько человек отправились на санях через Олёкму к скале. Погода стала портиться, из низких серых облаков повалил снег. Прошло не менее часа после отъезда поисковой группы, и Галкина известили о том, что посланные люди двинулись обратно.

– Не могу понять, что там у них, – сказал он, глядя в бинокль. – Снег мешает.

Вскоре зимовье облетела новость, что Карлуша разбился, сорвавшись со скалы. Его лицо было сильно разбито о камни, голова безвольно болталась на сломанной шее.

– Не дождался он нас, решил сам попытаться… И вот свалился, бедолага.

– Хребет вон как сломал. А лицо-то, лицо! Всю кожу снесло.

Не успели рабочие отнести несчастного Карлушу к его палатке, чтобы обработать лицо и приготовить к погребению, как кто-то воскликнул:

– Э-э, гляньте-ка! Верховой едет.

Все проследили за рукой кричавшего. Из-за поворота Олёкмы появился, медленно двигаясь по льду, всадник. Позади него шла, устало передвигая ногами, вьючная лошадь.

– Кто ж это будет? Может, из города кто-то? – предположил Иван, подразумевая под городом Олёкминск.

Галкин поднёс к глазам бинокль. Всадник был облачён в тёплую меховую одежду с большим капюшоном. Лошадь его была накрыта медвежьей шкурой, как попоной.

– Якут, – сообщил Александр. – Сейчас подъедет. Из города к нам рано. Они туда едва-едва добрались, если, конечно, добрались, если ничего не случилось.

– А что могло случиться? – не удержался Иван.

– Мало ли что… Тайга…

Всадник, которого Галкин разглядывал через стёкла бинокля, был, конечно, Эсэ. Он не сразу решился въехать на зимовье. Здесь надо сделать небольшое отступление, чтобы сообщить о том, какое отношение Якут имел к гибели Карлуши.

Когда перед Эсэ открылось на противоположном берегу замёрзшей реки расчищенное от леса пространство, он понял, что добрался до своей цели. Он долго наблюдал сквозь мутный воздух, пытаясь пересчитать людей, но они сновали туда-сюда, похожие издали друг на друга. В любом случае их было много. На берегу стояла куполообразная войлочная юрта, за ней виднелась насыпь, служившая, судя по всему, крышей землянки, ещё дальше виднелась юрта поменьше, а за ней стоял конусообразный чум оленеводов. Немного повыше Эсэ разглядел наполовину построенный бревенчатый дом, вокруг которого суетилось больше всего людей. К небу лениво поднималось несколько дымовых столбов от костров.