Зоопарк в моем багаже - Даррелл Джеральд - Страница 4

Выйдя из-за поворота, мы увидели на той стороне, в трехстах ярдах, белую, как бы гофрированную, песчаную отмель. Старик облегченно крякнул и быстрее заработал веслом.

– Совсем немного осталось, – весело заметил я, – и никаких гиппопотамов не видно.

Не успел я это сказать, как камень в пятнадцати футах от лодки вдруг поднялся из воды и удивленно воззрился на нас выпученными глазами, пуская ноздрями струйки воды, будто маленький кит.

К счастью, наша доблестная команда не поддалась панике и не выскочила из лодки, чтобы плыть к берегу. Старик со свистом втянул в себя воздух и резко затормозил веслом. Лодка вильнула вбок и остановилась, вспенивая воду. Мы смотрели на гиппопотама, гиппопотам смотрел на нас. Он явно удивился больше, чем мы. Надутая розово-серая морда лежала на поверхности реки, как отделенная от тела голова на спиритическом сеансе. Огромные глаза изучали нас с детским простодушием. Уши дергались взад и вперед, словно зверь махал нам. Глубоко вздохнув, он приблизился к нам на несколько футов все с тем же наивным выражением на морде. Вдруг Огастин взвизгнул так, что все подскочили и едва не опрокинули лодку. Мы сердито зашикали на него, а зверь продолжал смотреть на нас все с такой же невозмутимостью.

– Да вы не бойтесь, – громко сказал Огастин, – это самка.

Он выхватил из рук старика весло и стал шлепать им по воде, брызгая на гиппопотама. Зверь широко разинул пасть. Обнажились такие зубищи! Кто не видел, просто не поверил бы. Внезапно, без каких-либо видимых усилий, огромная голова ушла под воду. Несколько секунд ничего не было видно, но мы не сомневались, что чудовище рассекает воду где-то под нами. Потом голова снова вынырнула – на этот раз, слава богу, в двадцати ярдах выше по течению. Гиппопотам опять выпустил две струйки воды, призывно помахал ушами и скрылся, чтобы через секунду показаться вновь еще дальше от нас. Старик буркнул что-то и отобрал весло у Огастина.

– Огастин, что за безрассудство такое? – спросил я, стараясь говорить резко и строго.

– Сэр, этот ипопо был не самец... это самка, – объяснил Огастин, обиженный моим недоверием.

– Откуда ты знаешь? – требовательно вопрошал я.

– Маса, я всех здешних ипопо знаю. Это самка. Если бы это был самец ипопо, он бы сразу нас сожрал. А это самка, она не такая злая, как ее хозяин.

– Да здравствует слабый пол, – сказал я Бобу.

Тем временем старик, стряхнув оцепенение, пустил лодку стрелой через реку, и она врезалась в гальку. Мы выгрузили снаряжение, попросили старика подождать нас и зашагали к логову питона.

Тропа шла через старый огород, где лежали огромные гниющие стволы поваленных деревьев. Между этими великанами выращивали маниоку, потом землю оставили под паром, и тотчас всю расчистку сплошным покровом затянули колючие кустарники и вьюнки. Такие заброшенные расчистки всегда полны всякой живности. Пробиваясь сквозь густые заросли, мы видели кругом множество птиц. В воздухе серо-голубыми пятнышками на зеленом фоне парили маленькие красивые мухоловки, вокруг притаившихся во мраке, оплетенных вьюнками пней бойко прыгали, отыскивая кузнечиков, какие-то птички, поразительно похожие на наших английских зарянок. Впереди с земли поднялась пестрая ворона и тяжело полетела прочь, предостерегая всех хриплым криком. В гуще колючего кустарника с россыпью розовых цветов, над которыми жужжали большие голубые пчелы, нас встретил каскадом нежных рулад дрозд. Некоторое время тропа извивалась среди влажного и душного кустарника, но он вдруг кончился, и мы вышли на окутанный трепещущим маревом золотистый луг.

Хороши на вид эти луга, но ходить по ним не очень-то приятно. Трава была жесткая и колючая, и росла она кочками, которые, словно западня, подстерегали невнимательного путника. Там, где свет солнца падал на выходы серого камня, миллионы чешуек слюды искрились и слепили глаза. Палящие лучи жгли нам шею и, отражаясь от блестящей поверхности камня, обдавали лицо жаром, как раскаленная печка. Обливаясь потом, мы брели по этим пронизанным солнцем просторам.

– Надеюсь, у проклятой рептилии хватило ума скрыться в нору в таком месте, где есть хоть немного тени, – сказал я Бобу. – На этих камнях можно зажарить яичницу.

Огастин – он бодро топал впереди, и его алый саронг весь потемнел от пота – повернул ко мне покрытое испариной лицо и осклабился.

– Жарко, маса? – участливо спросил он.

– Ага, очень жарко, – ответил я. – Далеко еще идти?

– Нет, сэр, – сказал он, показывая вперед. – Вон там... Маса не заметил человека, которого я оставил сторожить?

Я проследил за его указательным пальцем и увидел поодаль участок, где при каком-то древнем катаклизме породы были подняты и смяты, будто простыня, и образовалась низенькая гряда, пересекающая саванну. На макушке гряды под лучами солнца терпеливо сидели два охотника. Заметив нас, они встали и приветственно замахали грозными копьями.

– Он там, в норе? – с тревогой крикнул Огастин.

– Там, там, – донесся ответ.

Когда мы подошли к гряде, я сразу понял, почему питон решил занять оборону здесь. Поверхность скал была иссечена множеством сообщающихся мелких пещерок, отполированных водой и ветром, а так как они слегка уходили вверх, обитатели могли не опасаться, что их затопит во время дождей. Устье каждой пещерки было около восьми футов в ширину и трех в высоту. Для змеи вполне достаточно, хотя и маловато для большинства других животных. Догадливые охотники спалили всю траву кругом, надеясь выкурить рептилию. Змея не обратила на дым никакого внимания, зато мы теперь очутились по щиколотку в золе и мягком пепле.

Мы с Джоном легли на живот и вместе вползли в пещеру, чтобы высмотреть питона и составить план действий. В трех-четырех футах от входа пещера сужалась, дальше мог протиснуться только один человек. После яркого солнца здесь казалось особенно темно, и мы ничего не увидели. Присутствие змеи выдавало лишь громкое, злобное шипение, звучавшее всякий раз, когда мы двигались. Потом нам передали фонарь, и мы направили электрический луч в узкий ход.

Впереди, в восьми футах от нас, туннель заканчивался, и там в углублении, свернувшись кольцами, лежал питон, блестящий, словно только что покрытый лаком. Насколько мы могли судить, он был около пятнадцати футов в длину и очень толстый. Недаром же Гаргантюа сравнивал его со своим мощным бедром. Питон был явно не в духе. Чем дольше мы на него светили, тем громче и протяжнее он шипел. Наконец шипение перешло в жуткий визг. Мы выползли из туннеля и сели передохнуть. Из-за приставшей к нашим потным телам золы мы стали теперь почти такими же черными, как охотники.

– Надо только набросить ему петлю на шею, потом потянуть что есть силы, – сказал Боб.

– Все правильно, но в том-то и дело – как набросить петлю? Не хотел бы я застрять в этой щели, если он задумает напасть. Там так тесно, что не развернешься, и никто не поможет, если дело дойдет до поединка.

– Что верно, то верно, – признал Боб.

– Остается только одно, – продолжал я. – Огастин, пойди-ка сруби побыстрее палку с рогулькой на конце... длинную... Слышишь?

– Слышу, сэр, – сказал Огастин, взмахнул своим широким мачете и затрусил к опушке леса, до которого было ярдов триста.

– Запомни, – предупредил я Боба, – если нам удастся его вытащить, на охотников не надейся. В Камеруне все считают питона ядовитым. Они убеждены, что у него не только укус смертелен, а есть еще ядовитые шпоры на хвосте снизу. Так вот, когда вытянем питона, не рассчитывай, что мы схватим его за голову, а они за хвост. Ты берись с одного конца, я – с другого, и дай бог, чтобы они решились помочь нам посередине.

– Прелестная перспектива, – сказал Боб, задумчиво цикая зубом.

Вернулся Огастин с длинной прямой рогатиной. Сделав петлю из тонкой, но прочной веревки (фирма заверила меня, что она выдерживает триста английских фунтов), я привязал ее к рогульке. Потом отмотал футов пятьдесят, а оставшийся клубок вручил Огастину.

– Сейчас я полезу внутрь и попробую надеть эту веревку ему на шею. Если надену – покричу, и пусть все охотники дружно тянут. Ясно?