Высшей категории трудности - Яровой Юрий Евгеньевич - Страница 11

А Турченко заявил, что ни спасателей, ни местных энтузиастов он больше выслушивать не желает. "Все они умные, все они знают… Пусть делают, что приказано!"

С оружия и радиостанции спор вдруг перекинулся на проблему — нужен ли туризм вообще?

Турченко, мрачный и нахохлившийся, уселся во главе штурманского стола.

Он высказал свое категорическое мнение о туризме: баловство, которое чем раньше прикроют, тем меньше будет хлопот.

— Возможно, что вы в какой-то степени и правы, — мягко возражает Воронов. — Вполне возможно, что у нас есть излишние трудности в зачетных маршрутах. Обязательное требование — ночевки в полевых условиях, вдали от населенных пунктов — порой рождает надуманные маршруты, в которых много потенциально-опасных участков.

— А у этого Сосновского тоже надуманный маршрут? — косится Турченко.

— Нет. У Сосновского очень интересный маршрут. И, насколько мне не изменяет память, — очень продуманный.

Воронов никогда не выходит из себя, никогда, даже в самые острые моменты не повышает голоса. Во всей его фигуре сквозит долголетняя тренировка и собранность.

— Разумеется, вы будете защищать, — говорит Турченко и демонстративно отворачивается к окну.

— Вы хотите сказать — защищаться? — очень мягко и вежливо уточняет Воронов. — Да, я вас понимаю. Я ведь сам, как член маршрутной комиссии, утверждал маршрут Сосновского. Но я и не собираюсь уклоняться от ответственности. И если потребуется, я снова поставлю свою подпись. под маршрутом на Рауп.

— Боюсь, что вам не придется ее ставить. Но я, собственно, не об этом. Ваша ответственность в том, что вы в числе других разрешили этот дурацкий маршрут, который, неизвестно еще, чем кончится, если уже не кончился.

— Все это так. Может, он и в самом деле кончится неблагополучно. Но туризм — это спорт. Спорт первооткрывателей, а ни одно открытие не делается без риска. И потом, Григорий Васильевич, статистика утверждает, что в городах под колесами машин и трамваев гибнет больше народу, чем в любых других случаях.

— Э, город, трамвай… Вы еще войну вспомните!

— Во много раз больше, — упрямо повторяет Воронов. — Другое дело, что смерть под трамваем воспринимается как возможная неизбежность, а смерть туриста вызывает недоумение. Но ведь, согласитесь со мной, недоумение возникает только у неосведомленных, весьма далеких от сути дела людей. А те, кто ходит в походы, те знают, что туризм — это не асфальтовое шоссе и кленовые аллеи. Это снежные обвалы, это бурные реки, это самая настоящая дикая природа. Бывают и неудачи.

— А кому нужен этот риск? — злится Турченко. — Кому нужны эти походы? Что они дают? Кому нужны жертвы, хотя бы и немногие? Ведь тем молодым здоровым ребятам, погибшим в январе в Карпатах, как вы рассказывали, жить бы да жить.

— Вы хотите понять, почему у нас ежегодно двадцать миллионов человек надевают рюкзаки и становятся туристами?

— Вы не запутывайте меня. Двадцать миллионов не обязательно должны лезть на Рауп. Нечего им там делать.

— А вы знаете, Григорий Васильевич, какая самая богатая страна на земном шаре?

— При чем тут самая богатая страна?

— Так вот, Швеция — самая богатая страна не только по уровню жизни, но и по числу самоубийц. И большинство самоубийц — молодежь в возрасте от двадцати до двадцати четырех лет.

— Ну и что?

— Шведские психологи в один голос заявляют, что причиной этого является сознание неполноценности молодого поколения. Им не на что расходовать свою энергию, им не на чем и негде попробовать свои силы. А пока человек не попробует свои силы, он не узнает себе цену. Не правда ли?

— Допустим. Но какое это отношение имеет к нашему случаю? Уж не хотите ли вы сказать, что группу Сосновского охватил психоз массового самоубийства?

— Это слишком дикое предположение. И я не об этом хотел сказать.

— А о чем? О цене самому себе?

— Вот именно, Григорий Васильевич. Стремление узнать самому себе цену и цену своим силам и возможностям — это стремление первозданное. Оно может лишь усиливаться или сглаживаться социальной средой и воспитанием. Вы думаете, почему так много у нас добровольцев, едущих на целину, на стройки? Только ли патриотизм заставляет их мчаться на край света? А что делать студентам, молодым рабочим? Как им узнать цену своим силам? Вот откуда берется ежегодно три-четыре миллиона туристов.

— Ладно, ладно меня агитировать за туризм, — отмахивается Турченко. — Вы мне лучше скажите, где их искать, этих сорванцов? Ведь район поисков в пять тысяч квадратных километров! Нам до лета не обшарить его! Нельзя ли сократиться?

— Мы и делаем это. Завтра, в крайнем случае послезавтра, поступят сообщения от Лисовского. А от Васюкова уже поступило: идут по следам. Следы довольно четкие. Сейчас отряд Васюкова находится у истоков Северной Точи. Возможно, им удалось подняться к Главному хребту.

— А если мы вообще, черт возьми, не там ищем? Что тогда? Что тогда будем делать, полковник? — Теперь Турченко перенес огонь на Кротова.

— Искать, — лаконично ответил полковник.

— А вы что думаете? — опять повернулся на девяносто градусов Турченко. — Вы, председатель спортклуба? Это ведь ваша группа пропала в горах?

Виннер печально покачал головой:

— Южин вернулся, а остальные не поняли, что поход неудачный. В таких случаях надо возвращаться всем…

Мне показалось, что он вслед за этой тирадой перекрестится — столько было в его словах суеверия.

…Значит, в группе ростовчан были две девушки. Идут в сорокаградусный мороз, несут на себе по тридцать килограммов снаряжения и спят под защитой тонкой палатки, почти на снегу. Что так неудержимо влечет их испытывать тяготы и трудности? Парней я все-таки как-то понимаю: им сам бог велел быть выносливыми и бесшабашными. Но девушки?! Хрупкие, нежные девушки, олицетворение домашнего уюта и тепла… Нет, что-то в этом туризме в нормальные человеческие рамки не укладывается.

Полковник, как бы подслушав мои размышления, высказал их вслух:

— Когда мне командующий предложил возглавить поиски туристов, я нисколько не удивился такому предложению: из туристов у нас получаются самые крепкие солдаты. Спасать таких людей — наша прямая обязанность. Но как совместить туризм и женщин? Я всегда был противником женщин-солдат. Достаточно, что женщине приходится рожать и воспитывать детей. А тут — две девушки…

10

"28 января. Бинсай

Этот день я, наверное, запомню на всю жизнь. Я пишу сейчас в пустом классе бинсайской школы при свете фонарика и с трудом верю, что все это было…

Мы и до Бинсая ехали с Глебом рядом. В автобусе в проходе и до потолка на заднем сиденье навалено наше имущество. Кроме нас, ехало еще пять женщин с бидонами и корзинами — мне досталось единственное место, рядом с Глебом. Рядом с ним.

Сверху, почти надо мной, устроился Вася с гитарой. Он свою гитару носит, как солдат ружье, — на ремне через плечо. И едва выдается свободная минута, Вася стаскивает варежки и берется за гитару, а ему подпевают все.

На очередном ухабе меня так подбросило, что я ухватилась за Глеба. Глеб удержал меня на сиденье, совсем рядом я увидела его серо-зеленые глаза. Глаза были так близко… Холодные, равнодушные.

А я их помню другими — счастливыми. Это было так давно! И фокстрот мы танцевали вальсом.

Из открытой форточки валил пар, гремела музыка, на занавесках мелькали тени, "Разрешите?"

Ноги почему-то слушались плохо, и все у меня перед глазами кружилось, и я смеялась, как сумасшедшая. Потом сообразила, что мы вместо фокстрота танцуем вальс. И вдруг совсем рядом его губы… Как это случилось?

Я его, кажется, тогда ударила. А может быть, просто оттолкнула, И он ушел, даже не попрощавшись. Повернулся и ушел, оставив меня под окнами чьей-то такой веселой квартиры.

Никогда он больше не вспоминал тот февральский вечер и как мы танцевали под окнами чужой квартиры. Только подчеркнутое равнодушие в глазах, когда мы оказывались близко друг к другу…